Звезды над Самаркандом, стр. 305

Старые длиннобородые иудеи, не поднимая глаз из-под плотных полосатых покрывал, плакали навзрыд, протягивая к стене руки. Прибредшие сюда издалека, может быть из Кастилии или из немецких земель, голосили, вспоминая, сколько поколений из их народа стояло здесь, и ждало откровения, и ждало свершения в ответ на столько молитв и слез.

Бороды их были мокры. Глаз не было видно. Многие стояли перед стеной уже молча, только протягивая к ней руки, натруженные в далеких странах.

Отсюда Ибн Халдун пошел в мечеть Аль-Акса.

Она суровее, чем Куббат-ас-Сахра. Халиф построил ее на четыре года позже. Он построил ее в обветшалой базилике Юстиниана. Придал ей вид куба. Аль-Акса теперь казалась древнее, чем стройная мечеть Омара, но была просторней.

Здесь тоже трепетали незримые крылья легенд. В мерцающем радужном мареве свет лампад озлащал заветные святыни.

День длился среди святынь, преданий, паломников, огоньков свечей и нежных дымков ладана.

Ибн Халдун дошел до христианских храмов. Среди иноверцев он не чувствовал ни отчуждения, ни неприязни. Но они перед богом стояли с открытыми головами, а ему открыть голову на молитве было бы грехом. Всматривался, сравнивал, вспоминал о больших событиях на заре многих народов.

При входе в какую-то небольшую церковь он увидел два богатых надгробия. Могилы крестоносцев. Двух братьев. Двух королей иерусалимских Готфрида Бульонского и Болдуина Первого.

Он вглядывался в гербы на королевских щитах: на первый взгляд одинаковые, они утверждали единое происхождение братьев. Но, приметив различия, Ибн Халдун попытался их понять: в Андалусии и у короля Педро он узнал рыцарскую геральдику. Вдруг вспомнилась тамга Тимура, отчеканенная на пайцзе, — пирамидка из трех колец, не герб, а тавро. Клеймить скот!

Во все эти дни нарастало раздражение против того, что было и что он покинул в Дамаске.

Вглядываясь, вдумываясь, шел Ибн Халдун среди реликвий минувшей жизни. Как тень, следовал черный Нух.

Они бродили среди взволнованных, растроганных людей, и никто тут не кичился своей верой, но никто и не отрекался от нее. Различие вер не разобщало иерусалимлян.

— А вот доскакали б досюда степняки!.. — сказал Нух.

Ибн Халдуна давно удивляла способность Нуха понимать его мысли.

— Степняки?

— Да, если б доскакали…

— Что могли бы сюда принести завоеватели, кроме своей жестокости да силы для разрушения? Чему бы могли учить? Что сумели бы показать, кроме злобы? Ничего у них нет для созидания.

— И я о том же.

— Я так тебя и понял.

Здесь от времен Адама век за веком — как страница за страницей в Книге Бытия. Новая страница — продолжение предшествующей. А что сюда вписали бы завоеватели, случись им доскакать?..

— В Дамаске мы видели, господин, что делает завоеватель, ворвавшись в город. Цену золоту знают, а цену работе, чтоб из золота сделать вещь, не знают.

— Ты приметлив, Нух.

Похвала порадовала Нуха, он даже приостановился.

Здесь Ибн Халдун отпустил его готовить ужин. Нух сказал, прежде чем уйти:

— О господин, здесь у арабов обычай — моют ноги перед едой.

— Пророк Мухаммед тоже держался этого. Это еще от давних времен.

— Не ногами же едят?

— Но босыми садятся за трапезу.

На этом они расстались. Нух поспешил в хан, историк опять пошел бродить.

В памяти сменялось одно другим, о чем читал или слышал. День, полный воспоминаний о давних событиях.

Вернулся в Аль-Акса.

Спустился в обширное подземелье, дивясь могучим сводам, нависавшим над богомольцами, при горящих светильниках становившимися на третью молитву.

Когда уже перед вечером он возвращался в хан, его встретил встревоженный Нух.

— О господин!

— Что ты, Нух?

— Прибыл человек из каравана.

— Откуда?

— От Бостан бен Достана.

Ибн Халдун испуганно остановился.

— А что там?

— Он говорит, прибежал к вам, а мне ничего не говорит.

— Пойдем скорее.

Ибн Халдун шел по неровному проулку, где легко оступиться между канав и выбоин. Нух, не отставая, что-то рассказывал. В его слова Ибн Халдун не вслушивался, охваченный беспокойством и опасениями.

Но какое-то слово уловил и удивился:

— Что? Что?

— …мамлюки. Собеседники султана. Которых вы вырвали из когтей хромого злодея, ушли.

— Куда?

— Никому не сказавшись. Утром вернулись в хан со здешним караванщиком. Собрались, завьючили верблюдов и пошли. На Каир.

— Не попрощались…

— Тайком. Тишком.

— Зачем бы так?

— Поспешают. Поспешают.

— Чтоб раньше меня припасть к стопам султана!

В нем ожил закоренелый царедворец со всеми тревогами, коварствами, происками, без чего не устоишь ни у одного владыки, без чего жизнь при дворе не сладится.

— Чтоб прежде меня, Нух!..

— Я тогда был при вас, ничего этого не видел. Наши люди ничего из вашего им не дали.

— А они?

— Попытались было. Кое-что приглядели взять с собой. Нет, не дали ни одного вашего вьюка.

— Ладили б свое довезти. У них тоже немало…

— А вот мамлюкские вояки из стражей, которых Хромец вам прислал, не пошли. Остались. И нубиец с ними. Ждут вас. Боятся, не прогнали б вы их…

У ворот постоялого двора сидел, ожидая, мальчик Иса, приемыш караванщика Ганимада.

— Ты зачем пришел?

— О господин, много надо сказать.

— Встань и скажи.

— Была погоня. Прискакали ночью в тот хан, где я лежал. Отец оставил меня: я болел. Лихорадка. Дрожал, не спал, потел, ждал, чтобы она прошла. Лежу. Стук. Крики: «Открывай. От Повелителя!..» Я притаился. Привратник открыл. «Где караван?» — «Какой такой?» — «Тот, из Дамаска». — «Давно ушел». — «Куда?» — «А может, в Иерусалим, а может, в Александрию, я вслед не смотрел». Они еще кричали, топали, грозились. А хозяин им: «Зачем их задерживать, когда они показали пайцзу?» Тут воины оробели, что не догнали. Как звери, остервенели, хлещут лошадей, поскакали назад. На том и конец: не догнали. Они назад в Дамаск, а я, как велел отец, к вам. Сказать: «Не догнали!»

Ибн Халдун пробормотал молитву. Вытер ладонью лицо. С улыбкой посмотрел в лицо мальчику.

— Теперь придется тебе со мной идти в Каир.

— Так и отец велел.

— Ловок он!

— Еще бы! — с достоинством, с гордостью за Ганимада согласился его приемыш; опытный караванвожатый увел караван по каким-то боковым тропам. Теперь Бостан бен Достан дойдет до Феса. Дело сделано.

Словно за все его молитвы, раскаяния и покаяния ниспослано ему вознаграждение — эта добрая весть: письмо дойдет.

— И еще: отец велел вам отдать. Когда воины прискакали, я ее во рту спрятал. Вот она.

Мальчик достал и отдал Ибн Халдуну ту щербатую пайцзу с трещинкой, словно к ней прилип волосок.

Мальчик договорил:

— Отец сказал: незачем ей гулять по дорогам арабов.

Ибн Халдун вдоль трещинки разломил ее, подержал на ладони, подкидывая обе половинки, и бросил на иерусалимский двор под мозолистые ноги верблюдов.

^{Стамбул. Ташкент. 1970–1971}

Комментарии

1

О произведении:

Изданы первые три книги, входящие в труд под общим названием «Звезды над Самаркандом». Четвертая книга тетралогии («Белый конь») не была закончена вследствие смерти С. П. Бородина в 1974 г. О ней свидетельствуют черновики и четыре написанных главы, которые, видимо, так и не были опубликованы.

Бросается в глаза различная транслитерация одних и тех же восточных имен и названий в третьей книге труда по сравнению с первыми двумя. А именно:

Чингизхан — Чингисхан;

Джахангир — Джехангир;

Сарай-Мульк-ханым — Сарай-Мульк-ханум;

Шах-Мелик — Шах-Малик;

Аяр — Айяр;

…-аддин — … ад-Дин;

джагатаи — чагатаи;

Эрзинджан — Арзинджан;

Трапезунт — Трапезунд;

в 1-2-й книгах и в 3-й книге соответственно.