Борель. Золото (сборник), стр. 91
И никто не подозревал, что в ночных помыслах, перекликаясь с неведомым изобретателем, престарелый энтузиаст, подобно поэту, задумавшему грандиозную поэму, долженствующую перенестись через целые поколения, переживал мучительно-сладкий экстаз творчества.
Перед воспаленными бессонницей глазами седоватой завесой стоял туман, сквозь который механику представлялись контуры воздвигаемого здания – одушевленного механического чудовища, которому суждено было завершить процесс механизации комбината, ставшего не на последнее место по золотодобыче.
Да, старик верил в это. Но часто впадал в отчаяние. Механику казалось, что не он, а кто-то другой легко справится с поставленной им задачей и доживет до того дня, когда примитивные бутары, бегуны, лотки будут подсобными средствами, малоупотребительными на механизированном предприятии.
Чертежи и схемы с одному ему ведомыми значками и пометками от беспрерывного обращения к ним теряли яркость, бумага ветшала, истиралась. А могущественное, воображаемое здание не проявляло признаков жизни. Кипы книг не давали еще точного ответа. Главный механик в сотый раз обращался к запискам Вандаловской и Антропова, но и в них не хватало чего-то важного, какая-то решающая часть чертежа отсутствовала, делала организм механизма уродливым, и старик начинал сомневаться в себе. В минуты короткого прояснения сознания он смеялся над своим полубредовым состоянием.
Серьезное ранение директора потрясло старика. В этот день механик на ключ закрылся в кабинете, не пускал даже жену, не пошел на службу. До вечера, не дотрагиваясь до пищи, он сидел в кресле, тупо уставив глаза в стену. Как ни странно, но механик думал сегодня о человеческой жизни, о ее капризных, иногда неожиданных пределах. Мысленно он взвесил весь груз собственного пути. Груз был велик, а сделанного казалось мало. И это у него, которого не один раз вызывали на работу по установке сложных машин, которому пришлось изобретать не одну часть к ним, получать премии за массу рационализаторских мероприятий. На балансе этих дел лежал увесистый золотой ком творчества.
Но человеку, видимо, всегда кажется малым минувшее и великим то, за что он берется вновь.
Механик никогда не имел детей, мало думал о них. А вот сегодня мысль навязчиво обращалась к зарождению и развитию ребенка, к формированию самого разумного существа в природе. И незаметно для себя он, забыв все окружающее, перешел к анатомии, к сопоставлению мельчайших деталей этого маленького организма с деталями огромных механизмов американской фабрики. Постороннему наблюдателю показалась бы смешной странная ассоциация. Зайцев за собой этих странностей не замечал, он был во власти мысли.
Он ждал этот час в бессонных ночах. Механик припал грудью к столу и прыгающими руками картежного игрока начал раскладывать чертежи и схемы. На разрезанный пополам карандашной линией лист чистой бумаги лихорадочно полетели слова, цифры, математические формулы.
Карандаш шипел, ломался. Старик с досадой хватал второй, боясь пропустить мгновение, боясь, что какая-нибудь внешняя сила (стук в дверь) отпугнет, разгонит мысли, и они никогда больше не придут.
Но изобретатель ошибался в своих опасениях. В дверь давно стучали, звали, однако это не доходило до сознания, казалось отзвуком какого-то далекого шума за стенами квартиры. Главный механик вышел из состояния «одержимого» только тогда, когда через открытое окно в позеленевшее его лицо ударил дневной свет. Наступило новое утро. И оно принесло безумную радость. Главный чертеж лежал перед одичалыми глазами Зайцева, а рядом с изуродованного клочка бумаги на изобретателя наивно смотрел голый ребенок.
Это было все, что старик искал. Не хватало одной детали, без которой нельзя было пустить механизм фабрики. Деталь эту он нашел.
Главный механик загреб чертежи и в халате и в туфлях выбежал из дома.
Землю сковывала сухая гололедица. Из столовых густо вываливали рабочие, оглашая окрестности рудника топотом и разговорами. Шахтеры удивленными глазами встречали и провожали старика.
– Должно, рехнулся дед, – слышались голоса.
– Да не иначе…
– Смотрите, в подштанниках прет, чудак плешивый…
– И прямо к директору!
– Ха! Вот номер!
– Значит, дело экстренное, – глубокомысленно заключил Иван Морозов. – Чего яритесь…
Татьяна Александровна и Антропов встретили мехника удивленно. Инженеры отступили перед его одичалым видом. В руке Вандаловской заплясала кастрюля с приготовленной едой, когда Зайцев, размахнувшись, ударил о стол кулаком.
– Нашел, голубки мои! – выкрикнул он. – Идемте, сейчас же идемте туда… на фабрику!
Инженеры переглянулись. Но Зайцев, не замечая своей наготы, уселся за стол и торжественно поднял перед ними чертеж.
– Вот кто помог мне добраться до истины, – сказал он. Но в эту же секунду почувствовал головокружение. Голубые стены поплыли перед глазами главного механика, на незримых волнах зазыбал под ногами пол. Вместе с этим беззвучным водоворотом неслась тяжесть, давившая мозг много дней.
– С ним дурно! – воскликнула Вандаловская и бросилась к буфету.
6
Во время перевязки Гурьян держался бодро, даже шутил.
Но все понимали, что это ему удается с большим трудом. Пуля оцарапнула ключицу и засорила рану. В течение четырех дней резко скакала температура. Смуглое лицо раненого побелело от потери крови. А на пятые сутки начался бред. Рудник насторожился. Напряженное ожидание вывело из равновесия Татьяну Александровну. Утром, после мучительной ночи, она спустилась с больничного высокого крыльца и, не замечая столпившихся шахтеров, упала на плечо Кати. Подбежавший Бутов разомкнул их руки.
– Хватит мокнуть! – крикнул он. – Гурьян будет жить. Нечего, матушка, людей баламутить.
Татьяна Александровна подняла заплаканное лицо и увидела Варвару. Растерянный взгляд ее был устремлен на занавешенные больничные окна. В этом взгляде Вандаловская заметила глубокую скорбь. Татьяна Александровна, не послушав советов Кати и Бутова – отдохнуть, направилась к американской фабрике.
Зайцева она узнала издалека. Блестя лысиной, не замечая пронизывающего мороза, главный механик бегал от мастерских в побеленное здание фабрики, командно размахивал руками. Между разбросанных частей на коленях ползали, гремя ключами, зубилами и молотками, монтеры, техники и инженеры. Люди эти не смывали грязи с хмурых сосредоточенных лиц. Это была бригада передовых и лучших, от которой теперь зависело главное.
Механик отечески взял под руку Татьяну Александровну и провел в помещение.
– Ну, как супруг? – Лицо Зайцева было озабочено, голос звучал задушевно.
– Опасно, Василий Кириллович. Кажется, потребуется операция… И вообще я с ума схожу… Сейчас он заснул…
– Возьмите нервы на крепкие винты и сейчас же пошлите машину в Нерчинск, там есть хорошие хирурги. – К ним подошел Антропов. Он слышал разговор и, приподняв фуражку, предложил:
– Совет верный, Татьяна Александровна. У меня есть в городе профессор родственник. Он с удовольствием приедет. Разрешите написать ему и отправить машину.
– Будьте добры!..
Голос Вандаловской сорвался, но она задушила подступившие слезы. Теплота товарищей возвращала силы.
Главный механик усадил Татьяну Александровну на верстак и коротко доложил:
– Как видите, энергетическое отделение у нас готово. Через месяц закончим водопроводную ветку. Недостающая часть будет сделана к весне, думаю, даже раньше. Готовьте цианистую пыль. Надо отдать справедливость хорошей идее Гурьяна Минеича и вашей. Механические мастерские у нас работают великолепно. Вчера в совершенстве были отлиты две сложные муфты и еще несколько важных деталей.
– Значит, фабрика будет?
– Ручаюсь, Татьяна Александровна! Смешно… Три года строим ее. А вы все вздыхаете, милая… Уезжать от нас думаете… Нехорошо, нехорошо.
– Раздумала, Василий Кириллович… Вот он бы поправился.
Антропов громко вызывал в телефонную трубку начальника гаража. Звуки людской речи, сливаясь с перезвоном инструментов, пением станков, шумом кузнечных мехов, наполняли знакомой музыкой помещение, рассеивали тягостные размышления.