Прованс от A до Z, стр. 21

Ecrivains

Писатели

Прованс щедро одаривал вдохновением многие поколения художников. Сверкающий свет, яркое многоцветие, медовые деревушки на пологих склонах, ошеломляющие закаты, оливковые рощи и стройные ряды платанов — все это и многое другое многократно переносилось на бумагу карандашом, углем, гравировальной доской, кистью, кистью же отображалось на холсте, фотографировалось, появлялось в картинных галереях, книгах, газетах…

Писатели и поэты, хотя их работы и не вывешиваются в картинных галереях, тоже вдохновлялись Провансом. Об этом говорит краткий, но весомый перечень: Фредерик Мистраль, Альфонс Доде, Анри Боско, Жан Жионо, Марсель Паньоль, Форд Мэдокс Форд, Альбер Камю, Рене Шар, Лоренс Даррелл… Все они находили в Провансе то, что помогает автору преодолеть ежедневную конфронтацию с чистой страницей.

Что же это за таинственные стимулы? На этот счет почти столько же мнений, сколько авторов. Лично я не претендую на то, чтобы выяснить, что конкретно вдохновляло того или иного из других, к тому же столь знаменитых, коллег по перу. Но в общих чертах нетрудно обрисовать причины, по которым Прованс можно отнести к богатейшим источникам вдохновения для каждого, кто благословлен — или проклят — нестерпимым писательским зудом.

В первую очередь вспомним о бурной истории Прованса. Две тысячи лет событий, кровавых, трагических, романтических, комичных, курьезных, отраженных в хрониках, легендах, романах, анекдотах. Тут происходили крупнейшие сражения, здесь римский генерал Марий после победы над тевтонами за сто лет до нашей эры вырезал двести тысяч побежденных и оставил трупы смердеть на полях и в деревнях. Эти места получили впоследствии название Les Pourrieres, то есть «гнилые». В промежутках между резней и сварой вспыхивали бурные романы, в Ле-Бо расцвели Сады Любви, появились Дворы Куртуазности. Между 1309 и 1377 годами, в период Авиньонского папства, пароксизмы ханжеской набожности перемежались и совмещались с коварными интригами и изуверством, притягивая, как магнитом, столь гнусных подонков разной степени высокопоставленности, что Петрарка заклеймил город как «ристалище порока, клоаку всего мира». Обратившись к прошлому, видишь, что материала в истории Прованса еще не на одну сотню книг, хотя и не одна сотня уже написана.

Распространено мнение, что писатель целыми днями обращен в свой внутренний мир в поисках музы, отрешен от всего окружающего. Отчасти это верно. Но наступает момент, когда даже самый углубленный в себя мыслитель устает от созерцания внутреннего своего ландшафта и нуждается в глотке живительной влаги из внешнего источника, в смене ритма, во внешнем толчке. Прованс как нельзя лучше подходит в качестве такого источника. Точнее, Прованс блещет изобилием таких источников.

Прежде всего, природа. Часто я обнаруживаю, что не способен ничего выдавить из себя на страницу. Слова с трудом всплывают из сознания и умирают, не дойдя до строки, спотыкаются о запятые и исчезают, как дым сигареты. К счастью, ситуация не безнадежная. Два-три часа пешей прогулки по холмам, по большей части без помех, наедине с природой, одновременно упражнение для мышц, наслаждение солнечным светом и одиночеством, прекрасным пейзажем… — и я возвращаюсь домой настолько оживленным, что могу противостоять натиску алфавита если не с уверенностью, то хотя бы с некоторым оптимизмом.

Иного рода источник вдохновения — кафе, рай для любителя подсматривать и подслушивать. Не знаю, в состоянии ли кто-либо в Провансе разговаривать вполголоса, не горланить собеседнику, сидящему за тем же столиком, как будто он находится на другой стороне поля. Шепот услышишь разве что в разговоре о налоговых увертках. Обо всем ином, включая необъяснимый зуд в анальном отверстии и прелести барменши, орут на всю округу. Анекдоты, соседские дрязги, происки сельской управы, цены на дыни, эти странные иностранцы, хромота почтальона — энциклопедический справочник для любого, интересующегося жизнью в Провансе. А мимика, а жесты, сопровождающие обмен информацией! Кивки, тычки, подмигивания, выпячивание губ, почесывание затылков — все пойдет в сборный писательский салатик, отразится строчкой-другой на странице, перейдет от реального персонажа за столиком к изобретенному синтетическому образу литературного героя. Таким образом, просидев часа два в кафе, притворяясь изучающим вчерашнюю газету, можно почерпнуть кое-что для себя в высшей степени полезное.

Еще одно преимущество — удаленность от издателя, благотворная изоляция. Прованс — вон аж где, а Нью-Йорк, Лондон, Париж, опять же — вон там, подальше, «далеко на севере». Раздраженный нарушением сроков, издатель не сможет запросто заглянуть и проверить, как продвигается работа, сколько слов написано за день. Электронную почту, если она у вас есть (а у меня ее, кстати, нету), игнорировать гораздо проще, чем стук в дверь. То же относится и к факсам. А телефон можно отключить, чтобы ничто не мешало развивать свой талант отсрочек и просрочек.

Наконец, существует множество развлечений, замаскированных под источники вдохновения. Отнюдь не только поиск темы гонит меня в винные погреба, в гости к охотникам-трюфельщикам, на оливковые фермы, на фестивали лягушек и фабрики улиток, в отдаленные часовни и в шикарные шато, к игрокам в шары и в каменные карьеры, на кладбища и пляжи нудистов, на эксцентричные выставки и, признаюсь, в рестораны и еще раз, еще много раз в рестораны, кабачки, кафешки. Кто-то назовет это невоздержанностью и самооправданием. Я же подчеркиваю, что это исследовательская работа, признавая, что да, конечно, попутно я получаю удовольствие, не спорю.

Eh Be, He Beh, Be Oui, Etc.

Когда я прибыл в Прованс впервые, меня на протяжении месяцев мучила одна из фраз местного разговорного лексикона: eh be, возможно также и he beh. Она звучала везде и постоянно, иногда ужимаясь до be, иной раз удлиняясь до eh be oui. Что это такое? Что это эканье и беканье означало? Слышал я его каждые пять минут, но на письме не встретил ни разу, поэтому, когда полез в словарь, ориентировался на собственные весьма смутные представления о его возможном написании. Начал я с aibay, затем перешел к heybay, проверил ebay, не подозревая, что ищу не одно слово, а выражение из двух междометий. Словарь мне не помог.

Прозрение пришло, как это часто случается, во время беседы в кафе. Услышав третье eh be за то утро, я попросил собеседника написать мне это слово, что он охотно и выполнил на обороте пивной подставки. Мой учитель, официант этого кафе, тут же и объяснил, что сие означает. He — провансальский вариант общефранцузского hein, универсального междометия, часто вопросительного. («А неплохое у них улиточное суфле, hein?») В beh тоже не оказалось ничего таинственного, просто сокращенное bien — «хорошо», «ладно», в том же спектре значений, во всех языках довольно пространном. В зависимости от интонации и мимики может означать уверенность, неуверенность, радость и печаль, нерешительность и решимость, удивление и возмущение. Нельзя, однако, сказать, что оно замещает, вытесняет bien, тоже широко распространенное, хотя и в несколько иной форме. В Провансе краткому северному варианту предпочитают более наполненное bieng.

Escargots

Улитки

Никто не удивится, услышав, что Франция прочно удерживает мировое первенство по потреблению улиток — на уровне примерно в 25 000 тонн в год. Спрос столь велик, что улиток ввозят в страну из Турции, Греции, Венгрии, с Тайваня и из Индонезии. Меня удивляет, как может эта гордая своими гастрономическими достижениями страна позволить себе зависеть в столь важном вопросе от заграницы. Почему не существует в ней Государственного совета по улиткам? Почему не выделяются правительственные субсидии производителям? Где улиточные князья и бароны, магнаты улиточного рынка, уступающие славой лишь шеф-поварам и футбольным звездам? Что случилось с планами выдвинуть лозунг для ежегодной рекламной кампании L’Escargot Nouveau est arrive? — «Явилась новая улитка!»?