Железный пират (сборник), стр. 92

Однако сыскная полиция продолжала следить за Паоло, оставшимся в Нью-Йорке, но поймать его живым не удалось: как раз перед тем, как его арестовать, кто-то из его собутыльников в одной из грязных харчевен застрелил его. Он прожил всего несколько часов, успев только послать записку Мэри с извещением, что ее прелестные глаза спасли «Сельзис» от окончательной гибели в Атлантическом океане. В тот же день Родрик и капитан предали гласности все, что им было известно о капитане Блэке, его экипаже. Это вызвало неслыханное волнение повсюду, куда только дошли эти вести, немедленно разнесенные телеграфом во все концы света. Все правительства и все судовладельцы до того всполошились, что некоторое время торговля на Атлантическом океане приостановилась; пассажирские пароходы вооружились артиллерией; военные крейсеры различных наций были высланы для охраны пути больших океанских пароходов. Однако, несмотря на самые тщательные розыски, полиции не удалось напасть на мой след.

Вдруг Родрик получил телеграмму от инспектора сыскной полиции Кинга, что Блэк и я находимся в Лондоне. Но когда мой друг прибыл туда, меня уже не было. Он поспешил обратно в Сусемптон, чтобы ждать там дальнейших известий о преследовании безымянного судна и его капитана, за которым вышли в погоню несколько броненосцев.

Мы долго-долго говорили обо всем. Прелестные темные глазки горели ярким огнем, милая маленькая ручка, не переставая, сжимала мою руку. Даже Родрик как будто стряхнул с себя вечную сонливость и оживился.

— Завтра, — сказал он, — мы все отправимся в Лондон, там ты потребуешь назначенные адмиралтейством пятьдесят тысяч фунтов за поимку капитана Блэка и его безымянного судна, и другие двадцать тысяч фунтов, обещанные пароходной компанией «Черный Якорь». Так что теперь ты человек, обеспеченный на всю жизнь. Затем ничто не помешает нам отправиться в таинственный фиорд, служивший убежищем для капитана Блэка на севере Гренландии, и выгнать оттуда пароход Блэка, ускользнувший от броненосцев. Это будет интереснейшее путешествие, какое только можно придумать!

— Ну, а что скажет на это Мэри? — спросил я.

— Я не намерена больше отпускать вас от себя, Марк! — ответила девушка с очаровательной улыбкой и крепко прижалась ко мне.

В этот момент по палубе над нашей головой послышался сильный топот нескольких десятков ног и веселые голоса людей моего экипажа. Я поспешил наверх поздороваться с ними. Непритворная радость и сердечные приветствия этих добрых, привязанных ко мне людей, которых и сам я привык любить и уважать, тронули меня до глубины души. Но в этот радостный и торжественный момент моей жизни, когда сияющие радостью глазки Мэри смотрели мне в лицо, а ее алые губки улыбались мне, в моей душе вдруг ожило воспоминание о капитане Блэке и сам собою стал напрашиваться вопрос: действительно ли умер этот человек, или же мы снова услышим об его страшных подвигах, вселявших страх и ужас в душу каждого, кто видел его, сталкивался с ним. Что-то говорило мне, что этот сильный и глубоко несчастный человек нашел себе могилу на дне океана, могучего и властного, каким был он сам в дни своего могущества и силы... Впрочем, как знать?!.

Беатриса в Венеции

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Венеция

I.

— Итак, в деле значит, все же замешана женщина!

Гастон, граф де Жоаез, удивленный голосом, раздавшимся в его комнате, отбросил красную розу на одеяло и с ярким румянцем на щеках обернулся к говорившему.

— Как, Вильтар, ты в Венеции?

— Да, это я, только что приехал, но разве ты не рад видеть меня, Гастон, мой дорогой Гастон, мой милый мальчик?

Оба друга горячо обнялись после долгой разлуки; они предлагали друг другу вопросы, на которые не успевали отвечать, а в это время приезжий успел скинуть свой плащ и осмотреть невзрачную комнату, в которой жил Гастон уже три месяца со дня своего приезда в Венецию.

— Генерал в Граце, — рассказывал Вильтар, — твои письма очень заинтересовали его, но они недостаточно знакомили нас с подробностями дела, гусарам, как видно, здесь нечего было делать, и поэтому я очутился в твоем гнездышке, где, по-видимому, цветут красные розы. Ха-ха, нет, молчи, не возражай мне: я и без тебя знаю, что каждый лепесток ее, может быть, имеет свою историю, что каждый шип ее причинил тебе, может быть, страдание. Чем был бы Жозеф Вильтар без женщин? Простым писцом, рабочей клячей у какого-нибудь нотариуса. Нет, видит Бог, я люблю женщин. Мы не можем ни в чем обойтись без них. Ты поступил очень умно, и я доложу об этом генералу.

— Лучше ничего не говори ему об этом, — довольно резко перебил его Гастон. — Эта женщина не станет помогать нам. Ну, а теперь довольно об этом, ты, вероятно, устал, проголодался и хочешь пить. Надо будет поднять нашего старого хозяина и испробовать его кипрское вино. А за едой ты можешь мне сообщить не торопясь все последние новости. Подумай только о том, что в продолжение целого месяца я видел только официальных гонцов, мне надоела эта тяжкая ссылка.

Вильтар уже до этого заметил усталый и недовольный вид своего приятеля; по свойственной ему проницательности он не верил в то, что усталость вызвана тайной миссией, возложенной на графа в Венеции, а также не верил тому, чтобы какая-нибудь сердечная неудача могла вызвать хоть единый вздох у такого опытного и закоренелого гусара. Графа, по-видимому, мучило что-нибудь более серьезное, и Вильтар дал себе слово немедленно же узнать, в чем дело.

— Да, конечно, — продолжал он вслух, — я верю, что человек может соскучиться даже и в таком мраморном городе, как Венеция. Я вполне понимаю тебя, Гастон. Но почему ты поселился в этой дыре? Неужели в Венеции нет более приличной гостиницы? Поступил ли ты так из расчетливости, или из мудрости? Мне говорили...

Гастон приложил палец к губам. Перед ними вдруг неожиданно явился хозяин гостиницы «Белого Льва» — Жан Моро. Француз с ног до головы, но уже говоривший с заметным венецианским акцентом, Жан Моро славился своей скупостью; про него говорили, что он готов продать родную мать. Согнувшись в три погибели, потирая руки, он стоял с отвисшей губой и крючковатым носом, похожим на клюв попугая, и распространялся о том, как ему приятно видеть своего соотечественника.

— Ваше сиятельство, — говорил он, — я узнал по вашим шагам, кто вы: только гусар...

— Хорошо сказано, мосье Жан, но так как я не гусар...

— Простите, ваше сиятельство, если бы вы дали мне досказать свою мысль, я бы сказал, что только гусар или драгун может обладать подобной походкой. Я знаю, что эти шаги могли принадлежать только другу графа, и этого вполне достаточно для меня. Теперь в Венеции настали странные времена, господа, очень странные, особенно для моих соотечественников, но здесь вы можете быть спокойны, как у себя дома.

— В таком случае завтра утром я был бы уже мертв. Вы — плохой оратор, Жан Моро, если ваше вино не лучше...

— Мое вино, ваше сиятельство, будет говорить само за себя. Его священство назвало его вином галилейским, если и этого недостаточно, то...

— Хорошо, хорошо, мосье Моро, так подайте нам вина его священства, и побольше. А затем приготовьте мне голавля или каплуна и подайте один из ваших золотистых сыров с маленькой флягой живительной влаги. Разве я не артист в составлении меню, мосье Моро?

Хозяин пожал плечами и с видом глубокого сожаления заметил, что артист налицо, но нет материала для исполнения его планов.

— Ваше сиятельство, — сказал он, — хотя бы вы и привезли целый мешок дукатов из Брешиа в Маестре, вы не найдете ни одного каплуна, который мог бы вознаградить ваши труды. У моих соотечественников много добродетелей, но умеренность чужда им. Они съели все, чуть ли не листья с деревьев. Ах, моя бедная Венеция.'

— Как ваша бедная Венеция, Моро?