Борель. Золото (сборник), стр. 85

– Ну, нет, товарищ! Показательный суд – лучшая пропаганда по укреплению рядов рабочих и нашей партии… Ты что же, забыл о разных пеночкиных и алданцах? Брось, брат!

Гурьян понял, что поторопился с заключением, и заглянул в глаза секретаря.

– Согласен, Василий, – сказал он, – Запарился.

На площадке взапуски шумела детвора, тревожа криками И топотом бродивших по поселку кур.

– Тетя Варя! – громко закричала черноголовая Манька, восьмилетняя девчонка Бутова. – К тебе дядя муж!

– Тетя Варя, муж! – загремели ребята.

Поправляя красную косынку, раскачиваясь и запинаясь, Варвара шла между молодых сосняков. Гурьян заметил бороздки, изморщинившие ее лоб. Но похудевшая Варвара казалась подвижнее, моложавее. Она отчужденно глянула на корзину и усмехнулась:

– Здравствуй, молодожен!

Гурьян шевельнул плечами, но Варвара предупредительно убрала руку за спину, отшагнула.

– Не шути, Варвара. Как живешь? Посмотреть пришел.

– Житье известное. Говори, а то я рукодельничаю с девчонками.

Ребятишки галчатами заглядывали на тетю с дядей открытыми ртами, с любопытством осматривали, ощупывали корзину. Варвара не прогоняла их, составляющих теперь всю утеху одинокой ее жизни.

– В избу, что ли, пойти бы, – замялся Гурьян.

– Неча там делать. Сказывай здесь, без секретов.

«Вот как ты держишься», – подумал он. А вслух начал:

– Так вот, Варвара, тут мука и деньги… Знаем, что нежирно живешь. В следующий месяц можешь получить весь мой паек. Мы все равно кормимся в столовке…

Он осекся и поправил кепку. По искривленным в язвительной улыбке губам понял, что услуга его Варваре не нужна. И вдруг эти губы разжались, полыхнули горечью:

– Спасибо! Проживу и без подаяниев, пока руки-ноги гнутся. Побереги лучше раскрасавице на наряды. Жисть мою купить хотите за пайку? Благодарю покорно! Можете любовничать, я вам больше не помеха.

Варвара метнула взгляд на ребят и спохватилась. Подбородок ее дрожал отвислым кошельком. Это было так знакомо и противно Гурьяну. Он проводил ее глазами и, больно ущемленный, пошел под оголтелые крики ребятишек.

«Что же это они, ведь я директор», – мысленно обиделся он, подозревая здесь злой умысел Варвары. В то же время он с удовольствием отмечал новое в Варваре. И, будто стряхнув тяжесть, пошел, ускоряя шаг.

В контору директор не завернул. Мимо бежавшая Катя махала ему красной повязкой, которую подхватывал и радужно кудрявил порывистый ветер.

– Гурьян Минеич! Части для «американки» привезли. Много частей!

Директор сбежал в разложину. Косогором от шахт, обгоняя друг друга, бежали рабочие, оставляя позади седую пыль. Выключенные электровозы и бремсберг умолкли. По узкоколейке сгрудились автомашины с прицепленными коричневыми вагончиками. И так же, как в день пуска новой электростанции, шумно копошились люди около прибывших частей.

Главный механик, сверкая посеребренной щетиной бороды, объяснял Антропову и Вандаловской:

– Опять с приключениями… Нет поршней и электроприемников. Чертежей и руководства нет.

Но это не омрачило оживленных лиц рабочих и инженеров, привыкших к преодолению всяческих препятствий.

Антропов встретился с взглядом Вандаловской.

– Попытаемся установить, – сказал он.

– Нужно, – ответила она.

– Позвольте и мне с бригадой включиться. – Все оглянулись на незаметно подошедшего инженера Клыкова.

14

Прохладные росы стальными бусами осыпали увядающие травы. Росы губили запоздалые цветы, в бледную позолоть окрашивали долину и леса. На оголившихся бурьянах серым волокном пауки растягивали тенета на диких пчел и поджарых мух, доживающих последние сроки. И чем траурнее становились северные ночи, тем громче и призывнее раздавались влюбленные крики начавших гонку оленей.

За сопками, где-то на безрадостных просторах тундры, зловеще завывали вьюги. Жуткоголосые филины гукали на рудник, бьющий в отступающую дебрь каскадами белого света. Северная осень в ледяных смерчах подавала сигналы о своем пришествии.

По крышам новых построек ветер гнал шелестящую омертвелую листву. Шипучим сеном шумела сухая хвоя кедровников.

В ущелье бродила малярийная ознобь. Одинокий костер трепал на ветру рыжие космы. В кругу пьяных хищников Рома выбивал ладонями о потрескавшиеся голенища умопомрачительную чечетку. У плясуна были в ходу жаркие глаза, губы и вьющиеся волосы. Четверо, окружив лагун с самогоном и стегно зажаренной свинины, хлопали в ладоши.

Рома плясал за кусок мяса, за глоток спирта, за окурок папиросы и просто за теплое слово.

Алданец сидел на обрубке с открытой грудью и тупым пьяным взглядом упирался в густо налитое кровью лицо Сохатого. Цыганок с присядки перепрыгнул через костер и под хохот остальных вырвал у Хлопушина из зубов обгорелую трубку. Тот покорно посмотрел на вожаков и, встретив мутный взгляд Алданца, сник, как от внезапного удара. Рома захлебно глотал дым с ядовитой гарью, глазами дразнил обиженного мужика.

Балда поднялся на ноги и, шатаясь, подошел к гладко вытесанной двери, закрывающей пещерное жилье.

– Ну, кто идет на спор? – хрипато сказал он.

– А об чем? – приподнялся Пирог с Шерстью.

– А вот об том. Упирайся плечом в дверь, а я попробую открыть ее вот этой балдашкой, – Филя постучал кулаком о лоб. – Уговор будет такой: если отшибу – золотые зернышки ты катишь, нет – получаешь.

– Удержит! – выкрикнул Цыганок.

– Котелок расколется, – возразил Сохатый.

Балда протянул коновалу руку и взглянул на Алданца.

– Разними, Сашка, копытцы.

Алданец застегнул краги и, подойдя к спорящим, рубанул по рукам.

– Зерно на майдан! – повелительно бросил он. Коновал с Балдой долго рылись в карманах необъятных шаровар, кошельки развязывали, отвертываясь от других.

Колотила обоих дрожь, хмельные глаза Сохатого при шелесте кошельков рвались из орбит. Затаенная мыслишка – при первом удобном случае завладеть металлом любой ценой – давно жила в его голове.

Золото взвесил на привычной ладони Алданец.

– Подкинь еще с грамму, – приказал он коновалу. – Не выношу кулацкой замашки!

Пирог с Шерстью не спорил. Он сбросил сумку с медным изображением коня, старался удержать плясавшую от волнения бороду. Рома мечтательно смотрел на рассыпанные по небу звезды.

Они напоминали и цветы одуванчиков, и золотые самородки. Трущобное безлошадное житье тяготило его в этот вечер больше, чем когда-либо.

– Готово! – сказал Алданец, смешав на ладони золото. Пирог с Шерстью передернул плечами и, скрипя дверью, полез в пещеру. Оттуда он глухо кашлянул.

– Не подопри стягом, – предупредил Балда.

– За это помнем, – вмешался Сохатый.

– Сам знаю, какой суд будет, – пробурчал коновал. Дверь плотно прижалась к раме.

– Бей! – послышалось из пещеры.

Четверо поднялись на ноги. Рома нетерпеливо плясал по угрунтованному суглинку. Глаза бегали от извитого грязными морщинами крутого лба Балды к двери, скрипящей от сильного нажима изнутри.

– Ну, держись, чалдонюга!

Филя отшагнул назад и, перегнувшись через спину, бараньим прыжком, с сильного упора ударил лбом повыше деревянной ручки. Тесовая дверь жалобно треснула и, распахнувшись, раздвоилась посредине. Балда нырнул за ней в темную пасть пещерного жилья.

Цыганок упал около костра, подпрыгивая от хохота, за ним грохнули смехом остальные. Под этот шум первым выскочил из дыры, охая и сжимая ушибленное плечо, коновал, а за ним с шишкой на лбу, величиной с крупную луковицу, выползал Филя.

Хлопушин поправил костер и услужливо налил бойцам по берестяному чуману. Разгул полыхнул пьяной песней. Кривя широкий рот, Балда, басил: