Красная луна, стр. 18

Ко мне подошла учительница, посмотрела на рисунок — кровь и едва заметные серебристые молнии сбоку — и откашлялась.

Но она, как и все остальные, разумеется, знала, что произошло с моей семьей, поэтому сказала:

— Сдавать эту работу не нужно. — Она ласково, с жалостью посмотрела на меня и отошла.

Вот оно. То, что мне необходимо, чтобы спасти дом.

Жалость.

Я могла бы пойти на собрание городской администрации и рассказать им, что я потеряла все и даже не помню, как это случилось. И что у меня от семьи ничего, кроме этого дома, не осталось. Ничего от той жизни, которую я воспринимала как должное и потеряла в мгновение ока. Адом — единственная вещь, которая хранит память о ней.

Тут пришел Бен — я ощутила его появление, внезапную вспышку спутанных мыслей обо мне, о нас. Я поняла, что он уловил мою радость по поводу придуманного плана, но ответа не последовало. Его эмоции были очень сильными, но несколько примитивными, несколько…

Волк, подумала я и закрыла глаза.

Потом открыла, сняла с мольберта свой рисунок и пристально вгляделась в него. Ничего нового я в нем не увидела. Я так от всего этого устала. Я что-то видела. Мои попытки увидеть это еще раз представляли нескончаемую проблему.

После школы за мной заехала Рене, но она была занята своими мыслями. Ей позвонил стоматолог, на которого она раньше работала, потому что у него возникли какие-то трудности.

— Его администратор пошла на обед, а ей позвонили из детского садика и сказали, что у ее дочки обнаружили вшей. — Последнее слово Рене прошептала. — Так что ей сегодня придется заниматься ребенком, съездить в магазин за специальным шампунем и всем остальным, чтобы… ну да ладно. Я согласилась посидеть у него в офисе. Сегодня они работают до семи, потому что некоторые клиенты могут приходить только после работы. Но если ты не хочешь, чтобы я уезжала, я позвоню…

— Все в порядке, — ответила я. — Поезжай. Я придумала кое-что насчет дома. Насчет решения администрации.

— Да?

— Я с ними поговорю, — объяснила я. — Скажу, что больше у меня ничего нет. И что я готова сделать что угодно, лишь бы дом оставили.

— Наверное, вчера Рон не очень хорошо все объяснил, — сказала Рене, дотронувшись до моего колена. — Решение уже принято. Собрания по этому поводу больше не будет. Они не намерены обсуждать этот вопрос еще раз. Просто сделают то, что запланировали.

— То есть мое мнение вообще никакой роли не играет? — спросила я. — Это же мой дом! Кроме него, у меня ничего не осталось, а я видела его всего лишь раз. Мамы с папой не стало. Неужели я должна лишиться и всего остального? Почему мы не можем там жить? Мы вполне могли бы все починить, и тогда они не смогут его снести!

— Мне очень жаль, — сказала Рене, и ее голос дрогнул. — Если бы в моих силах было что-то сделать, я бы сделала, клянусь. Я тоже не хочу, чтобы дом сносили, но мы не можем туда переехать. Тебе уже многое пришлось пережить, и ты хочешь жить там? Я не могу этого допустить. Не допущу.

— Но…

— Нет, — отрезала она. — Я не могу поверить, что они пришли к такому решению, но почти все члены администрации за перемены. Они хотят, чтобы Вудлейк рос, а для них единственный способ роста — больше строить. Домов, магазинов. И ты прекрасно знаешь, какой Стив настойчивый. Если город не будет так плотно окружен лесом, он сможет расти быстрее.

— Но земля же им не достанется, — спросила я и посмотрела на Рене. — Так?

Она крепче вцепилась в руль.

— Я говорила серьезно, — медленно проговорила она. — Землю я не продам. Переехать мы туда не переедем, но земля так и останется нашей. Можешь верить, можешь нет. Я не могу заставить тебя доверять мне.

Я помнила все, что бабушка сказала накануне Рону и как она расстроилась, когда он объявил ей о решении снести дом. Я верила в ее искренность. Она не продаст Стиву последнее, что осталось от моей былой жизни. Не продаст землю. И я подумала, что смогу туда ходить до конца дней своих.

Я знала, что она позаботится о том, чтобы я могла всегда туда ходить.

— Извини, — сказала я. — Я знаю, что ты этого не сделаешь.

— Спасибо, — ответила она мягко. В ее голосе слышалось удивление. И благодарность.

— Знаешь, мне жаль, что вы с папой так мало общались. Очень жаль, что он не знал, насколько ты его понимаешь.

Какое-то время она молчала, а потом очень тихо ответила:

— Мне тоже.

Мы доехали до ее дома, но она не спешила меня покинуть. Я сделала себе бутерброд и съела половину, пока Рене крутила на пальце ключи от машины.

Я посмотрела на нее:

— Ты… о чем-нибудь еще жалеешь, кроме папы? Считаешь, что что-то надо было сделать по-другому?

Она застыла, потом отвернулась от меня и посмотрела на лес.

— Нет, — наконец ответила она, — для раскаяний я слишком стара. Мне пора ехать. Если тебе что-то понадобится — любая мелочь, — звони, и я сразу вернусь. Если тебе станет одиноко, или грустно, или…

— Спасибо, — сказала я.

Она поцеловала меня в макушку и ушла.

Вскоре она вернулась, проехав, наверное, всего несколько метров. Сказала, что что-то забыла, но я поняла: она хотела убедиться, что я в порядке.

Я улыбнулась, чтобы вселить в нее эту уверенность.

Когда она снова уехала, я подождала пять минут, потом десять, потом пятнадцать. После чего встала.

Я не имела права голоса в том, что должно было произойти. Я потеряла родителей. И потеряю дом.

Я пребывала в растерянности. Спасти маму с папой мне не удалось. Я не могла спасти даже наш дом. Но могла хотя бы еще раз его увидеть.

Вспомнить свою семью, как мы жили втроем — мама, папа и я.

Я шла через лес, войдя в него прямо за домом Рене. Нельзя было сказать, что я не знала дороги. Знала.

Но я думала лишь о том, что лишилась всего. Мамы, папы, а теперь и дома. Всю мою прошлую жизнь как будто стерли, и я вспомнила о том, что говорил Луис, — о силе, о том, что она у меня есть. О том, что за ней охотится то зло, которое унесло моих родителей.

Если эта сила у меня действительно была, что бы под этим ни подразумевалось, то наверняка убийца охотится и за мной. Может, ему достаточно будет того, чтобы я так ничего и не вспомнила о той ночи, когда погибли мои родители.

Я притормозила. В лесу было очень тихо. Не слишком ли? Мне показалось, что да, но в последнее время я даже не каждый день в нем бывала. Я уже не та девочка, какой была раньше. Я вдруг поняла, что ужасно скучаю по маме с папой, и опустилась на землю.

Я дала возможность лесному аромату заполнить мои легкие. Смотрела на деревья, в них было столько постоянства — вечно высокие, вечно настороже. Мне так хотелось быть такой же сильной.

Я думала о том, как здорово было бы услышать голоса родителей; мне хотелось бы прийти домой, и чтобы мама напомнила мне разуться, а папа спросил, видела ли я что-нибудь интересненькое. Хотелось, чтобы меня встретил аромат еды с кухни, хотелось резким движением сбросить туфли, которые приземлились бы в куче обуви у двери, в которой я вечно рылась в поисках второго башмака. Я всегда удивлялась тому, что один было найти легко, а второй прятался где-то в глубине.

Я хотела, чтобы мама подозвала меня к себе, обняла, спросила, как прошел день. А я улыбнулась бы ей и ответила: «Хорошо», и это бы означало, что не произошло ничего особенного; а она сказала бы: «Ну, может, завтра», будто знала, что следующий день окажется интереснее, что меня ждет что-то особенное.

Но теперь всего этого не стало.

Я поднялась и пошла дальше. В лесу все еще было очень тихо, и у меня возникло такое ощущение, что тут только что прошел кто-то другой. Или, наоборот, следовал прямо за мной.

Я остановилась и заставила себя оглянуться. Папа немножко учил меня ходить по следу, но никаких признаков того, что здесь только что кто-то прошел, я не увидела. Я не увидела отпечатков ног, как и еле заметных попыток замаскировать их. Вообще казалось, что тут давно никто не ходил. Даже я.