Золотое яблоко, стр. 69

Приложение Тет

Брошюра Хагбарда

Уступая продолжительным и настойчивым просьбам авторов, Хагбард Челине наконец разрешил нам процитировать еще несколько поучительных отрывков из его брошюры «Не свисти, когда писаешь» (Как он нам сообщил, это название заимствовано из книги Р. X. Блайта «Дзэн в английской литературе и восточной классике». Блайт, изучая дзадзэн (сидячую медитацию) в одном монастыре в Киото, спросил роси (наставника), есть ли еще какая-то дисциплина, которой ему следовало бы овладеть, чтобы ускорить свой прогресс. Роси ответил кратко: «Не свисти, когда писаешь»). (Сначала он хотел, чтобы мы напечатали все произведение целиком.)

Итак, перед вами несколько ключей к странной голове Хагбарда Челине.

Однажды я стал свидетелем спора двух ботаников по поводу Проклятой Штуковины, которая нагло выросла во дворе колледжа. Один утверждал, что эта Проклятая Штуковина – дерево, второй же считал ее кустарником. У каждого из них были веские научные аргументы, и, когда я уходил, дискуссия была далека от завершения.

Мир постоянно порождает такие Проклятые Штуковины – штуковины, которые не назовешь ни деревом, ни кустарником, ни рыбой, ни птицей, ни черным, ни белым, – и философ, привыкший мыслить категориями, не может не считать этот колючий и жужжащий мир чувственных данных глубочайшим оскорблением его картотечной системе классификаций. Отвратительнее всего те данные, которые противоречат «здравому смыслу», этой ужасной трясине предубеждений и инертности мышления. Вся история науки – это одиссея безумного классификатора, бесконечно плавающего между такими Проклятыми Штуковинами и отчаянно пытающегося впихнуть их в свои классификации; вся история политики – это бесконечный эпос о бесполезных попытках построить все Проклятые Штуковины и заставить их маршировать строем.

Каждая идеология означает ментальное убийство, сведение живых динамических процессов к статическим классификациям, и каждый акт классификации – это Проклятие, как каждое включение – это исключение. В оживленной и шумной вселенной, где нет двух одинаковых снежинок, двух одинаковых деревьев и двух одинаковых людей (и даже, как нас уверяют, мельчайшая субатомная частица через микросекунду перестает быть тождественной самой себе), любая система классификаций – это самообман. «Или, формулируя более милосердно, – как говорил Ницше, – все мы большие творцы, чем себе представляем».

Нетрудно понять, что ярлык «еврей» был Проклятием в нацистской Германии, но на самом деле этот ярлык – Проклятие повсюду, даже там, где не знают о существовании антисемитизма. «Он еврей», «он врач» и «он поэт» для картотечного центра в коре головного мозга означает, что мои впечатления о нем будут такими же, как о других евреях, других врачах и других поэтах. Итак, когда утверждается тождественность – отрицается индивидуальность!

Понаблюдайте за этим механизмом в действии в любом месте, где встречаются незнакомые люди. За внешним дружелюбием всегда просматривается осторожное зондирование: каждый ищет ярлык, который отождествит и Проклянет другого. Наконец ярлык обнаруживается: «А, так он рекламный агент», «А, так он токарь». Оба расслабляются, потому что теперь знают, как себя вести и какие играть роли в этой игре. Девяносто девять процентов каждого из них Проклято; собеседник реагирует только на тот один оставшийся процент, на котором наклеен классификационный ярлык.

Безусловно, некоторые Проклятия социально и интеллектуально необходимы. Кремовый торт, брошенный в лицо комика, будет Проклят физиком с точки зрения ньютоновских законов механики. Физические уравнения расскажут нам все, что мы захотим узнать, о силе столкновения торта с лицом, но не скажут ни слова о том, что тортометание означает для людей. Культуролог-антрополог, анализируя социальную функцию комика как шамана, придворного шута и суррогатного короля, объяснит, что тортометание – это пережиток Пира Дураков и убийство королевского двойника. Он Проклинает то же событие совсем по-другому. Психоаналитик, обнаруживший здесь эдипов ритуал кастрации, выполнит третье Проклятие, а марксист, учуявший подавляемую ненависть рабочих к боссу, – четвертое… У каждого Проклятия есть своя ценность и свое применение, но, тем не менее, оно останется Проклятием, пока не будет признан его частичный и условный характер.

Поэт, который сравнивает торт на лице комика с Упадком Запада или с потерей любви, совершает пятое Проклятие, но в этом случае игровой элемент и капризность символизма вполне очевидны. По крайней мере, на это можно надеяться, хотя периодическое чтение «новых критиков» заставляет в этом усомниться.

Человеческое общество может быть структурировано либо по принципу власти, либо по принципу свободы. Власть – это статическая социальная конфигурация, в которой люди действуют как начальники и подчиненные: это садомазохистские отношения. Свобода – это динамическая социальная конфигурация, в которой люди ведут себя как равные: это отношения эротические. В каждом взаимодействии между людьми либо Власть, либо Свобода оказывается доминирующим фактором. Семьи, церкви, ложи, клубы и корпорации либо более авторитарны, чем демократичны, либо более демократичны, чем авторитарны.

Чем дальше, тем более очевидно, что самая агрессивная и нетерпимая форма власти – это Государство, даже сегодня осмеливающееся претендовать на абсолютизм, от которого давно отказалась даже сама Церковь, и обеспечивающее послушание с помощью старых и позорных методов церковной инквизиции. Впрочем, любая форма авторитаризма представляет собой маленькое «Государство», даже если состоит только из двух членов. Наблюдение Фрейда, что заблуждение одного человека – это невроз, а заблуждение многих – религия, можно обобщить: авторитаризм одного человека – это преступление, а авторитаризм многих – Государство. Бенджамин Такер правильно писал: Агрессия – это просто синоним правительства. Агрессия, интервенция, правительство – термины взаимозаменяемые. Сущность правительства – управление или попытка управлять. Тот, кто пытается управлять другими, – правитель, агрессор, интервент; и характер такой интервенции не меняется, осуществляет ли ее один человек по отношению к другому человеку на манер обычного преступника, или один человек по отношению к другим людям на манер абсолютного монарха, или все люди по отношению к одному человеку на манер современной демократии. Такер удивительно точно употребил слово «интервенция», учитывая, что он писал это более пятидесяти лет назад, до фундаментальных открытий этологии. Каждый акт власти – это фактически интервенция, или вторжение на чужую психическую и физическую территорию.

Каждый научный факт когда-то был Проклят. Каждое изобретение считалось неосуществимым. Каждое открытие вызывало нервный шок у какой-нибудь ортодоксии. Каждое новаторство в искусстве объявлялось подделкой и глупостью. Вся ткань культуры и «прогресса», все на Земле, что сделано человеческими руками, а не дано нам природой, есть вещественное проявление отказа того или иного человека кланяться Власти. Мы ничем бы не обладали, ничего не знали и были бы такими же, как первые человекообразные обезьяны, не будь на свете мятежников, раскольников и диссидентов. Как верно подметил Оскар Уайльд, «Непослушание было Первородной Добродетелью человека».

Человеческий мозг, который любит читать о себе как о самом удивительном органе восприятия во вселенной, гораздо более удивителен как орган неприятия. Голые факты нашей экономической игры легко проверяемы и неоспоримы, но консерваторы – к которым, как правило, относятся люди, ежедневно извлекающие выгоду из этих фактов, – умудряются их не замечать или же смотреть на них через очень кривые розовые очки. (В свою очередь, революционер игнорирует все свидетельства истории о том, что естественный ход революции – это насилие, затем хаос, затем возвращение «на круги своя».)