Железный пират (сборник), стр. 143
— Будьте вполне откровенны со мной: что случилось за время моего отсутствия?
Джиованни замялся и не решался говорить дальше.
— Граф, — сказал он нерешительно, — собственно говоря, я не вправе говорить вам все, но и скрывать от вас я ничего не могу. Сегодня вечером госпожа моя хотела собрать у себя всех ваших соотечественников. Если вы имеете какую-нибудь возможность убедить их всех не приходить сюда, ради Бога, не теряйте времени. Лучше будет, если никто из них не явится сегодня, больше я ничего не могу сказать вам, вы умны и можете говорить там, где я должен молчать. Помогите нам, синьор, спасти нашу честь, так как дело дошло уже до этого.
— Вы хотите сказать, Джиованни, что если мои соотечественники явятся сегодня вечером сюда, с ними приключится что-нибудь недоброе?
— Я хочу сказать, что это будет последний вечер в их жизни.
— Боже мой, но неужели же в таком случае этот дом служит убежищем для убийц?
— Жители Вероны готовят сегодня вечером восстание, они решили перерезать всех французов.
— Но маркиза?.. перестаньте, все это пустяки! Джиованни, вы сами не знаете, что говорите!
— Я желал бы лучше умереть, чем быть вынужденным говорить то, что я уже сказал, синьор.
Он вздохнул и отвернулся от окна. Но сейчас же снова заговорил, так как для него существовала только одна мысль: спасти во что бы то ни стало маркизу.
— Маркиза ничего не знает, — продолжал он, — она служит приманкой в их руках. В продолжение трех ночей я уже не сплю, время дорого, каждый час дорог, так как их остается уже очень немного. Мы должны употребить их с пользою. Выслушайте меня терпеливо. Дело в том, что здешний народ доведен наконец до крайности. Ваши соотечественники ограбили его и оскорбляли ежечасно во имя свободы и под покровом дружбы. Настал день, когда этот народ не хочет больше страдать и терпеть, это не трусость с их стороны, я это знаю, так как я жил среди них, я вместе с ними принес клятву и теперь изменил ей. Я сказал: день возмездия настал. Когда сегодня ударят в колокола ко всенощной, это значит, что пробил смертный час для десяти тысяч французов. Сегодня ночью ни один из ваших соотечественников не останется в живых. Так решил сам народ. И они начнут с этого дома, где, собственно говоря, французы больше всего могли бы рассчитывать на защиту. После этого вы, вероятно, не удивляетесь тому, что маркиза нуждается в своих друзьях именно сегодня ночью.
Он замолк, ожидая ответа, но Гастон молчал, собираясь с мыслями; он внимательно выслушал каждое слово, сказанное Джиованни, и старался взвесить их. Сцена в церкви; намеки Бианки на то, что она может что-то сообщить ему важное; грубое и жестокое обращение Валланда с народом; опасения Наполеона и особенно слова Джиованни — все убеждало его в том, что сомнения быть не могло и юноша говорит правду. Из всего этого главным образом, конечно, вытекало то, что он, Гастон, должен спасти женщину, которая спасла его еще так недавно в Венеции.
— Джиованни, — воскликнул он, как бы еще не совсем придя в себя, — так вы говорите, что маркиза ничего об этом не знает?
— Синьор, этот вопрос не делает чести вам?
— Простите меня, я поставлю его несколько иначе. Скольким людям в этом доме вы можете довериться?
— Только одному, граф.
— Ах, самому себе; значит, все остальные слуги откроют ворота при первом требовании жителей Вероны?
— Откровенно говоря, не знаю, синьор, но опасность грозит со всех сторон, может быть, она подстерегает нас даже в эту минуту. Я могу вам только сказать одно: опасность настала, спасите маркизу от нее!
— Если я буду жив, Джиованни, я спасу ее. В котором часу ваша госпожа начнет прием моих соотечественников?
— В восемь часов вечера.
— Имеете ли вы понятие о том, что именно готовится?
— Я знаю только одно, что ни один француз, пришедший сюда, не выйдет отсюда живым.
— В таком случае считайте и меня в числе их, Джиованни. Да, вы правы, нельзя терять ни одной минуты. Я должен уже отправляться. Дайте мне еще стакан вина, дружище, мои силы возвращаются, так как впереди мне предстоит немало работы.
Джиованни налил еще вина, и Гастон выпил его залпом. Он встал, взял свой плащ и накинул его на плечи.
— Если бы мне удалось повидаться с маркизой, хотя бы на одну минуту, Джиованни, — начал он нерешительно.
Джиованни покачал головой, но в глазах его заметно было колебание.
— Синьор, — сказал он, — если вы увидите ее, вам уже не удастся спасти ее.
Он замолчал и отвернулся к окну. Гастон подошел к нему и тоже взглянул в окно; он увидел вдруг Беатрису, медленно прогуливавшуюся по саду; она плохо спала эту ночь и вышла в сад освежиться. Лицо ее было пасмурно и грустно, как будто она предчувствовала что-то недоброе. Она знала, что совершенно одна в Вероне, так как любимый ею человек находился в это время, должно быть, в доме Бианки Пезаро.
XXVII.
Верона уже проснулась, когда Гастон быстро зашагал по улицам по направлению к замку св. Феликса. Хотя солнце стояло еще невысоко в небе, но жара была так сильна, что крестьяне, прибывшие в город на рынок, вытирали себе пот со лба и уверяли, что весна в этом году наступила чересчур рано, так что надо ожидать очень жаркого лета. Там и здесь в открытые двери церквей виднелись коленопреклоненные фигуры мужчин и женщин. По улицам уже сновали мелкие торгаши, мало заботившиеся о том, продают ли они свои товары французам или итальянцам, только бы побольше и подороже продать эти товары. Гастон шел по улицам и невольно удивлялся тому, что этот мирный, спокойный народ замышлял сегодня же вечером кровавую резню; слова Джиованни казались ему каким-то бредом, ему не верилось в то, что церкви, где теперь молились так пламенно, в тот же день должны были стать убежищами убийц. Но собственный опыт подсказывал ему, что все, что он видит, очень обманчиво, он уже настолько освоился с Италией, что прекрасно понимал противоположности, уживавшиеся в характере итальянцев. Граф Гастон быстро шел по направлению к крепости, не заботясь уже теперь о том, что видит кругом себя: мысль об опасности, угрожавшей любимой женщине, окрыляла его шаги. Он удивился только немного тому, что на улицах встречал сравнительно мало французов, но приписал это какому-нибудь новому распоряжению Валланда, и первым долгом, добравшись до крепости, он спросил губернатора, а затем осведомился о старом сержанте Дженси. Часовой ответил ему, что Валланд отправился в Падую с дивизией кавалерии и тремя батальонами пехоты, а сержант Дженси в дежурной, и его можно будет сейчас же вызвать. При виде Гастона старый солдат сначала очень обрадовался, но потом на лице его мелькнула забота, которую он и не старался скрыть.
— Нам было сказано, что вы уехали отсюда пять дней тому назад, граф; я сам был в доме Пезаро, там мне подтвердили этот слух. Бог знает, что нам предстоит сегодня вечером, губернатор уехал в Падую. Я желал бы, чтобы вы были вместе с ним, если мне позволено говорить откровенно.
— Я только и прошу откровенности, Дженси, — проходя в свои комнаты, ответил ему Гастон. — Видит Бог, мы с вами говорили вполне откровенно в тот день, когда нам пришлось расстаться с вами. Но сегодня, впрочем, мне предстоит еще другое дело. К чему Валланду понадобилось ехать в Падую, когда его присутствие необходимо здесь? Мне это очень интересно знать.
Старый сержант весь как-то выпрямился и, очевидно, решившись сказать наконец все, что мучило его, почти крикнул Гастону на ухо:
— Бог да покарает их всех: в дело замешалась женщина, а с ней и сам черт не сладит. Я ведь каждый день приходил в дом Пезаро, и знаете вы, что мне всегда говорила эта маленькая ведьма? Передайте Валланду, что граф чувствует себя прекрасно и останется там, где он есть. Я говорил себе, что действительно вам в этом доме лучше, чем где-либо, я сам согласился бы лежать раненым, чтобы за мной ухаживала такая красавица и чтобы меня поили и кормили как только можно лучше. Я приходил к Валланду и докладывал ему то, что мне было поручено ему передать, а он говорил на это: «Ну и пусть он там остается, я предпочитаю иметь дело с пушками, это куда безопаснее», и знаете ли что: призываю в свидетели Бога, что вы находились в большей безопасности в доме Пезаро, чем если бы вам пришлось сидеть за одним столом с Валландом.