Змеиный день, стр. 1
Вадим Сергеевич Шефнер
«Змеиный день»
Детский дом находился в бывшей помещичьей усадьбе, в большом барском доме с колоннами и львами у входа. Кругом был большой парк, в этом парке ребята часто играли в казаки-разбойники. Но плодового сада при поместье не было, а завхоз Ефим Степанович Собачаров, которого за глаза звали Собачарычем, утверждал, что плодовый сад детдому необходим. Во-первых, в нем будут расти яблоки, вишни и груши, а во-вторых, дети в нем будут прививать себе трудовые навыки.
Но где достать учебные пособия по садоводству? Та библиотека, что осталась от помещика, состояла из книг на неизвестном языке. Директор, товарищ Заботных, считал, что книги эти английские; некоторые воспитатели утверждали, что французские; а Ефим Степанович Собачаров говорил о них уважительно, но неопределенно: иностранная литература. Правда был один шкаф с журналами на русском языке, но все они были посвящены спиритизму и к садоводству отношения не имели. Речь там шла о потусторонней жизни, о привидениях, видениях, призраках и фантомах. Сперва всю эту загробную литературу товарищ Заботных хотел сжечь, как буржуазную пропаганду, но Собачарыч уговорил его не делать этого; в детдоме не было бумаги. И тогда журналы эти стали употреблять для разных бытовых надобностей и гигиенических целей и даже для оклейки стен, так как старые барские обои к тому времени уже изрядно поистрепались и в них начали заводиться клопы.
Вторая спальня тоже была оклеена страницами из мистических журналов, и когда Тольку будила побудка, его глаза упирались в статью, которая называлась: «Верующий в Него уверует и в них». Толька каждый раз успевал прочесть лишь первые строки: «Увы, есть еще темные люди, не верящие в таинственные вести, посылаемые нам из того мира, куда мы все отыдем.» Когда он доходил до «отыдем», дежурный по спальне стаскивал с него одеяло, и приходилось идти в умывалку. Но в это утро Толька успел прочесть первые слова: «Увы, есть еще темные люди…» – и тут, на слове «люди», с него сдернул одеяло его друг Гришка Клочок.
– Вставай живей – или забыл, что сегодня?
Толька сразу вспомнил, что сегодня его с Гришкой посылают в совхоз «Свободный пахарь» за литературой по садоводству. Собачарыч списался с этим совхозом, и там обещали выделить необходимые книги. И еще вчера товарищ Заботных назначил в поездку именно Тольку и Гришку.
Им доверили это почетное задание потому, что они уже полгода жили в детдоме и никуда не убегали. Но не только из-за этого выбор пал на них. Тольку послали еще и потому, что он был довольно cилен физически для своих лeт; oн должeн был нести мешок с литературой.. Так что в этой операции он олицетворял собой Силу. Гришка же являл собой Знание. Дело в том, что в детдоме ребята была все больше городские, а многие и вообще не знали, откуда они, из деревни или из города. Гришка же был из деревни, и в его голове иногда смутно пробивались какие-то воспоминания о сельской жизни. Он даже знал приметы – например, если кошка ходит по забору, то это к дождю, а если собака воет на луну, то это к покойнику. Правда, этим его сельскохозяйственные познания и ограничивались. Ведь в деревне он жил недолго, а потом стал беспризорным и даже побывал в особой колонии, где нахватался всяких песен. Но, так или иначе, он считался среди детдомовского начальства представителем трудового крестьянства, вот его и послали вместе с Толькой. А может быть, Гришку Клочка послали еще и потому, что хотели хоть ненадолго избавиться от его пения. Его голос очень надоел и воспитателям и воспитанникам детского дома. Этот Гришка Клочок очень любил пение, но не вообще пение, а только свое собственное. Какого-нибудь там Шаляпина или Собинова он и слушать бы не стал.
Будь он царем, он всем людям запечатал бы глотки и уничтожил бы все граммофоны, чтобы петь мог только он один. Правда, он знал много песен, этого от него не отнимешь.
После завтрака ребятам вручили мешок для книг, деньги на билеты и еду на дорогу. Выслушав соответствующие наставления, они вышли из подъезда, миновали каменных львов и пошли аллеей парка. Тут их вдруг нагнал Собачарыч и вручил им зонт.
– Дети, вот вам мой зонтик, – проникновенно сказал он. – Сейчас ясная погода, но она может перемениться, и тогда вы укроете этим хорошим зонтом литературу, ну и себя тоже. Но берегите этот зонтик! Знайте, что советская власть еще не производит зонтиков, у нее есть более важные дела. И помните, что я весь в ревматизме и зонтик мне необходим. Если ревматизм доберется до моей седой головы, то я стану умственным инвалидом. Берегите же, дети, этот хороший зонтик!
Ребята дали Собачарычу обещание беречь его зонт и пошли своим путем. На станции они купили билеты и сели в поезд. Ехали они в нем пять часов, но это не оттого, что станция назначения находилась так уж далеко, а просто потому, что поезд шел очень медленно: это была захудалая тупиковая ветка.
Ребята впервые в жизни ехали по билетам, до этого дня oни всегда пользовались железнодорожным транспортом безвозмездно – ведь еще не так давно они были беспризорными. Им было приятно и как-то странно сидеть на скамейке, глядеть в окно и знать, что их никто не сгонит. На Гришку это так подействовало, что он за всю дорогу ни разу не запел.
Но здесь, когда они сошли на твердую землю и пошли по направлению к совхозу «Свободный пахарь», Гришка решил вознаградить себя за длительное молчание и сразу же зaтянул: «Покинем, крошка, притон, войдем в роскошный салон, среди персидских ковров услышишь танго цветoв». И все четырнадцать километров он пел свои песни, и все они кончались плохо: или в них кого-то убивали, или кто-то умирал сам по себе, или, в лучшем случае, кого-нибудь сажали за решетку. День был хороший, ясный, дорога была красивая – она то входила в лес, то выбегала на луг, – но Тольке казалось, что от унылого Гришкиного пения все вокруг темнеет, будто и самой природе тошно его слушать. А Гришка шагал себе с закрытым зонтом на плече и пел, и ничем нельзя было его утихомирить.
В совхозе ребятам дали книги в брошюры по садоводству, накормили и уложили спать в красном уголке на скамейках. Утром они проснулись не от крика дежурного по спальне, а просто потому, что выспались. Толька машинально глянул на стену: там не было статьи «Веруюший в Него уверует и в них», но зато на противоположной висел большой плакат – наставление об уходе за телятами. Когда ребята встали, их опять накормили. Потом они пошли на станцию. Их поезд отходил в двенадцать с минутами.
Обычно они узнавали время по тому, насколько им хочется есть, но в совхозе их слишком сытно накормили, и они остались без своих «часов». Они просто утратили чувство времени – оно вильнуло хвостом и пропало, и они шли без него. Шли они как будто и не слишком медленно, но к поезду опоздали. Следующий – через четыре часа.
Попутного товарного не предвиделось.
Ребята сели на скамью в пристанционном садике.
– Вот всыпались, – сказал Гришка. – Чего же мы будем делать?
– А ничего делать не будем. Будем сидеть и ждать, – ответил Толька.
– Правильно, будем сидеть и ждать, – согласился Гришка и сразу же запел:
Гришка пел старательно и с такими переливами в голосе, что ему бы и старый шакал позавидовал. Несколько граждан, ждущих поезд, внимательно и сожалеюще поглядывали на него, но терпели. Наверно, думали, что это больной.
– Заткнись, – не выдержал Толька. – Неужели не можешь молчать? Ведь молчат же другие люди, и ничего им не делается.
– Друг я тебе или не друг? – строго спросил Гришка. – Отвечай по-честному!
– Ну, друг!