Портрет-призрак, стр. 35

– Хотите, зайдем? – предложил Модильяни.

Анна улыбнулась и покачала головой:

– Нет. Это для меня слишком.

– Тогда идемте в парк! – сказал Модильяни.

До парка дошли быстро. В пути все больше говорил Модильяни. Манера у него была странная – он говорил тихо, но в его голосе страсти было больше, чем в ином отчаянном крике. Иногда, глядя на смуглый, словно нарисованный охрой на плотном, влажном воздухе Парижа, профиль, Анна спрашивала себя: «Помнит ли он, что я иду рядом с ним?»

Наконец они пришли в парк.

– Вам понравился Египетский отдел? – спросил вдруг Модильяни.

– Да, но я бы хотела осмотреть все залы Лувра.

– Все остальное недостойно внимания, – небрежно проговорил Модильяни.

– А как же Венера Милосская? – лукаво поинтересовалась Анна.

– Венера? – Модильяни улыбнулся. – А вы замечали, что прекрасно сложенные женщины, которых стоит лепить и писать, всегда кажутся неуклюжими в платьях?

Анна хотела ответить, но в этот момент Модильяни вдруг воскликнул:

– Дождь! – И тут же раскрыл над их головами огромный черный зонт. Анна выставила из-под зонта руку.

– Теплый, – сказала она. – В России такой дождь называют грибным.

– Это потому что зонты похожи на грибы?

Анна засмеялась:

– Нет. Это потому, что… Впрочем, не важно. Давайте присядем на скамейку.

Миновав платные стулья, они прошли к деревянной скамье. Шагая, Модильяни задумчиво прочел:

– подхватила Анна. И продолжила:

– Вы знаете эти стихи! – с восхищением проговорил Модильяни. – Дайте угадаю… Вы и сами пишете, верно?

– Верно, – кивнула Ахматова. – Только, пожалуйста, не заставляйте меня читать стихи по-русски. В Люксембургском саду они будут звучать слишком странно.

Они сели на скамью.

– Вам не холодно? – заботливо осведомился художник.

Анна покачала головой:

– Нет. Я люблю дождь. Когда я была девочкой, я любила ходить под дождем с непокрытой головой. Я казалась себе самой русалкой, вышедшей из воды.

– Вы и сейчас русалка.

Мимо прошел невысокий, лысый старик с кустистой бородой и шишковатым лбом. По меркам обычных людей, настоящий урод. Модильяни проводил его задумчивым взглядом и проговорил:

– Он красив, как Верлен. Не правда ли?

Анна думала, что он шутит, но, взглянув на лицо художника, поняла, что он говорит всерьез.

– Мне рассказывали, что Верлен любил здесь прогуливаться, когда возвращался из кафе, – продолжил Модильяни.

– Он и сейчас здесь, – с улыбкой сказала Анна. – Только в виде памятника.

– О да. – Модильяни улыбнулся. – Его открыли несколько месяцев назад, но я так и не нашел времени разглядеть его внимательно. – Он слегка отклонил зонт и взглянул на небо. – Дождь утихает. Солнце хорошее, но через два часа оно уйдет.

– Пора в мастерскую?

Он кивнул:

– Да.

– Хорошо. Но потом погуляем еще, ладно?

Модильяни взглянул на Анну теплым, лучистым взглядом и сказал:

– Для меня прогулки с вами по Парижу – настоящий праздник.

Они встали со скамьи и направились к выходу.

Анна держала художника под руку и время от времени бросала на него быстрые взгляды. Модильяни шел по любимому городу, талантливый, самоуверенный, погруженный в свои мысли. От него веяло таким лютым одиночеством, что Анне на какою-то долю секунды стало страшно и неуютно.

2

Возле мастерской Анна остановилась и удержала его за руку. Подождав, пока он остановится и повернется к ней, Анна сказала:

– Амедей, завтра мы с мужем уезжаем.

На мгновение в его глазах отразилось отчаяние. Он схватил ее за руки и хотел что-то сказать, но внезапно осекся, выпустил ее пальцы и отвел взгляд.

– Я буду вам писать, – сказала Анна с нежностью. – Конечно, если вы не против.

Модильяни посмотрел ей в глаза и тихо сказал:

– Я буду рад вашим письмам. Но прощаться рано. У нас еще есть полдня и целый вечер. Я хочу закончить ваш портрет. Не будем терять время даром. Идемте!

Они взялись за руки и вошли в мастерскую.

– Боже! – вырвалось у Анны из груди, и она остановилась на пороге, глядя на голые стены, на которых еще вчера висели прекрасные картины.

Модильяни побледнел и пошатнулся. Он устоял на ногах, но так крепко сжал пальцы Анны, что она едва не вскрикнула от боли. Он молча и угрюмо смотрел на сваленные в кучу в центре мастерской, разодранные в клочья и залитые красками и растворителями картины.

– Кто мог это сделать? – пробормотала Анна севшим от ужаса голосом.

– Не знаю, – ответил Модильяни. Голос его не дрогнул, но лицо стало мрачнее тучи.

Они долго молчали, глядя на разгром и не в силах вымолвить ни слова. Наконец Анна спросила, стиснув его пальцы в своих:

– Вы сильно расстроены?

– Да, – ответил Модильяни. – Хотя… нет, не очень. Здесь не было ничего действительно удачного и значительного. Кроме, пожалуй, одной картины. Ее мне действительно жаль.

– Вы говорите…

– О вашем портрете, – закончил за нее Модильяни. – Я думал, что он будет напоминать мне о вас. А теперь…

Он вдруг замолчал, выпустил руку Анны из своих пальцев и решительно прошел к колченогому шкафчику, в котором хранил рисунки и наброски. Открыв дверцу, Модильяни быстро вынул потертую бумажную папку с клеенчатой обложкой, раскрыл ее и лишь тогда вздохнул облегченно.

Анна медленно к нему подошла.

– Что это?

– То, что осталось, – ответил Модильяни. – Несколько зарисовок.

Она взглянула на рисунки и тихо спросила:

– Это я?

– Да. Я набросал их вчера вечером, когда думал о вас. Возьмите их. Вставьте в багеты и повесьте у себя в комнате. Когда будете смотреть на них, вспоминайте о Париже… И обо мне.

Анна взяла папку и пролистала рисунки.

– Очень красиво, – сказала она. – Жаль, что я не успела посмотреть на свой портрет.

Модильяни улыбнулся:

– Не переживайте. Я напишу другой, еще лучше. А у вас будет лишний повод вернуться сюда.

Он взял ее руку своими длинными смуглыми пальцами, поднес к лицу и нежно поцеловал. Взгляды их встретились, пальцы переплелись, лица приблизились. Анна прикрыла глаза. Его губы легко и нежно коснулись ее губ…

Анна издала горлом тихий звук, похожий на стон, и легонько оттолкнула его от себя.

– Прощайте, – сказала она, не глядя ему в глаза.

– Прощайте, – эхом отозвался он.

Анна высвободила руку, повернулась и гибкой, быстрой змейкой выскользнула в дверь мастерской.

Модильяни с полминуты стоял как вкопанный, с ошеломленным лицом и горькой складкой у губ. Затем отвел взгляд. На полу он увидел маленькую шкатулку, обтянутую шелком и украшенную двумя скрещенными перламутровыми розами. Модильяни наклонился и поднял ее. Откинул крышку и несколько секунд хмуро смотрел на содержимое шкатулки.

Лицо его было темным, мрачным, недовольным. Вина у него не было. Денег на вино – тоже. Но зато у него был кокаин. На несколько дней хватит. А потом… Потом будь что будет.

3

Андрей Иванович Линьков ввел в гостиничный номер человека, похожего на клошара. Рваная блуза, стоптанные башмаки, опухшее от пьянства лицо. Мужчина остановился на пороге и изумленно оглядел шикарную мебель и великолепные репродукции на стенах.

– Ну? – обратился к нему Линьков. – Чего встали? Входите!

Мужчина перевел взгляд на Линькова и чуть прищурил отекшие глаза.