Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник), стр. 72
Поспешно раскланявшись с Дрыгалкой, тетка уходит. За ней уходит Мелин папулька.
– Что ж? – говорит папа. – Думаю, и нам можно уходить.
– Судебное разбирательство закончено, – ставит точку Лидин папа.
Дрыгалка порывисто поднимает руку в знак протеста:
– Нет, милостивые государи, не кончено. Я допускаю, что эта дама… может быть… ну, несколько преувеличила, сгустила краски. Но у меня есть собственные наблюдения: эти девочки, несомненно, на опасном пути… они что-то затевают… может быть, собирают между собой деньги на какието неизвестные дела!..
– А этого нельзя? – спрашивает папа очень серьезно.
– Нельзя! – отрезает Дрыгалка и даже ударяет ладонью по столу. – Никакие совместные поступки для неизвестных начальству целей воспитанницам не разрешены. Это действие скопом, это беззаконно!
Тут вдруг Варвара Дмитриевна Забелина, о которой все как бы забыли, встает со своего кресла и подходит к столу Дрыгалки. Она очень бледна, и папа спешит подать ей стул. – А скажите, госпожа классная воспитательница… – обращается она к Дрыгалке, очень волнуясь, и губы у нее дергаются. – Вот эти девочки… разбойницы эти, грабительницы… они вчера у меня свежее варенье с хлебом ели… Это, значит, тоже незаконно, скопом, да? Стыдно-с! – вдруг говорит она густым басом. – Из-за такого вздора вы этих занятых людей от дела оторвали! За мной, старухой, сторожа прислали – хоть бы записку ему дали для меня… Я шла сюда – люди смотрели: старуху, полковницу Забелину, как воровку, сторож ведет!.. Ноги у меня подкашивались – думала, не дойду я, не дойду…
– Бабушка!
Варя в тревоге бросается к Варваре Дмитриевне, быстро достает из ее ридикюля пузырек с каплями. Папа берет у нее пузырек, отсчитывает капли в стакан с водой, поит Варвару Дмитриевну. Она, бледная, совсем сникла, опустилась на стул и тяжело дышит.
– Бабушка… – плачет Варя. – Дорогая… Пойдем, я тебя домой отведу!
– Я сейчас бабушку вашу отвезу, – говорит папа. – Отвезу домой и посижу с ней, пока ей не станет лучше. Хорошо?
– Спасибо… – шепчет с усилием Варвара Дмитриевна.
Папа бережно помогает старушке встать и ведет ее к двери.
Лидин папа, поклонившись, тоже уходит.
Мы остаемся в учительской вместе с Дрыгалкой. Она подходит к окну, стоит к нам спиной – она словно забыла о нас… Но нет, не забыла! Повернув к нам голову, она коротко бросает:
– Можете идти!
Под каменным взглядом ее глаз мы гуськом уходим из учительской. Ох, отольется еще, отольется нам то унижение, которое Дрыгалка вынесла, как она думает, из-за нас, а на самом деле из-за своей собственной злобности и глупости!
Мы выходим на улицу. Там дожидается нас Карцев. Моего папы и Варвары Дмитриевны нет.
– Они уже уехали, – отвечает Лидин папа на наш немой вопрос. – Яков Ефимович увез эту милую старую даму. Лидин папа прощается с нами и уходит.
– Девочки! – предлагает Лида. – Проводим Варю домой?
Конечно, мы принимаем это предложение с восторгом и идем по улице. Но не тут-то было! Со всех сторон бегут к нам девочки – из нашего класса и из других классов, – взволнованные, красные; они, оказывается, дожидались нас во всех подворотнях, в подъездах домов: хотели узнать, чем кончится «суд» над нами. Они засыпают нас вопросами. Впереди всех бегут к нам Маня, Катя Кандаурова и Меля.
– Ну что? Как?
Катя всхлипывает и жалобно сморкается:
– Мы с Маней так боялись…
Во всех глазах – такая тревога, такое доброе отношение к нам! Дрыгалка прогадала и в этом: она хотела разъединить нас, четырех девочек, а на самом деле самым настоящим образом сдружила нас и друг с другом и со многими из остальных учениц нашего института.
Меля крепко прижимается ко мне.
– Меля, это ты привела своего папу?
– А то кто же?.. Я сразу за ним побежала.
Наконец мы прощаемся с толпой девочек и уходим.
Меля остается и нерешительно смотрит нам вслед.
– Меля! А ты? – окликает Лида. – Что ты стоишь, «как глупая кукла»? Идем с нами – провожать Варю!
– А мне можно? – робко спрашивает Меля.
– А почему же нет?
Меля все так же нерешительно делает несколько медленных шагов.
– Девчонки! – вдруг говорит она. – Вы мне верите? Вы не думаете, что я про вас тетке наболтала, как последняя доносчица – собачья извозчица?
– Да ну тебя! – машем мы все на нее руками. – Никто про тебя ничего плохого не думает, никто!
А Варя, скорчив очень смешную гримасу, говорит, передразнивая любимое выражение Мели:
– Меля! Никогда я такой дурноватой девочки не видала!
Мы все смеемся. А Меля плачет в последний раз за этот день – от радости.
Глава седьмая
Те же – и Сенечка!
Как-то, несколько месяцев тому назад, Юзефа рассердилась на меня за какое-то мое «дива?чество» (чудачество, озорство) и сказала мне в сердцах:
– Занатто (слишком) распустилась! Звестно дело, один ребенок, одынка! Никто не серчает, никто не ругает… Думаешь, всегда одынкой будешь? Вот скоро мамаша другого ребеночка родит, та еще и сына! От тогда заплачешь…
Я очень обрадовалась! Стала без конца приставать к Юзефе с расспросами: когда же это будет? Когда мама родит нового ребеночка? Откуда Юзефа знает, что он будет сын, а не дочка? Наверно, Юзефе надоели мои приставания, и, чтобы отвязаться от меня, она сказала, что просто пошутила. Я немножко огорчилась: мне очень хотелось иметь брата или сестру. Потом прошло еще сколько-то времени, и я совсем позабыла об этом разговоре. Ну, не будет – значит, и не будет, о чем же еще вспоминать!
Иногда папа говорил мне по разным поводам:
– Не приставай к маме!
Или:
– Не буди маму, дай ей поспать!
Или еще:
– Не толкай маму, не наваливайся на нее! Не позволяй ей наклоняться. И не карабкайся к ней на колени, как на дерево!
Но все это не казалось мне странным. Ну конечно, к маме не надо приставать зря (а я ведь частенько пристаю! да еще по каким пустякам!). Не надо будить маму – это же свинство: человек спит, а ты его будишь! Не надо толкать маму и наваливаться на нее. И нехорошо, чтобы старый человек наклонялся, надо поднять с полу то, что ей нужно. (В глубине души я считаю, что мама очень старая, ей ведь уже целых тридцать лет!)
Не так давно мы коротали вечер втроем: мама, Поль и я. Поль что-то вязала крючком, а мы с мамой играли в «театр». Я надела на себя мамин капот, обвязала голову полотенцем, как чалмой, и орала на весь дом:
– Сюда, сыны ада! Сюда!
Затем, дождавшись, пока прибежали воображаемые сыны ада, я стала тыкать пальцем в сторону мамы и мрачно рычать:
– Эта женщина – враг! Она предаст всех нас! Принесите гранаты, кипящей смолы – мы ее сожжем!
Я старалась изо всех сил, шипела, прыгала, подкрадывалась к маме (все это я незадолго перед тем читала в одной книге), но мама сидела совершенно спокойно, словно она и не слышала моих воплей и криков. Отсутствующими глазами мама уставилась куда-то в сторону самовара, стоящего в углу на столике. Уж не знаю, чем ей этот самовар вдруг так понравился!
Наконец я не выдержала и сказала маме с обидой:
– Ну, почему ты так сидишь, как будто ты меня не видишь и не слышишь? Ты должна ужасно испугаться, упасть на колени. Ты должна просить жалобным голосом: «О великолепный! О роскошный предводитель разбойников! Умоляю вас, пожалейте моих маленьких детей!..» Ну вот, ты вдруг еще и улыбаешься ни с того ни с сего! Твоих маленьких детей хотят бросить в огонь, а тебе хоть бы что!
Мама и Поль смеялись все громче и веселее! Я совсем рассердилась и сказала чуть не со слезами:
– Если бы у меня была сестра… или хоть какой-нибудь завалящий брат… Я бы играла не с тобой, а с ними, и все было бы отлично. Со взрослыми невозможно играть!
– А знаешь, – сказала вдруг мама, перестав смеяться, – у тебя, может быть, скоро будет брат или сестра.
– Правда? – обрадовалась я. – Самая, самая, самая правда?
– Самая, самая, самая! – подтвердила мама.