Красная луна, стр. 17

— Рене, ты здесь всю свою жизнь прожила, — напомнил Рон. — Ты слышала волчий вой и не хуже меня знаешь, что иногда он совсем не похож на звериный. Я знаю, что Джон во все это не верил, но ты-то должна согласиться, что иногда этот вой…

— Прекратите, — сказала я, и Рене с Роном посмотрели на меня.

— Эйвери? — Рон подошел ко мне и сел рядом на корточки. — Я сказал что-то… Ты что-то вспоминаешь? Ты так побледнела… Рене, посмотри, как расширились у нее зрачки. — Он стал говорить тише. — Что такое? Что ты увидела, вспомнила? Что бы это ни было, это может сильно помочь. По сути, кроме тебя, нам рассчитывать не на что. Расскажи, что тебе известно. Что ты видела.

Бен, думала я, вспоминая, как мы были вместе, и забыв обо всем остальном; его спина, крошечный треугольник на ней — я поняла, что он не простой человек. Он — часть леса, которой мне никогда не стать.

— Я ходила к себе, — прошептала я, и Рене тихонько вскрикнула и прислонилась к столу, словно иначе не устояла бы на ногах. — Мне захотелось домой.

— Когда? — спросил Рон.

— Я… некоторое время назад, — ответила я.

— Зачем? — вдохнув, сказал Рон. Он снял шляпу и провел рукой по волосам. — Это все же место преступления. Там может быть опасно.

Я уставилась в пол, не желая больше ничего говорить. Я поняла, что Рон огорчился, а ведь именно он принес из дома мои вещи и часами сидел со мной в больнице, видя, насколько я напугана. При этом мне приходилось беседовать с кучей народу, и, когда на меня слишком давили, потому что я не могла ничего вспомнить, он говорил: «Хватит, дайте ей отдохнуть».

— Несколько дней назад она действительно выходила ночью, — мягко проговорила Рене. — Эйвери, что же ты мне не сказала, куда ходила?

Я вспомнила, как Бен советовал мне быть осторожной в лесу, а потом — как сегодня Луис сообщил мне, будто у меня есть какая-то сила и что зло за этой силой охотится.

Я пожала плечами, но по спине у меня пробежал холодок.

— Не могу в это поверить, — сказал Рон очень опечаленно. — Ты ходила туда совсем одна? Попросила бы бабушку отвезти тебя. Да и я бы отвез, если бы ты мне позвонила. Тебе нельзя рисковать. Мы же так и не можем понять, кто убил твоих родителей. Больше ты туда не ходила?

Я покачала головой, потому что так оно и было. И потому, что мне об этом не хотелось говорить, не хотелось думать о том, что я видела.

Кого я видела.

— Рене, — обратился он к моей бабушке, вставая и поворачиваясь к ней. — В свете того, что случилось и как Эйвери… — Он подошел к ней и что-то тихонько шепнул, я не услышала.

Но я ничего не потеряла, потому что Рене сказала:

— Дом? Администрация хочет его снести? Как? Земля находится в собственности Джона, а не города. В этом как-то замешан Стив?

— Я понимаю, как это звучит, честно, — ответил Рон. — Но Джона, который вел там хозяйство, больше нет, к тому же дом и так не в лучшем состоянии… Ты же знаешь, как он жил. Рене, есть вероятность, что дом рухнет и кто-нибудь при этом пострадает. К тому же убийство совершилось совсем недавно, и люди боятся. И да, Стив эту идею поддерживает.

— Нет, — возразила я, вставая. Я вся тряслась. — Нельзя сносить дом! Он мой, и больше у меня ничего нет! Рене, не позволяй им…

— Речь не идет о том, чтобы отобрать у тебя дом, — сказал Рон, переведя взгляд на меня. — Однако городская администрация вправе вынести вердикт, что здание представляет собой опасность, а так оно и есть. Но я буду знать, кому поручат эту работу, и, обещаю, они принесут тебе оттуда все, что тебе необходимо. — Он снова посмотрел на Рене: — Я не это хотел вам сказать. Ты понимаешь. Столько уже всего случилось, я совсем не хочу, чтобы вы страдали. Но без дома вы будете платить только налог на землю… — Он вздохнул. — Мне больно думать о том, что произошло, и я понимаю, что вам еще больнее. Я знаю, что Стив к вам заезжал, и знаю, что он может быть… ну, это же Стив. Но я действительно считаю, что и он желает вам добра. Если вы продадите землю, Эйвери сможет не волноваться об оплате колледжа, так что, возможно, следует обдумать этот вариант.

— Нет, — сказала Рене, отталкиваясь от стола. — Можешь сказать администрации, чтобы дом сносили, а Стиву — что я ему ничего не продам. Мой сын любил лес, а Стив вырубит его и повесит там табличку со своим именем. Джон бы мне этого не простил. Да и я сама бы себя за такое не простила.

— Джон наверняка предпочел бы, чтобы Эйвери ни в чем не нуждалась.

— Об Эйвери я позабочусь, — ответила она. — Я буду уважать своего сына и его желания. Это все, что я могу сделать, Рон.

— Ты уверена? Я бы не хотел, чтобы ты делала что-то исключительно из чувства вины, — сказал он, но Рене покачала головой.

— Это не вина, — сказала она. — Это любовь. Жаль, что ты не принес новостей получше.

Рон кивнул и взял шляпу.

— Мне тоже, — тихонько добавил он.

— Знаю, — сказала Рене, похлопывая его по плечу.

Когда он ушел, бабушка посмотрела на меня:

— Эйвери, надеюсь, ты понимаешь. Даже если дом снесут, земля…

— Папа был бы рад знать, что она в безопасности, — ответила я. — Да и мама тоже. Спасибо.

Она кивнула, глаза у нее были ясные.

— Но не ходи туда больше. По крайней мере, одна. Ладно? Твой папа был хорошим строителем, но…

— Знаю, — сказала я, подумав о трещине в стене моей спальни. И о недостроенной террасе.

Обо всем том, что у меня было, но чего я лишилась.

17

На следующий день Бен не пришел и школу. И слава богу. Мне надо было подумать, а когда он был рядом, я постоянно отвлекалась. Не могла сконцентрироваться и разработать план, как спасти дом.

Хотя его отсутствие тоже не особо помогало. Я поняла, что больше думаю о том, почему его нет. И что он делает. Все ли с ним в порядке.

Я уже начинала верить в то, что говорили Бен с Луисом: что между нами особая связь, благодаря которой нас влекло друг к другу, и каждый из нас мог улавливать сильнейшие чувства другого. Я сидела на уроке и старалась придумать, что можно написать в администрацию, но в голову ничего не приходило. А еще я задавалась вопросом, улавливает ли Бен мое волнение и отчаяние.

А потом я…

Что-то почувствовала. Бен как будто оказался у меня в голове. Я как-то вдруг поняла, что он знает, что я расстроена, и переживает за меня.

Не может этого быть, подумала я, и в ответ мне вернулось такое же удивление. То же самое чувство, что этого — того, что происходило между нами, — быть не должно, но тем не менее оно было.

В обед я пошла в библиотеку и вместо того, чтобы поесть, принялась за поиски информации о возможности чтения мыслей. Я нашла лишь многочисленные упоминания о том, что люди якобы могли передать любую свою мысль другому человеку. Иногда даже видели, чем этот другой человек занят.

Но у меня все было иначе. Я не читала мысли Бена, а он не читал мои. Я не могла узнать, чем он сейчас занят. Я лишь иногда остро ощущала — болезненно, или наоборот, — что он почувствовал. И понимала, что то же самое творится и с ним.

Но это не было похоже на чтение мыслей. И я смутилась — точнее, встревожилась, — но, подумав о Бене, никакой реакции не уловила.

Все утро я ощущала его беспокойство за меня, и это осознание его присутствия, как ни странно, меня подбадривало, потому что, когда я знала, что обо мне кто-то думает, я не чувствовала себя такой одинокой.

А теперь все пропало, и я задумалась о волках, Бене и обо всем, что мне стало известно.

Но я не боялась. По крайней мере, его.

Я боялась себя самой.

Я знала, кто такой Бен — больше, чем просто человек, — и меня это не пугало. Мне не хотелось убегать от него, не хотелось никому рассказывать. Не хотелось от этого скрыться. Не приходила в голову идея держаться от него подальше.

На рисовании я продержалась без Бена, набрасывая на листке то, что помнила о родителях. Особых надежд я на это не возлагала, но ничего больше не помогало, так почему бы не дать рукам возможность вытянуть что-нибудь из подсознания? Что, если я смогу нарисовать то, что видела, но не могла вспомнить?