Борель. Золото (сборник), стр. 81
– Ну нет… У Гурьяна хребет крепкий… Я этого не хочу. Катюша… Если поеду, то увезу и его.
8
Ветер откачивал прибитые ливнем травы. Долина колыхалась в зеленых, темно-голубых, розово-бледных сочетаниях тонов. Поселок и Забегаловку окуривали запахи полыни, по заброшенным отвалам расцветали бурьяны, краснели созрелые ягодами шиповники и боярышники. По утрам на поселок рычали из тайги медведи. Белые лысины сопок очистились от туманов, кварцем отражали солнечные лучи.
Костя спешил, комкая в карманах тужурки тетради и книжки. Солнце бросало последние отблески на новые постройки, что отгораживались желторебрыми стенами от дремучей дебри. Здесь пахло смолой, глиной и дымом от дотлевающих костров.
Парню нужно было пробежать новый городок, уткнувшийся последней усадьбой в опушку бора. Задний фасад строений скрывала тень сгущающихся сумерек. В пустых домах порхали воробьи.
А налево, к реке, от выгромоздившегося крестами и пятиконечными звездами кладбища, стояли свеженаметанные стога сена.
Катю узнал по вспыхнувшей из-за сосен красной косынке.
Она хлопнула руками и, трепетная, как бабочка, мелькнула в молодых зарослях. От девушки полыхало жаром, пахло нагретой хвоей.
– Ты почему долго?
– На курсах задержали.
– Значит, скоро кончаешь?.. Вот хорошо… На будущий год можно и дальше учиться…
– Да… но знаешь, мне жалко покидать забой, – важничал Костя, – ребята там боевые и вообще… Вот сейчас силенку забрал, так и долбанул бы кайлой.
– В забой ты можешь когда угодно, нам не хватает квалифицированных сил.
Молодая сосновая роща пробиралась к кладбищу. С забегаловской стороны гремели песни. В ответ им птицы кончали вечернюю заревку.
Робко обняв девушку, Костя спросил:
– Правда, что директор наш расходится с новой женой?
– Кто тебе сказал? Я была у них. Ну и ничего такого нет…
– Татьяна Александровна пообиделась, но все пройдет…
Она тоже не камень… Тут Варвара все плетет.
– Не могла удержать Гурьяна и бесится. Но я даже рада за нее. Пусть работает, чему-нибудь научится.
– Жирок-то с нее слинял, – усмехнулся Костя, прижимая к груди Катину руку. – А когда же мы зарегистрируемся? – Последние слова парня замерли. Катя отдернула руку и, сделав прыжок, отрывисто сказала:
– Когда ты выучишься и будешь не таким!
Костя пустился догонять ее. Но оба остановились, наткнувшись на кладбищенскую ограду. Катя зажала ему рот и погрозила пальцем. В это же время послышался шорох трав и придушенный стонущий плач.
– Это Варвара на Ленкиной могиле изводится, – шепнула Катя. – Не дыши.
В пяти шагах от них поднялась знакомая фигура Варвары и потерялась в кустарниках.
– Пойдем, Павлову могилку поправим. – Катя перескочила через изгородь и, нащупав стебли желтеющих лилий, протянула цветы. – Держи, а я еще посмотрю.
– Ты крутила с ним? – Костя не так хотел спросить, чувствовал, что вышло грубо, – ждал, что Катя осердится.
– Нет, Костя, – вздохнула она. – Павел просто был хороший товарищ и работник, каких у нас мало. Да он и не такой, как все вы… Он чистый какой-то и преданный сознательно.
В пальцах Кати хрустели стебли травы и цветов.
Костя смотрел на мелькавшую в темноте белую кофточку. «Теперь только бы она согласилась – брошу все и буду работать», – думал парень.
…В полночь Костя дописал записку Кате, в которой изложил все, что не мог сказать на словах. Последние строки он подчеркнул пунктиром:
«Катюха, мне очень даже неловко за свое беспризорничество. Ведь еще в деревне я хотел в комсомол, но сколесил до самой Украины и засорил себе дорогу. Я бы давно подал заявление, но как подумаю, что ребята будут смеяться, так и руки опускаются. Ты тоже будешь на собрании, а мне не хочется, чтобы при тебе позорили.
Ты меня выдернула из блатной ямы, но, наверно, чувствуешь, что я был блудным. А поэтому и не желаешь со мной…»
Он уснул в клубе, хотя до общежития нужно было пройти всего через улицу. Катя несколько раз перечитывала записку. Она шагала по комнате, задевая головой шнурок, которым была подведена к столу электрическая лампочка. Затем садилась на стул и опускала голову на подставленные ладони. Ее то знобило, то бросало в жар. Прошел день.
– Дурной, – шептала она, – а пишет-то как.
Два года тому назад она увлекалась студентом, отбывающим на Улентуе трехмесячную практику, и теперь с противным чувством вспоминала эту внезапно вспыхнувшую первую привязанность шестнадцатилетней девчонки. Студента возбуждали свежесть, здоровье и задор Кати. Но с первых же встреч она поняла, что залетному гостю нужны только временные утехи. Это были первые разочарования девушки. Студент высмеял ее суждения о том, что всякая женщина может отдаваться только мужу, и тем самым оскорбил ее беспорочное понятие о любви.
– Подумаешь, тургеневская барышня, – сказал он. – Нет, комсомолка ты липовая. Это мещанство, притом мещанство провинциально-таежное. А если ты до сорока лет не подыщешь подходявого мужа, значит, останешься невинностью, христовой невестой! Чертовщина! Пеленками и зыбкой обзаводиться не намерен, когда еще три года нужно тянуться до инженера. Хорошо, если бы ты работать умела и поддерживала наш бюджет. А то засядешь в одной душной комнате с ребенком и задрипаешься. Нет, извини, надо учиться, а тут будет пищать: кува, кува!..
Больших усилий Кате стоил разрыв.
Удержавшись от соблазна, она получила выговор от бюро комсомола за упущение по работе, заболела. Но упругий характер северянки, воспитанной в сиротстве, не сломился. Тайно для себя она решила учиться.
«Я им докажу, что не всякая женщина может заниматься птичьими браками, – думала она, вспоминая белобрысого студента, которого сразу возненавидела, – назло всем добьюсь до вуза, и тогда посмотрю. Начхать на этих вертлявых ребят!»
Но на руднике долго жила сплетня, причинившая немало бессонных ночей девушке. В первое время Катя серьезно подумывала уехать с прииска в город, стыдилась встречаться с ребятами, пробовала уединиться. Отсюда пришла к ней трезвая осторожность.
Раздумывая, Катя подчеркивала карандашом Костины слова в записке и не могла взяться за ответ.
«Дурной, дурной. – Она придумывала доводы, которыми хотела разбить ненужные сомнения парня, дать ему уверенность и возможность окончательно порвать с прошлым, выбраться на дорогу из трущоб беспризорничества. – Ведь он крутой, черт. Вдруг опять сорвет с винтов от неудачи. Что я наделала!» – Катя взглянула на часы и, решив, что сейчас окончатся вечерние занятия на курсах, выбежала из квартиры в легком платье. Но в клубе уже не было света. Она перешла улицу и постучала в крайнее окно барака, где помещались курсанты.
– Костя, ты? – голос девушки сорвался. В окно высунулась взлохмаченная голова.
– Костя умывается, – отозвался Супостат. – Эй, Мочалов! – закричал он на все общежитие.
– Где умывается? Мочалов ушел провожать Маруську Трофимчик, – послышался из коридора насмешливый голос. Катя пошатнулась и оборвалась ногами в сырую канаву. Сказанное не показалось ей шуткой.
«Маруська Трофимчик. Какая грязь!» – подумала она, сразу представив бойкую толстую кухарку из столовой. Маруська пользовалась на руднике репутацией «веселой» девицы и часто очень нагло заигрывала с Костей.
«Неужели он?..» – Катя боялась додумать до конца. Девушка отошла от окна и, прижав к груди руки, направилась домой.
Она слышала дикий хохот ребят. В то же время из дверей, напугав ее, выскочил Костя.
– Ты, Катя? – Он подбежал и взял ее за руки. – Ржут, черти!
– Так они подзавели меня! – обрадовалась Катя.
– Ну конечно, тут народ грамотный.
Катя оперлась на руку парня и потянула его от дверей в темноту.
– Знаешь, я ненадолго, – сказала она, когда они очутились за тесовыми заборами. – Читала твое письмо. Не глупи, Костя. Понимаешь, не могу быстро решить этого вопроса и не потому, что хочу отделаться от тебя. Даже наоборот. Пойми, что мы еще чурбаны неотесанные. Но ведь время придет…