Борель. Золото (сборник), стр. 51
В шахтах не хватало электроэнергии, не хватало лампочек и фонарей. Октябрь снова дал понижение добычи золота. Запасы руды уменьшились, бегунка и дробилка опять работали не с полной нагрузкой.
Из треста приезжали инспекторы, контролеры, обследователи-экономисты. Они собирали сведения, анализировали. Хитро сплетенные столбцы противоречивых цифр летели в «Главзолото» молниями. И опять трестовские дельцы приходили к заключению, что механизация рудника и возведение капитальных построек начаты преждевременно. Были другие мнения, а отсюда, как подсушенное жнивье, разгорались споры.
У Стукова сидел Бутов, когда обалдевший от цифр, разбитой походкой ввалился Гурьян. На посеревшем от непомерной усталости лице директора щетинилась черная борода.
Бутов торопился на раскомандировку вечерней добавочной смены и нетерпеливо докладывал:
– Ребята подготовлены. Не затягивай с собранием. У меня есть ударники девяносто шестой пробы. Забойщики-старики не качнут и из молодых гвоздистые парни вырабатываются.
– Проведем, Нил… К октябрьским торжествам обязательно, – секретарь морщил лоб: у него болел зуб. – В твою шахту выделяем Катю, а Пинаева и Яцкова – в остальные…
– На партработу среди шахтеров и старателей даем лучшие силы рудника. Понял?
– И дельно. Надо глушить сразу.
Бутов сунул шершавую, напоминающую сухое дерево руку Гурьяну.
– Ты чего осунулся? Уездили? Смотри, белый волос прет.
Директор поставил локти на стол и сплюнул горькую от трубки слюну.
– Обожди, Нил, – придержал он шахтера. – Тут дело есть.
Он вынул из портфеля телеграмму, напечатанную на машинке, и подал ее Стукову. – Вызывают с докладом инженера Клыкова, – пояснил он.
– Значит, вопрос там поставлен в лоб.
– Лавочка! – резко взмахнул Бутов.
– Вали с ним сам, а то спакостит, старая крыса.
Беспокойные глаза секретаря бегали по серому листку. Гурьян молчал. Нужно бы отдыхать, но знал, что не заснет, проворочается в постели до рассвета, пока не поделится с теми, в которых видел опору.
– Нил прав, – сказал Стуков, затыкая ватой дупло ноющего зуба. – А не лучше ли… – Глаза секретаря блеснули, – не лучше ли поехать вам с Вандаловской… Пусть трест столкнет лбами двух спецов… Дело будет надежнее.
Гурьян выпрямился, зашагал по скрипучему полу. Перед глазами сливались портрет Ленина, Бутов и секретарь. Ему на мгновение показалось, что коричневый стол плывет по комнате, а чернильницы и пепельницы перелетают вялыми осенними мухами.
– Видишь, Василий, – начал он, потирая лоб, – сейчас нам нечем крыть… Мы разворошиваем пока старую пыль и начинаем перетрясать кое-что…
– А в чем же дело? – насторожился секретарь.
– В том, что у нас кругом шестнадцать. Мы не докончили постройки бремсберга и поэтому не можем полняком ставить в шахты вторую смену. Транспорта нет. А тут все грузы лежат на станциях, портятся и расхищаются.
– Это резонно, – вставил Бутов. – Кругом перетыка – там тонко и здесь рвется. Но надо бить в одну точку.
Гурьян усиливал шаг. Голова болела. Кажущийся минутами выход ускользал.
Стуков чертил в блокноте какую-то лестницу, упирал глазами в бумагу, не моргая.
– Да… там могут сказать, но… – секретарь отодвинул чернильницу, зеленеющая кляксами крышка нудно зазвенела по столу. – Знаешь, Гурьян. А если мы сейчас же действительно ударим на бремсберг и на воздушную дорогу? Подумай, пять сотен коммунистов, комсомол и две тысячи шахтеров… А старатели… Через месяц мы освободим часть коней и сделаем удар на шахту. Тогда и разговаривать будет легче…
Не дослушав до конца, Бутов взмахнул кулаком. В лампе боязливо замигал свет.
– Крепко отковал, Василий. Только я еще предлагаю вытряхнуть от руководства клыковщину…
– С этим успеется, – остановил его Гурьян. – Так нельзя. Иван Михайлович еще годится нам.
Бутов напялил на волосатую голову медвежью, похожую на ушат, шапку и затопал по крыльцу.
2
Приостановка подземных и открытых работ вызвала разговоры среди шахтеров, взбудоражила старателей. По деревням ездила делегация и по-заученному уговаривала:
– Товарищи, квартиры будут строиться для вас… Вот и списки… Значит, будет целевое строительство…
– Лесу еще не наготовили, а списки составили, – нагловато острил Алданец.
Но списки просматривали от первой до последней фамилии.
По столбикам номеров ползла и густела внизу черная борозда, – следы от грязных пальцев.
– Вам хотят предоставить культурный быт, – старалась Катя. – Пора же, товарищи, за дело взяться по-настоящему.
В эти дни на руднике появились люди из деревень. Новые пришельцы осторожно осматривалась, обстоятельно расспрашивали об условиях платы, о жилищах, харчах, записывались у Кати и разносили весть о выгодной наемке.
Грузовые машины в несколько очередей перебрасывали старателей и хозяйственных рабочих к подножию сопок. Наступившая оттепель бодрила людей. Нормы выработки давали кривую в сторону повышения. Впереди старателей ведущей непокорной силой шли бригады партийцев, комсомольцев, шахтеров.
На просеке быстро выросли несокрушимые лиственничные столбы. Они сложно увязывались поперечными, продольными и боковыми распорами. От поселка, от занесенных сугробами старательских становищ это диковинное сооружение казалось подвешенной на сопки огромной клеткой.
Бутов осторожно потрогал за плечо Вандаловскую и обнажил крепкие, рыжие от махры зубы.
– Катушку ты, Александровна, придумала важнецкую.
Она сдвинула на затылок шоферскую шапку и с белого высокого лба вытерла пот.
– Еще не совсем закончили… Обождите хвалить.
– Пойдет. Умственно сделано, – утвердительно сказал шахтер.
– Не хвалите, не хвалите, товарищ Бутов.
Вандаловская сдерживала улыбку, а она играла в ямочках щек, на губах.
На площадке, около спуска, толпились рабочие. Четыре толстые балки, переброшенные со скалы на первые столбы, внушительно поблескивали на солнце белотелыми баками. Располневший техник и Гурьян тяжелыми балдами заколачивали в скрепы воздушного моста последние костыли. Позади этой ревущей людской лавины непроглядно стояла замороженная тайга. К площадке подкатывали бревна с правой и левой стороны. Бревна загоняли концами в широкие пазы и спускали вниз, к поляне. А оттуда медленно полз навстречу людям накатной мост. Приготовленные оцинкованные канаты лежали гнездами перевившихся змей.
Мост подвигался к людям. И когда последнее бревно плотно прилегло к поперечной балке, Гурьян поднял голову и приставил ко лбу ладонь. Воздушная дорога летела на километр вниз распущенной лентой. Расстояние удлинялось наклонностью. Снующие по поляне люди, постройки поселка и тесовые темные шапки шахт казались маленькими вехами.
Сзади звучно гремел голос Татьяны Александровны.
– Накладываем бортовые канаты! Товарищ Бутов, следите за укреплением, а вы, техник, крепите балку.
Канаты обручами обогнули крепь и туго протянулись к четырем, стоявшим рядом, соснам.
– Кажется, прочно? – взглянула Вандаловская на Гурьяна.
– Не сдадут, – отозвался один из рабочих.
Подхваченные людьми кольца канатов серыми линиями визгливо потекли вниз, образуя бортовые заграждения. Канаты извивались, поблескивали змеиной чешуей. Из расщелины сопок, из-за ярусов леса рабочие теснились к спуску, вытягивали шеи, громоздились на свежие пни.
Вандаловская широко распахнула полы тужурки и сбежала по мосту до первых столбиков барьера.
– Гурьян Минеич, – оглянулась она, – сигналом будет выстрел.
Директор наклонил голову и долго, пока фигура женщины-инженера не смешалась с другими, смотрел ей вслед. Мысль, которую отпугивал по ночам, снова вспыхнула в мозгу, «Вот с такой бы жить и работать».
– Эй, посторонись! – послышалось сзади.
Гурьян оглянулся. Стуков, с обмотанным марлей лицом, – у него все еще болели зубы, – и Костя, без шапки, катили к мосту первый сутунок.
– Не чижолый ли будя? – пошутил Морозов. – Надсодишься…