Борель. Золото (сборник), стр. 72
– Золотничники, – шепнул Костя. – Алданец моет золото.
Пинаев сунул руку в карман, но оружия не было. Кудряш бросился наперерез свернувшей влево рослой фигуре. Но навстречу ему грохнули три выстрела, расколов тишину наступающего свежего утра.
Костя подхватил на руки повалившегося Пинаева. Впереди с придушенным стоном упал Кудряш. Выше по течению затрещали кусты.
– Алданец! – злобно вырвалось у Кости.
Он опустился над Пинаевым, тот не дышал. Костя ощупал грудь, рубаха была мокра, на ней выступало черное пятно. Поблизости, шелестя травой, стонал Кудряш. Катя прибежала с распущенными волосами на ходу застегивая кофту. Она всплеснула руками над убитым и, прорезав кусты, с криком пустилась к руднику.
– Бежим! – позвала она. Костя догнал девушку и остановил.
– Куда ты? А если они вернутся?
– Не вернутся, надо их ловить!
Сырая трава липла к обуви. От луга поднимался сизый пар.
Над Медвежьей сопкой малиновой бахромой узорила небо утренняя заря. От новых шурфов с ружьями наперевес бежали к берегу сторожа и милиционеры. За ними наблюдали выскочившие из балагана встревоженные забегаловцы.
5
Может быть, потому, что вокруг Улентуя давно не проходил всепожирающий пал в свои положенные сроки, здесь темными клубами кишела мошкара. Она вздымалась от веток сосен, от медово-пахучих жирных трав долины. Мошкара унималась только в полдень, когда северное солнце, вознаграждая истосковавшуюся в ледяных ужасах землю, сжигало зноем нежную листву ракитников, свертывало трубочками зубчатые лопухи папоротников и красило позолотой хрупкие цветы. Северные травы и леса торопились жить, потому что сроки жизни здесь были укорочены. Старожилы рудника знали, что после посадки через две недели здесь вызревает редиска, через три – огурцы и красная смородина, через пять – картофель и лук. Торопились жить растения, торопилась мошкара, но больше всего люди.
Белобокие здания электростанции и обогатительной фабрики поднимались медленно, но упорно. Рудник перестраивался. Вдовствующие недра шахт, старые и новые шурфы с неведомыми богатствами слушали только шаги сторожей. Звук в опустевших шахтах усиливался, отзывался протяжным тяжелым гулом. Рудник перестраивался, напоминая из хаоса рождающийся мир. От новой усадьбы до груды кирпичных обломков, оставшихся на прежнем месте, по бокам узкоколейки, лежала притрамбованная каменной пылью увядшая трава. Рудник перерождался, неся громадные убытки, несвоевременно получая кредиты и наряды на продовольствие и промтовары. Трест опять слал телеграммы и тревожных людей. Трест не мог согласиться с приостановкой работ по золотодобыче, не мог признать целесообразными подготовительные работы по реконструкции улентуйских силодвигателей в летнее время. Улентуй был исключен из декадных сводок. Большие статьи в краевых газетах о замолчавшем богатом руднике были полны опасений за провал добычи. Один из смелых авторов прямо обвинял руководителей за риск, называя его «авантюрным».
Это побудило улентуйцев возобновить открытые работы, работать же в шахтах без освещения и без действия бремсберга было невозможно.
От реки на несокрушимых подстановках поднялись сплотки. Водная база была готова к действию. Но среди рабочих, в связи с задержкой снабжения, снова нарастала растерянность. Размах большого удара слабел. И опять Гурьян метался от построек к мастерским, ежедневно ездил на станцию.
Над верхом электростанции вырос первый треугольник стропил, когда люди, обуреваемые мошкарой и изнемогающие от зноя, увидели движущиеся от реки мощные тракторы.
– Струмент идет! – взмахнул топором Морозов.
Гурьян взглянул на похудевшую, с опаленными щеками Татьяну Александровну. Она, держась одной рукой за стропила, ладонь другой приставив к глазам, рассматривала машинный обоз.
Вандаловская приподнялась на носки и крепко ухватила директора за руку.
– Смотрите, котел!
Она побежала вниз по лесам.
Пыхтящие тракторы, одавляя гусеницами целину луга, с рокотом приближались к зданиям. Навстречу им кинулась толпа, позади которой темным клубом висла мошкара.
– Котлы! – выкрикивали на берегу взволнованные люди.
Новые части для оборудования мощной электростанции поблескивали красками. Бутов ударил кулаком в боковину чуть колыхающегося на площадке котла и крикнул сопровождающему транспорт Яцкову:
– Орден тебе, Степа, за удачу!
Машины остановились, будто испугались рева людей. Наверху, над головами толпы, вспуганным вороньем подлетели фуражки, рукавицы, тюлевые сетки. Шахтеры и старатели ощупывали, остукивали прибывшие агрегаты.
Главный механик, старик Зайцев, размазал кепкой грязь на плешине и выскочил из тисков публики к директору.
– Можно устанавливать, Гурьян Минеич?
– Давайте, если готово.
– Товарищ Морозов, налаживай поката, – распорядился механик.
Артель плотников отделилась, и к вечеру тяжелые бревна были сколочены недлинным покатым мостком. Две стальные петли цинковых канатов, продернутых через внутренности котла-великана, протянулись в здание. За них ухватились десятки упругих, привычных к тяжестям рук. Великан качнулся на крутых ребрах, хрустнул и медленно пошел, оставляя тяжелую чугунную роспись на лиственничных бревнах.
Это был первый вечер, когда, возбужденный подъемом рабочих, Гурьян открыто взял под руку Татьяну Александровну и, отмахивая кепкой мошкару, позвал:
– Идемте в бор, хочу отдохнуть.
Глаза их встретились, и оба поняли, что давно ждали этого часа. Вправо густой шумной лавиной отливали к поселку люди. Сумерки завесили в темноте людей, постройки и новую усадьбу. В гараж въезжали машины, над поляной веяло горячим сухоросом. Из-за сопок шумно надвигались тучи. В бору шелестно звенела сосновая хвоя.
Гурьян укоротил шаг и опять заглянул в скрытое темнотой лицо Татьяны Александровны.
– Вы чем-то встревожены? – тихо спросила она, почувствовав дрожь тяжелого мускула его руки.
– Просто хорошо, и не хочется домой.
– Но ведь вас ждут там…
– Пусть…
Кольцо согнутой руки Гурьяна стало туже. Татьяна Александровна высвободила свою руку, остановилась.
– Не пора ли обратно? – сказала она, вглядываясь в расползавшиеся тучи.
– Нет, посидим…
Гурьян опустился на еще теплую траву и потянул за собой Вандаловскую.
Он закурил трубку и неожиданно начал разговор.
– А знаете, надо кончать… я давно хотел объясниться… или как там…
– Не понимаю вас… – Но голос Татьяны дрогнул.
– А я думаю, что понимаете… Не могу я жить с Варварой…
– Отложимте это… я прошу вас. – Вандаловская поднялась. – Пойдемте…
Гурьян нехотя поднялся. Пошли.
– Да… Я давно хотела рассказать вам, чтобы рассеять некоторые сомнения у здешней публики насчет моих связей. Муж мой был одним из командиров чапаевской дивизии и погиб под Шадрином в разведке.
– Вот как! Значит, вы совсем наша!
– Как видите. Дайте мне папиросу.
Гурьян достал портсигар и зажег спичку. При свете они опять обменялись взглядами. Следя за струйками уходившего дыма, она спросила:
– Скажите, за что и надолго ли сел Антропов?
Гурьян остановился. Непрошеное чувство ревности резкой хваткой защемило сердце. Он поймал себя на мысли, которая не однажды налетала и ныла, как запутавшаяся в бороде муха.
– Думаю, что его оправдают. А сел он за свою интеллигентскую вялость.
– Я тоже предполагала. Вы что, остыли?
– Так… Пойдемте.
По выходе из бора она взяла загрубелую руку Гурьяна и жарко дохнула в его буреющую загаром щеку. И от этого директор вдруг почувствовал шалое головокружение, перед его глазами причудливо заплясали фосфорические искры. Он рванулся и в первое мгновение не поверил, что эта женщина так желанно и нежно отвечает на его порывистые объятия. Как обезумевший, он целовал ее в давно любимые ямочки на щеках, в тугие губы, в круглый овал лба.
– Довольно, – задохнулась она.
И пока шли до поселка, сквозь тонкое платье ощущал ее теплое тело в перехваченной талии. Кружилась голова, и ноги легко несли тело.