Схватка за Амур, стр. 40

Невельской взглянул на него с удивлением и сел. Бедный Геннадий Иванович, видимо, уже отчаялся получить поддержку от генерал-губернатора. Высказал в донесении свою обиду и теперь решил, что тот промолчит. Ан нет, дорогой, славой они, конечно, сочтутся, но бросать товарища на произвол судьбы русскому офицеру действительно не приличествует.

– Я заявляю со всей ответственностью, – начал генерал-губернатор, – что действия капитана Невельского были всегда согласны с моими представлениями и моим мнением. Указом государя я был определен главноначальствующим над его миссией, и он от меня получил санкцию поступать сообразно сложившимся обстоятельствам и условиям. Никакими самыми подробными указаниями невозможно все предусмотреть. Кто мог предполагать, что секретные сведения о лимане и проливе вылетят за стены министерства иностранных дел, – при этих словах Нессельроде и Сенявин вздрогнули и переглянулись, что не укрылось от внимания цесаревича, – и станут достоянием наших возможных противников? Я имею в виду англичан, ибо с большой вероятностью предполагаю, что иностранное судно, вошедшее в лиман с юга, было английским: очень уж лихо они обходятся с Китаем! Кто мог предполагать, что гиляки, мангуны, негидальцы и другие мелкие народы Приамурья обратятся к русским за защитой от грабителей, а грабят их те же англичане. Не только они, но они в первую очередь.

– Англия у вас прямо средоточие зла, – воспользовался паузой Вронченко.

– А вы думаете иначе? – парировал Муравьев. – Именно благодаря Англии резко уменьшилась наша торговля в Кяхте. Министерство финансов не могло это не почувствовать. Поэтому я считаю, что капитан Невельской поступил сообразно обстоятельствам как истинный российский патриот, и думаю, что государь оценит его действия по справедливости.

Он взглянул на Невельского, тот сидел, опустив голову; кончики вислых усов шевелились: наверное, кусал губы.

– Поддерживаю, – сказал Перовский.

– Присоединяюсь, – кивнул Меншиков.

– Государь поручил оценить его действия нашему комитету, – скрипуче сказал Нессельроде. – Carthaginem esse delendam [41] ! И вердикт будет вынесен по голосованию. У кого еще есть сказать? Предложения? По старшинству – первый голос тайному советнику Сенявину.

Сенявин встал, все взоры устремились на него. Товарищ министра склонил голову в сторону цесаревича, выказывая почтение особе царской крови, и заговорил почти торжественно:

– Господа! Мы имеем сведения от нашей миссии в Пекине о том, что Нижнеамурский край контролируется китайскими вооруженными силами. Из этого следует, что Николаевский пост нельзя восстанавливать по наступлении весны, поскольку есть большая вероятность, что китайцы придут и его уничтожат, сорвав на глазах гиляков и прочих российский флаг. Это будет подлинное поругание нашего знамени, что нанесет колоссальный вред престижу России перед лицом всего мира. Лучше уйти самим, чем допустить такое унижение. А что касается оценки действий капитана Невельского, я полагаю его поведение крайне дерзким в отношении высочайшего указа, и разжалование его в матросы явится наименьшим наказанием подобной дерзости.

Сенявин сел, поднялся Вронченко.

– Конфликт с Китаем может вылиться в полное закрытие кяхтинской торговли, и казна потеряет сотни тысяч рублей…

– Наш уход с Амура развяжет руки англичанам, и кяхтинская торговля отомрет сама собой, – не выдержал Муравьев.

– Генерал! – упрекающее постучал карандашом Нессельроде.

Муравьев скрестил руки перед собой:

– Прошу извинить!

– Разжалование Невельского поддерживаю, поскольку действия его были противны воле государя, – закончил Вронченко.

– Я хочу сказать о проекте создания Забайкальского казачьего войска, – сменил его военный министр.

– Это есть отдельный вопрос, – сказал Нессельроде. – Вам надлежит обсудить его с господином генерал-губернатором.

– Тогда прошу генерала пожаловать ко мне в министерство в удобное для него время. А Невельского – разжаловать! – отрубил князь. – Чтоб другим неповадно было!

Запись в «судовом журнале» Невельского: «Комитет постановил: за превышение указаний Его Величества капитана первого ранга Невельского разжаловать в матросы; Николаевский пост снять; предложить Российско-Американской компании продолжать из Петровского зимовья расторжку с народами, обитающими на юго-западном берегу Охотского моря, не касаясь реки Амура, ее бассейна, Сахалина и берегов Татарского пролива».

Глава 12

Графиня Хелен Эбер в прозрачном пеньюаре, под которым не было ничего, кроме ее ослепительного тела, уютно устроилась в кресле в кабинете князя Барятинского и лениво перебирала бумаги на его рабочем столе. Сам князь находился в примыкающей к кабинету туалетной комнате и был занят с цирюльником. Вернее сказать, цирюльник был занят его головой – брил щеки и шею, подстригал усы и бакенбарды, наводил порядок в редеющих кудрях, – а князь, запахнув халат и покуривая сигару, с любопытством разглядывал в зеркале отраженную через открытые двери часть кабинета и видел чернокудрую головку графини и ее обнаженные руки, перекладывающие бумаги.

– Что ты ищешь, Хелен? – наконец не выдержал он. – Если ты шпионка, то ничего интересного не найдешь – там только черновики личных писем.

– Ничего ты не понимаешь в женщинах, Саша?, – откликнулась графиня. – Это же для нас самое интересное в возлюбленных.

– Так я у тебя возлюбленный? – игриво спросил князь.

Графиня ответила неожиданно серьезно:

– Ты знаешь, кажется, да.

– Ты меня удивляешь.

– Я сама себе удивляюсь. Думала, что любовь для меня – закрытая тема. Мужчин – не считала, замуж вышла за французского графа, а любить – никого не любила. И вот появился ты…

Хелен встала и подошла к дверям туалетной комнаты. Солнце светило ей в спину, превращая пеньюар в чуть шевелящееся серебристое прозрачное облако, обволакивающее идеально сложенную женскую фигуру.

Князь при виде ее поперхнулся дымом, закашлялся и жестом отправил цирюльника прочь. Тот сложил свои принадлежности, невозмутимо поклонился отражению князя в зеркале и вышел через другую дверь, ведущую в спальню.

– Ну, ты и хороша! – прокашлявшись до красноты лица, сказал князь.

– Я знаю, – кокетливо улыбнулась графиня.

– Я не в том смысле.

– А я в том. Другой смысл меня не интересует.

– Он все-таки мужчина.

– Он – не мужчина. Он – парикмахер, coiffeur, – сказала Хелен. И сказала с таким презрением, повторив это слово по-русски и по-французски (они разговаривали на английском), что Барятинский искренне удивился. Сам он никогда не презирал людей низшего сословия.

Впрочем, внутренне смутился князь, «никогда» будет слишком категорично: тут же вспомнился случай двадцатилетней давности, когда поручик Муравьев пристыдил его, мальчишку-прапорщика, за издевательство над солдатом. Это стало для него уроком на всю жизнь. Слава богу, что тогда не состоялась дуэль, хотя конфликт остался неразрешенным и даже усугубился историей с портретом жены уже генерал-губернатора Муравьева. Чер-рт! Он же собирался написать Муравьеву примирительное письмо с благодарностью за подсказку тактики ведения войны на Кавказе. И все забыл с этой бесовкой-графиней. Ну да ладно, до конца войны еще далеко, не одно письмо можно написать…

Все это промелькнуло в голове князя за те доли секунды, пока он поднимался из куаферского кресла, чтобы подхватить на руки устремившуюся к нему Хелен. Она обхватила мощную шею, дунула Александру в лицо, распушив усы, чтобы открылись полные яркие губы сластолюбца и накрыла их своими губами.

Князь развернулся – нести ее в спальню, но Хелен, не прерывая поцелуя, показала рукой на кабинет. Барятинский послушно двинулся туда. Задержался посреди комнаты, не зная, что делать дальше, и тогда, оторвавшись от приятного процесса, она направила Александра к большому книжному шкафу со стеклянными дверцами. Там на полке, прислоненный к корешкам книг, стоял небольшой акварельный портрет темноволосой молодой женщины.