Борель. Золото (сборник), стр. 74
– Фактично, – скрипел Пирог с Шерстью. Коновал завалил за щеку свежий кусок чубука и высунул голову из пещеры.
– Определенно протянут лапки с голоду, – заключил Алданец. – Нет теперь в революции матросского духу. А сыграют они все для япошки…
Хлопушин оглянулся на предводителя банды. К шуму ворчливых волн примешался посторонний звук. Компания, схватив оружие, выползла из дыры.
По ступенькам, цокая каблуками, спускался Сохатый. За плечами у него болтались две кожаные сумы, в которых булькала жидкость.
Балда подпрыгнул козлом, хлопнул по голенищам.
– Ударь еще, – откликнулся Алданец.
Сохатый сострил:
– Это навроде салюта, братцы. Эй, и приволье у вас тута.
Он снял суму и пятерней обтер пот с широкого багрово-красного лица. По крепкому сложению Сохатый напоминал Бутова, только с отвислым животом, нагулянным еще в бытность деревенским лавочником.
Алданец дернул за ремень сумы. Пряжка взвизгнула и отлетела под ноги Хлопушина.
– Посуды не порти, – предупредил Сохатый, выкладывая на мох еду.
– С похмелья, хозяин.
Балда присел на корточки, облизнулся, как собака при виде сырого мяса, и жадно ухватил четвертную бутыль.
– Закройсь! – прикрикнул Алданец.
Но Филя уже булькал из горлышка, дико вылупив воспаленные глаза.
– Зверюга, – хихикнул Хлопушин, тоже обрадованный выпивке. – Ты, однако, падлу сожрал бы сейчас.
– Давай хоть черта.
Балда потянул за хвост селедку и врезался в ее хребет зубами.
Попойка началась без затей. Все уселись вокруг разложенной провизии. Общей кружкой обносил Сохатый. Пили и крякали. А хозяин поливал медком красноречия.
– Ить только тут и жисть осталась. Глуши, ребятушки, за успокоение наших колхозов. Я газетки-то тоже почитываю и книжечку другой раз одолеешь. Вона, как там фашисты щелкают их. А что такое фашисты – это надо умственно понимать. Ну, скажем, колефтивы эти. Я бы и сам войтить туда не прочь. Но ведь все чужое там и всяк тянет к себе. Интересу нет, вот что я скажу вам. И всяк сам себе не хозяин. Подумай-ка, меня заменил консомол сопливый. Да я али он понимат больше в управлении хозяйством? Так им и так – трубка. А вот за таких людей, как инженер Перебоев и другие, нам бы надо держаться. Шантрапу-то эту стукнут, так учены-то нам нужны будут до зарезу.
– Врешь, хозяин! Ни в кого веры нет. Все кровососы!
Алданец поднял на «хозяина» мутные глаза. Он опьянел и с размаху заткнул нож в пухлый мох.
– Всех резать будем! Вот так всажу и поверну, всажу и поверну. Душу вырвали у меня.
– Все сволота! – с нажимом отрубил Балда.
Хлопушин молол во рту пухлым языком, крутил плешивой головой, вздыхал и бормотал свое:
– Нестоящие, пропащие мы человеки. Схлестнулся я с вами, ребятушки, на погибель свою.
– Ну и катись яичком! – освирепел Алданец. – Гулять хочу! – повернулся он к Сохатому. – Получай деньги и веди к птахам. – Он выдернул из бокового кармана тужурки флакон и поднял его на свет. Россыпь блекло сверкнула перед пьяными глазами Пирога. Коновал потянулся к ней, но руку отбросил Сохатый.
– Дележ сделаем по-божецки. Кто, скажем, больше поработал для артельного дела, тому и дать полишнева. – Он завернул рукава и вытащил из кармана наперсток. Спиртонос ощупал глазами флакон и сразу смекнул, что Алданец не уполовинил из него. «Дурак», – подумал спиртонос. Началась дележка. Четверо стояли на коленях. Сохатый знал, что ссорить их невыгодно, что эти отверженные жизнью еще нужны будут ему. Меньше всех досталось Хлопушину, но ведь этот бесхребетный мужик и не мог здесь заявить своих претензий. Он был случайный соучастник образовавшейся банды, он был одинок.
Алданец посмотрел на обиженную физиономию Хлопушина и бросил к его ногам маленький кошель.
– Получай на бедность, только не мокни.
8
Пуск электростанции задерживался из-за недохватки нужных деталей. Приближалась половина знойного сибирского июля – время бешеного расплода таежного гнуса. Казалось, вызванные к жизни силы природы только и занимались рождением трущобной нечисти.
Сначала с забегаловской стороны, а затем из поселка передавались слушки, шепотки, иногда и открытые наветы:
– Завязли со строительством…
– Хлеба из города не дают.
– Нет, видно, Перебоев не пальцем мастерен… Еще когда говорил старший инженер… Выжили человека. Вот и сиди теперь без света.
Вандаловская и Яцков около двух недель жили в городе, ожидая части для станции. Стуков и Бутов отдыхали на курортах.
Гурьян подписывал бумаги, когда к нему ватагой ввалились забойщики четвертой, отстающей шахты.
Долговязый Пеночкин выступил вперед и хитрыми глазами осмотрел обстановку кабинета.
Гурьян вызывающе поднялся. Еще будучи забойщиком, он не раз высказывал сомнения по поводу пребывания Пеночкина в партии.
– Ну, в чем дело? – директор взглянул неприязненно.
– Да вот, ребята забузили… В ночную смену не хотят… Да и сам я подумал… валим, валим на склады руду, а промывка не подается… К чему, спрашивается, наша работа? – Пришедшие хором подхватили:
– Ни к чему!
– В дураках ездим!
– Без свету слепнем!
Глаза директора вспыхнули, кровь ударила в голову, к сердцу, залила смуглокожее лицо.
– Вы с кем это думали? Не с Алданцем ли и инженером Перебоевым? Кто сказал, что вы не пойдете в ночную смену? – «Вот он, расплывшийся гнойник», – резнуло в сознании.
Пеночкин толкнулся спиной о чью-то спецовку, заозирался по сторонам. Широкие шаровары шахтера тряслись, как будто он стоял на подскакивающей телеге.
Гурьян застучал кулаками о стол. Он был страшен.
– Пусть хоть до неба «гора» вырастет! Хоть небо пропорет! Какое тебе дело подклинивать людей? Без тебя не знали этого!
– Дай свету! – снова раздались голоса.
– В кабинете хорошо пером кайлить…
Гурьян наступал:
– Сейчас же, Пеночкин, сдай шахту Воробьеву, а остальные пойдут в забой или завтра с расчетом. С фонарями, без фонарей – все равно нормы должны быть выполнены.
Забойщики по одному исчезли из конторы.
Прием был слишком необычен. Но люди поняли, что директор доведен до крайности, и зашагали к шахтам.
Гурьян успокоился не скоро. Половицы трещали под ногами, скрипели сжатые кулаки директора. Он упрекал себя за горячность, оправдывался, тосковал от одиночества. Была ночь, а домой идти не хотелось. Казалось, что теперь только понял всю сложность управления расширяющимся строительством в условиях постоянных, непредвиденных тормозов, в окружении больших и малых помех. И дал себе слово, что завтра же напишет заявление об освобождении от обязанностей.
Главный механик, тихий и застенчивый старик Зайцев, нашел директора задремавшим от непомерной усталости.
– Гурьян Минеич, – тряхнул он за плечо. Механик принес в контору духоту и запахи июльской ночи. – Я сейчас со станции. И видел там все нужные нам части. Но, к сожалению, они направляются для Хилганского рудника.
– Так надо взять их! – Гурьян взбросил взлохмаченной головой. – Взять надо, товарищ механик. Ну, в обмен, что ли. Хилганцам они понадобятся только к зиме. Видите, как дурацки снабжается система.
– Разумеется… станция у них еще не закладывалась. Но не мешало бы вам договориться, во избежание всяческих конфликтов с хилганским рудоуправлением.
Гурьян выпрямился.
– Берите машины, товарищ Зайцев, берите народ и закатывайте, а я съезжу на Хилган. Здесь есть дорога?
– Пролесками можно проехать, но следовало бы это сделать днем. Триста километров, это имейте в виду…
– Ни черта!
Гурьян позвонил в гараж. Оттуда долго не отзывались: спали.
Он схватил портфель и увлек из конторы механика.
Глава десятая
1
На одинокой сосне, оставшейся между старых отвалов, веще курлыкал ворон. По травам, по листве ракитников тягуче шелестел мелкий дождь. Целую неделю сопки дымили туманом.