Борель. Золото (сборник), стр. 92
Из больницы прибежала Катя. По ее зарумянившемуся лицу, по оживившимся, чуть улыбающимся глазам все предугадали хорошую весть.
– Пойдемте, Татьяна Александровна!.. Ему лучше! – Девушка пробежала два километра, часто дышала. – Температура схлынула, и он зовет вас.
Зайцев, Антропов и женщины сели на подоспевшую машину. Держа на коленях Катю, Татьяна Александровна крепко прижимала ее к себе. Катя улыбалась заходящемуся солнцу брызжущими радостью глазами.
Повеселевшие лица все еще стоящих около больницы шахтеров, женщин и ребят подтвердили сказанное Катей. С крыльца Татьяна Александровна оглянулась. Ей приветливо махнул рукой Стуков. От конторы, совсем по-детски, резво бежал Бутов.
Палата наполнилась людьми в белых халатах. Гурьян сидел, опираясь спиной на подложенные подушки, и улыбался.
– Нагнал ты холода, парень, – пробасил Бутов. – Я так и думал – опрокинешься, а виду не давал. Повыжечь надо эти белобандитские змеинники. Ты думаешь, чьи тут настырки! Это одна брага с Гирланом и Алданцем! Почти две бутыли золотого зерна нашли в китайском барахле-то!
– Две бутыли! – Гурьян оживился. – Значит, не зря Вын стукнул меня…
– А тебе вредно волноваться, – перебила его Татьяна Александровна. – Вот, послушай лучше, как Василий Кириллович составил проект монтажа «американки».
Зайцев устало хмурился, должно быть, вспомнив о своих чудачествах. По палате пронесся негромкий смех. На ввалившихся щеках директора выступил яркий румянец.
– Идет, стало быть, Василий Кириллович? – спросил он, прикуривая папиросу.
– Надеюсь, – коротко ответил главный механик. – Поднимайтесь скорее.
7
Снег накрыл клочья мертвой травы, неубранную щепу, разбросанные бревна. Крыши домов слились с общим фоном. И на руднике сразу стало чище. В бору щетинились голыми сучьями горелые сухостойники. Липкий снег одавил ветки, окрасил белилами тайгу.
Артели хозяйственных рабочих были брошены на расчистку дорог и на перевозку грузов со станции. Зима подпирала. Нужно было вовремя забросить продукты и необходимые материалы для американской фабрики. В скотном дворе топтались снятые с подножного корма, нагулявшие жир коровы и овцы. Скот почуял кровь, скот бесновался в тоскливом реве. Шахтеры и забойщики открытых шурфов, заполнив рудохранилища, получили возможность вылезти из подземелья на продолжительный срок. На Улентуе был объявлен недельный отдых. Комсомол в первый же день объявил лыжную прогулку, и молодежь группами двинулась в сопки.
Катя влетела в холостяцкое общежитие, когда Костя и Ларька прилаживали к лыжам новые юксы.
– Ребята, обождите меня! Я только проведу беседу у старателей. Всего один час, и мы вместе с Татьяной Александровной пойдем в горы.
Катя хозяйским взглядом осмотрела неприбранную комнату и поправила на Костиной кровати ветхое одеяло.
– Ну и порядочки у вас, парни, хоть воскресник устраивай!
– Мы сговариваемся на пару обжениться и завернуть посемейному, – подмигнул Супостат.
Но это, невзначай брошенное слово, смутило девушку и Костю. Катя поднесла зеркало и начала рассматривать порозовевшее от мороза лицо.
Первая беседа со старателями об улучшении их быта была назначена в клубе. Катю встретили десятки пытливых глаз. От махорочного чада зеленели клетчатые окна. В заднем углу, слушая какого-то анекдотиста, громко смеялись, а в другом – скверно дребезжала балалайка и низкий голос подпевал:
Костя пробрался к Морозову, охочему до всяческих зрелищ. Обрадованный орловец крепко хлопнул его по руке, заулыбался:
– Скажи ить, чудно смотреть на этих братованов. А давно ли мы такой же культурности были.
– А теперь собачий институт окончили, – хмыкнул кто-то из старателей.
Но орловец не понял его. Он оттащил Костю на скамью и понизил голос:
– Хорошо ты сделал, что вытянул меня из поганой дыры. Чумак я был головотяпый.
– То-то и оно. – Костя самодовольно потер руки. – Я, дядя Иван, смекалку держу на высшую учебу подаваться.
– И раздумывать неча! – одобрил Морозов. – Теперь я такую резолюцию держу, что научность всему голова. А был жа вредной алимент.
Темные глаза Кости сверкнули.
– Ты, говорят, в партию хочешь? – спросил он.
– А ты шути со мной! Кого же им примать, ежеле не меня. У меня во аттестации! – протянул орловец граблями скрюченные пальцы.
Со сцены послышался звонок, и какой-то чубатый белобрысый паренек объявил беседу открытой.
Катя ловко сбросила шубу и вышла на средину сцены с блокнотиком в руках. Широколицый, с косившими холодными глазами старатель толкнул локтем худощавого большеротого парня в женской кацавейке.
– Смотри, Тимка, какая…
– Угу! – рыкнул Тимка.
И тут же подхваченные озорные смешки перехлестнулись по задним рядам.
– Глянуть есть на што! Глазастая деваха! У ней и пестун-то вона какой! Быка лбом столкнет…
– Тишше, обормоты, начинается ораторство!
Озадаченная шумом, Катя на секунду смутилась и беспокойно перебирала хрустящие листки блокнота. Кашель чубастого парня подхлестнул ее. Сначала тихо, а затем все увереннее она говорила о предоставлении старателям бесплатного лечения, о приеме старательских детей в школы, о коммунальных услугах. Это нравилось. Самым крутым скептикам нечего было возразить против главного – старатели жили теперь в удобных квартирах.
Костя, видя сосредоточенные лица забегаловцев, сладко дышал от удовольствия. Катя овладела аудиторией и теперь уже не казалась этим прожженным таежникам зеленой суетливой девчонкой. Ее проводили со сцены дружными шлепками и восклицанием:
– Деловито обсказала!
– Есть что послухать!
Старатели вопросов не задавали и с неудовольствием выслушали приглашение парня подписаться на заем. Из углов задали тон:
– Сначала помаслили, а теперь косарем по брюху скобленули…
– И право… За этим и собирали народ, значит!
– Ташши назад такую волыну!
Белобрысый парень обливался потом. Выкрики густели.
– Ловко подводят под монастырь!
– От вши еще не отмылись, а им займу гони.
Катя толкала Морозова, кусала губы:
– Дядя Иван, выступи и скажи им.
И в разгар споров на скамейке выгромоздилась неуклюжая фигура орловца.
– Брага, ша! – остановил он крикунов. – Ну, чаво раскаркались. Насильно в рот к вам залезли? А я вам скажу, что никто в ваши карманы руки не попхал. А ежели по правилу и культурности, то от этого, скажу я вам, большая польза государству и, наипаче, нам самим. В хороших домах жить кажной любит, а никто не надоумился, на какие давиденты они срублены. Я вот по сознательности вдарился и без бузы подписуюсь на всякий заем, потому, как это на свое же брюхо.
– Получаешь-то ты сколько?!
Но этот одинокий голос не вызвал нового взрыва. Только низкорослый старик татарин крутил в воздухе рукой без указательного пальца и кричал, угрожая Морозову:
– Там – брал, тут – брал… Седня – давай, завтра – давай.
К столу подошел типичный приискатель. Навесы его плисовых шаровар скрывали сапоги, а красная опояска радужно горела на темном бешмете.
– Пиши на тыщу! – громко сказал он.
За ним подскочил юркий старик и махнул на толпу:
– И меня марай, тоже рука не шарбата.
Катя, радостно сверкая смородинами глаз, сжала Костину руку. К столу пробивались новые подписчики.
На улице Морозов сказал:
– Культурности у меня не хватает, а то бы закатил им наречие не хуже кого.
– Какой ты молодец, дядя Иван! – смеялась Катя. С сопок откликались голоса ребят и выстрелы.
Костя забежал за лыжами и, вернувшись, виновато заговорил:
– Хотел твои обтянуть, но камусов не достал. Сегодня сходим так, а на другой раз подобью честь честью. – Он кивнул в сторону удаляющегося Морозова. – Понимаешь ли, в партию мужик хочет вступать. Хороший парень!