Красная луна, стр. 29

Но они уже не в лесу. Теперь они лежат на кладбище, на котором нет деревьев. В земле, на которой лес не растет уже давно.

Что было после того, как мама попросила меня сходить за грибами? Почему при мне не нашли никаких грибов? Где я была? Что видела?

Я всегда собирала грибы в маленькое лукошко, которое сделала мама. По цвету оно не отличалось от лесной подстилки. Когда я была маленькая, то повязывала ремень вокруг талии, а когда подросла, крепила его к штанам или обматывала вокруг запястья.

Оно могло упасть, его могло засыпать листьями, так что его никто не обнаружил. Но тогда оно все еще в лесу, и если я его найду…

Если я его найду, то пойму, где была, когда все это случилось.

Если я узнаю это, возможно, придет и что-нибудь еще. Может, тогда я, наконец, вспомню всю ту ночь.

Мне очень этого хотелось. А еще мне хотелось увидеть Бена. Я закрыла глаза, подумала о нем и почувствовала…

Лишь волнение. Глубокое и бесконечное. Я ощущала, как он старается его оттолкнуть, но оно не уходило.

Что-то было не так. Мне нужно было его увидеть, и я ждала, когда он это поймет, ждала, что он отреагирует, как обычно, хотела почувствовать себя прекрасной и желанной.

Но он об этом не думал.

Он паниковал.

Бен не хотел меня видеть, он не хотел, чтобы я шла в лес — сейчас, после того…

И тут все снова стихло.

Все переменилось, чувство паники превратилось в нечто более глубокое и первобытное.

Бен…

Он превратился. На миг я задумалась о том, почему он это сделал, а потом поняла. Ему было страшно. Потому что я уловила его страх, и это — мое присутствие — испугало его еще больше.

Я вспомнила, что он говорил про полнолуние, про то, что если менял облик прошлой ночью, он не мог стать человеком до рассвета.

Мне надо было как-то с ним увидеться. Поговорить.

И найти лукошко.

Я перевернула доску и принялась натирать ее наждаком с другой стороны. Я бросила взгляд на Рене — она на меня больше не смотрела. Хмуро уставилась на лес, продолжая тихонько разговаривать по телефону.

Я не стала спрашивать у нее разрешения выйти, поскольку знала, что не получу его. Я также подозревала, что ночью тоже не смогу сбежать, потому что она, скорее всего, не ляжет, будет караулить меня. Она знала, что я уже выходила ночью из дома, и видела меня с Беном.

И она прямо сказала мне, что не хочет, чтобы мы продолжали встречаться.

Когда она закончила переговоры по телефону, я спросила, куда мы поедем.

— Это будет сюрприз.

Я кивнула, словно это было в порядке вещей, как будто в том, что она мне ничего не говорит, не было ничего странного, и спросила:

— Можно… Ничего, если я сейчас пойду собирать вещи? Хочется заняться чем-то, чтобы не думать.

Рене подошла ко мне и взяла за руки:

— Разумеется. Я… Насчет того, куда мы едем… Пусть это будет сюрприз, потому что мне не хотелось бы… Хочу быть уверена, что ты будешь в безопасности. Понимаешь?

Нет.

Но я промолчала. Вместо этого я заговорила о другом.

— Папа тоже обрабатывал доски наждаком. — Я улыбнулась.

Рене тоже:

— Знаю. Давай я продолжу, а ты иди, собирай вещи. Через некоторое время зайду тебя проведать.

Я снова кивнула:

— Я оставлю дверь открытой, так что, если что-то понадобится, кричи.

— Отлично, — ответила Рене, и я тут же добавила:

— Погоди. У меня же нет чемодана. Дома есть, но Рон привез все вещи в коробках.

— У меня есть на чердаке, — сказала Рене. — Уверена, что найду его минут за пятнадцать.

— Хорошо. — Я помогла ей открыть ведущую на чердак дверь и проводила ее взглядом, пока она поднималась по лестнице.

А потом, когда бабушка поднялась на самый верх, чтобы найти мне чемодан, я бесшумно пошла вниз по лестнице. Очень быстро.

Я выбежала на улицу. Но не двинулась через двор. На чердаке было окно, которое как раз выходило на лес. И я знала, что Рене будет выглядывать, а я…

Мне надо было поспешить. Успеть попасть в лес.

Добраться до места, куда почти никто не ходил.

И я не побежала через двор. Прошла по улице до самого ее конца, обогнула стоявший там пустой дом с вывеской «НЕДВИЖИМОСТЬ СТИВА БРАУНИНГА» и оттуда уже бросилась в лес.

Рене расстроится, но, даже если она пошлет за мной Рона и всех наших полицейских, они меня не найдут. Там, куда я направлялась, не найдут.

Я не собиралась идти к себе домой. Я даже не собиралась пока разыскивать лукошко.

Мне нужен был Бен.

Я вошла в лес и подумала о нем. Только о нем, не задумываясь о том, куда я иду, не глядя на деревья, мимо которых проходила.

Я шла, куда вело меня сердце.

Забралась я довольно глубоко. Деревья вокруг росли очень высокие, и я казалась себе маленькой и незнакомой — именно такой они меня и видели.

Я шла, и в глубине леса, там, где я точно не бывала раньше, нашла Бена. Он сидел у одного из старых высоких деревьев, обхватив голову руками.

Он был босиком, ноги грязные, как будто он бежал.

— Эйвери, — проговорил он, когда я приблизилась к нему. Он, разумеется, знал, что я приду, найду его. Такова была наша взаимосвязь.

Бен показался мне таким же, как лес: прекрасным и непохожим на человека. Он был собой, и он выглядел таким одиноким, что я сразу направилась к нему, села и положила голову ему на плечо, вдыхая его теплый лесной аромат.

Он повернулся и притянул меня к себе, дотронувшись пальцами до моих волос. И замер, когда увидел кроваво-красную прядь:

— Это…

— Это появилось утром, когда я проснулась.

Какое-то время он молчал.

— Я не помню, что произошло прошлой ночью, — сказал он. — После того, как мы расстались, я… — Он сделал паузу. — Меня так влекло к тебе, что я чуть не пришел. Я хотел прибежать к твоей бабушке и найти тебя, забраться в дом и дотронуться до тебя…

От силы его чувств у меня перехватило дыхание. Я представила, как открываю глаза и вижу перед собой Бена. В комнате, в которой сейчас живу. В своей постели. Я придвинулась поближе к нему, у меня участилось дыхание. Бен тихонько вскрикнул и отстранился от меня.

— Я превращался, — сказал он с надрывом. — Я… меня так к тебе тянуло, что я испугался сам себя и сделал это, чтобы не прийти к тебе.

— Ты превращался? Ты же сказал, что в полнолуние не сможешь изменить свой облик до самого утра, что всю ночь будешь вол… — Я осеклась, вспомнив о том, что той ночью случилось. О смерти Тантосов, о том, как им выдрали глотки, о том, что на них, по всей видимости, напал зверь.

Волк, как было написано в газете, как говорила Рене.

Волк.

— Бен, ты правда ничего не помнишь? — прошептала я, но он не пошевелился.

И не посмотрел на меня.

— Бен, — снова сказала я.

Он покачал головой и ответил:

— Я не могу вспомнить события этой ночи, но Тантосам я ничего плохого не сделал — я на такое не способен. Ни в коем случае.

— Но хоть что-то ты должен помнить, — настаивала я. — Я чувствовала тебя, когда ты… когда ты был не человеком. Это другие эмоции, но они у тебя есть, значит, какая-то часть тебя должна была все это фиксировать. Видеть, что происходило.

— Эйвери, прошу тебя.

И я поняла, что он чувствует.

Страх.

Бен никак не мог перестать это чувствовать. Он боялся и прошлой ночью. Я все это ощущала, знала, что он убежал очень глубоко в лес, отчаянно жаждая чего-то, чему он — в своей животной ипостаси — даже не мог дать названия.

А потом все изменилось, перевернулось. Он сконцентрировался на охоте, он бежал. Жертва, преследование и простая радость, когда ты ее наконец поймаешь.

— Нет, — прошептала я, покрываясь мурашками.

— Такова моя природа, — тихо ответил Бен. — Я был в лесу, в этой части, где никто не живет. Когда я меняюсь, то убегаю как можно дальше. Туда, где нет людей. Где меня никто не увидит, потому что этого я допустить не могу.

— Тогда на кого ты охотился? Кого ты убил?