Нежные листья, ядовитые корни, стр. 44

«Я просто не хочу, чтобы это были они. Пускай бы это оказался чужак, ревнивый любовник, психопат, в конце концов! Кто угодно, кроме наших!»

Так она и сказала мужу и Илюшину.

– Возможно, ты и права, – неожиданно согласился Макар. – Наша задача здорово облегчается тем, что здесь работает следственная группа. Уликами, опросами свидетелей, поиском записей с камер – вдруг они все-таки есть! – будет заниматься именно она. И я процентов на восемьдесят уверен, что им удастся отыскать, кто это сделал. Пятна крови на одежде, следы обуви на ковре… Поверь мне, убийца не мог не оставить зацепку. Да взять хоть нож!

– На котором мои отпечатки…

– Будь это так, тебя бы уже вели отсюда под белы рученьки, – проворчал Бабкин.

– Вот именно, – кивнул Макар. – Так что исходим из того, что твоих отпечатков на нем нет.

Маша непроизвольно потерла кончики пальцев.

– Но если все так, как ты говоришь, зачем здесь мы?

– Потому что остаются эти двадцать процентов, – ответил за друга Бабкин.

– Верно. И потому, что следователь вгрызся именно в тебя. Мы кровно заинтересованы в том, чтобы нашли убийцу. И раз уж у нас есть кое-какие предположения, а также возможность их проверить, зачем упускать такую оказию?

Маша подошла к окну. Она второй раз ловила себя на ощущении, что на нее время от времени кто-то взглядывает: пристально, но будто бы издалека. Если бы напротив стоял дом, Маша всерьез предположила бы, что там засел кто-то с биноклем. Но за окном качались лишь деревья, и выискивать на них наблюдателя было смешно и глупо.

– А если… – медленно проговорила она, – если мы и в самом деле найдем ее?

Маша отвернулась от окна и внимательно посмотрела на Илюшина с Бабкиным.

– Если ты прав, Макар? Зинчук здесь, и я догадаюсь, под чьей маской она прячется? Что тогда?

– Пойдем к следователю, – немного удивленно отозвался тот. – Маш, ты пойми: он вовсе не выбрал тебя своим персональным врагом. Ему просто нужно дело раскрыть, причем с минимальными затратами. Вот и все. Мы сдадим ему Зинчук, и пусть разбирается с ней сам.

Бабкин встал, задел кодекс Бусидо на столе и тот упал, раскрывшись на середине.

– Выбери наугад любую цитату, – попросила Маша. – Как ни странно, меня они успокаивают.

Сергей наклонился за книжкой.

– «Не имеет смысла умирать, когда люди о тебе плохого мнения», – прочел он.

Повисло молчание.

– Похоже, Рогозина поступила в точности наоборот, – пробормотал Бабкин.

2

Проснувшись утром, Мотя не сразу поняла, где находится. Спросонок она всегда чувствовала себя особенно бестолковой. В голове с трудом ворочались тяжелые мысли, слипшиеся, как дрожжевое тесто. Где она? Почему такая жесткая подушка? Кто купил эти странные шторы в оранжевую полоску?

Сонный Мотин мозг искал, за что зацепиться, чтобы утвердить себя в этом мире, – и не находил. Вокруг все было чужое. Даже свет за окном, бледный, молочный, был не тот, к которому Мотя привыкла в своей квартире.

Это-то ей и помогло. Слово «чужой» еще раз вспыхнуло перед глазами, и Губанова все вспомнила.

Ребенок.

Отель.

Рогозина.

Убийство.

Вместе с воспоминаниями нахлынуло чувство голода. Мотя сглотнула, вскочила и заметалась, ища, что бы перехватить до завтрака. Но все орешки она подъела накануне, от шоколадки остался только фантик с крошками. Высыпав их в рот, Мотя торопливо оделась и побежала в столовую.

У скудного шведского стола она налетела на Беллу Шверник. Циркуль выглядела таинственно и нелепо в кожаных брюках и черном свитере с высоким горлом.

– Ты! – свистящим шепотом выкрикнула Белка. – Как! Ты! Можешь! Есть! В такое! Утро!

Мотя уставилась на поднос, который держала Шверник. Тарелка манной каши и два бутерброда с колбасой.

– А это для чего – для поделок на конкурс? – вырвалось у нее.

Шверник вскинула голову.

– Для поддержания плоти! Я не имею права сдаться в такой момент.

Мотю всегда сбивал с толку чужой апломб. Она не понимала, о каком таком моменте говорит Белка. Но Шверник выглядела и вела себя так, словно все вокруг держится только на ней, и чтобы не случилась катастрофа, она должна питать свое тело. Но лишь ради остальных!

– Ты собралась на похороны? – глупо спросила Мотя.

Ей представились рыдающие родители Рогозиной, которые с двух сторон висят на Шверник. А та стоит, несгибаемая, как ручка метлы, и держит несчастных стариков за плечи.

– Какие похороны? – изумилась Шверник. – Господи помилуй, ну ты и дура.

Белла водрузила на поднос стакан с чаем.

– Бел, почему ты меня так не любишь, а? – почти дружелюбно спросила Мотя. – Ну вот что я тебе сделала? Сначала в бане ты меня приложила… И вот теперь тоже… За что?

Белла наградила ее высокомерным и насмешливым взглядом.

– Да-да-да, поиграй в обиженную толстушку! Это лучшее, что тебе удается!

И удалилась, всей узкой костлявой спиной выражая презрение.

Глотая безвкусную кашу, Мотя размышляла над «обиженной толстушкой». «Если уж на то пошло, – думала она, – то из нас двоих обиженная – Белла, а не я».

Это была старая история. Давным-давно Белка разыскала Мотю и предложила ей поучаствовать в одном совместном дельце. Идея была очень проста: Шверник, часто наезжавшая в Италию, собиралась продавать там предметы рукоделия. По ее заверениям, на все русское народное был высокий спрос. «Да итальяшки с ума сходят, если видят, что вещь своими руками сделана! – горячась, доказывала Шверник. – А от твоих кусочков у них дар речи пропадет!»

«Кусочками» Шверник называла лоскутные одеяла, которые Мотя от скуки взялась шить во время первой беременности. В доме нашлось множество обрезков, и Матильда без всяких схем выкладывала тряпочки, как бог на душу положит. Получалось неожиданно неплохо. Мотя даже завела маленький магазинчик в интернете, через который изредка продавала то одно, то другое. Там-то ее и отыскала Белла.

«У них это называется пэчворк! Остромоднейшее направление! Обогатимся, Губанова! У меня есть выходы на галереи и магазины! Они у нас с руками оторвут эту продукцию».

И Мотя послушала. Развесила уши, называется. И ведь с кем ввязалась в дело – с Беллой Шверник! От Циркуля в школе было много жужжания и мало проку, и с годами ничего не изменилось.

Договорились они так: Мотя станет искать рукодельниц и скупать у них изделия, а Белла – перевозить в Италию и продавать. Прибыли собирались делить пополам. Может, из этого что-нибудь и вышло бы, не заяви о себе во весь голос человеческий фактор.

Время для Матильды Губановой и Беллы Шверник шло по-разному. У Моти внутренний его ход был очень медленный. Пятнадцать минут – практически как секунда, раз – и нету, закончились. Можно успеть зевнуть, щелкнуть пальцами, но и только.

Для Беллы в пятнадцати минутах мог уложиться полный рабочий день. За пятнадцать минут она успевала продумать презентацию, набросать основные идеи, перекусить и сделать два деловых звонка. Все это в конечном итоге обращалось в пшик, потому что презентации Белле были ни к чему, вести деловые переговоры она не умела, а ее основные идеи не стоили ломаного гроша. Но для их с Мотей отношений это было несущественно. Главное – что Мотя выглядела медлительной коровой, а Белла – стремительным локомотивом, толкающим вперед их маленький бизнес.

Мотя не торопясь списывалась с рукодельницами. Обсуждала условия. Встречалась. Выкупала вещи. На все это у нее уходил месяц.

Белла успевала за два дня долететь до Италии, там распихать по лавчонкам и магазинчикам лоскутные одеяла, договориться с хозяевами и вернуться обратно. Она искренне не понимала, отчего еще не готова следующая партия. «Почему ты тянешь время?! – отчаянно взывала Белла. – Почему ты ничего не делаешь?!»

Мотя очень удивлялась. Разве она тянет время? Вовсе нет. Она действует, как договаривались. Просто отчего-то обычный телефонный звонок занимает у нее два часа. А на встречу нужно потратить целый день.