Обитатель лесов (Лесной бродяга) (др. перевод), стр. 84

Дальнейший путь бандиты продолжали пешком и дорогой соединились с союзниками апахов, десятью липанезами, на которых натолкнулись случайно. Последним удалось захватить одного из воинов команчей, которого они, однако, скоро отпустили на свободу, желая выказать молодому предводителю свое особое великодушие. Бандиты поручили освобожденному пригласить команча к огню и предложили разделить с ними пищу, но молодой предводитель был осторожен и не поддался на уловку.

К вечеру уселись в лодку липанезов. Она была так объемиста, что могла вместить и вдвое большее число воинов. Фабиан все еще оставался под надзором и был связан, однако судьба его не казалась ему столь безнадежной, как прежде, ибо команч видел обоих бандитов и через него весть могла дойти до Розбуа и Хозе. Действительно, он не обманулся в своей надежде: охотники получили достоверные известия о нем и вместе с тем нашли в предводителе команчей союзника.

Так как пирога липанезов была очень тяжела на ходу, а индейцы хлебнули слишком много огненной воды, судно прибыло к Красным Вилам только на рассвете следующего дня.

Эта долина была условным пунктом, где степные разбойники должны были встретиться с Черной Птицей. Место было столь уединенно, что живые существа редко показывались здесь. С обеих сторон стояли высокие цепи гор, вершины которых были покрыты снегом. Пространство, омываемое четырьмя протоками, было болотисто и покрыто густым кустарником. Только по берегу одного из рукавов реки росла высокая трава вплоть до опушки леса, посреди которого находилось Бизоновое озеро.

Лодка с пленником была отведена к противоположному берегу. Вместе с одним из индейцев Красная Рука остался стеречь Фабиана, а прочие воины соединились с Метисом и тщательно припрятали пирогу в высокой траве. Шельмец имел особый план. Поставив двух индейцев для караула на берегу реки почти напротив места, где под надзором его отца находился Фабиан, он распределил прочих по равнине в известном расстоянии друг от друга и приказал ожидать приближения Черной Птицы. После того Метис отвязал красные ленточки, которыми были украшены его волосы, и, смыв с лица краски, переоделся в платье белого. Затем он повесил через плечо ружье и направился к Бизоновому озеру.

Достигнув опушки леса, он услышал ржание лошадей и чьи-то голоса. На лице Метиса промелькнула улыбка. Закинув ружье за спину, он перестал таиться и пошел вперед твердым шагом к тому месту, откуда был слышен шум.

Не будучи никем замечен, он дошел до просеки, где увидел оседланных лошадей, богатая сбруя которых указывала на скорый отъезд гациендера и его дочери. Палатки донны Розариты и ее отца не были убраны; вьючные мулы и лошади спокойно паслись на лугу, а седла валялись нетронутыми. Из всего этого Метис заключил, что гациендер намеревался предпринять с дочерью небольшую прогулку по окрестности. В самом деле, вскоре молодая девушка появилась вместе с отцом, который был уже совершенно готов к отъезду. При появлении милой девушки глаза Метиса засверкали под густо нависшими бровями, и сатанинская радость изобразилась на его лице. Он тихонько отошел прочь и небрежно растянулся на траве, наблюдая за тем, что происходило вокруг.

Гациендер и его дочь сели на лошадей и в сопровождении старика Энцинаса и трех слуг отправились к реке. Здесь Энцинас расстался с ними, показав брод и тропинку, ведущую к пруду, населенному бобрами, где молодой девушке хотелось посмотреть на замечательные сооружения этих животных. Один из слуг обратил внимание дона Августина на траву, которая волнообразно колыхалась. Но это не показалось подозрительным гациендеру, он отнес сие явление на счет изюбря, которого они могли только что спугнуть. Поезд дона Августина двигался медленно и наконец достиг указанного Энцинасом брода. Увидев широкое русло реки, гациендер решил, что в этом месте должно быть глубоко, и подумал, что Энцинас ошибся в своих предположениях.

— Я вижу там внизу белого человека. Может быть, он подскажет, где брод. Поди, Франциско, позови его.

Служитель повиновался и скоро вернулся с белым человеком, который был не кто иной, как Метис.

— Прошу извинения, сеньор, — сказал шельмец, приближаясь к дону Августину лениво и небрежно. — Одинокий траппер должен знать, к кому он обращается.

Вы изволите осведомляться насчет брода через Красную реку?

— Да, любезный, — ответил гациендер, с подозрительностью оглядывая незнакомца.

— Вам угодно пробраться к бобровому пруду?

— Именно так, — ответил дон Августин, — моя дочь желает посмотреть этих животных.

— Эх! — пробормотал незнакомец. — А я было устроил там западню. Западни для охотника — это богатство, впрочем, я готов провести, только с условием.

Дон Августин продолжал внимательно осматривать траппера, лицо которого показалось ему знакомым.

— Я готов провести вас к бобровому пруду, — сказал Метис, — если вы обещаете не пугать бобров и не стрелять в них. Брод здесь налево.

— Налево? — покачал головой дон Августин. — А нам указали в противоположную сторону!

— Враки, — хмыкнул Метис, — вас обманули.

С этими словами он равнодушно отвернулся и зашагал прочь. Дон Августин окликнул его и нерешительно тронулся за ним. Всадники, следуя его указанию, повернули в ту же сторону. Дорогой у дона Августина возникло неопределенное подозрение: ему казалось, что он где-то видел траппера, но никак не мог припомнить, где это было.

— Ба! — произнес проводник, заметив, что всадники теряют терпение. — Бобры очень изобретательны, я часто имел случай наблюдать их нравы. Шум, производимый ударами их хвостов, напоминает мне звуки ударов холстами прачек на берегах Иллинойса.

— Неужели ваша родина лежит так далеко? — спросила Розарита.

— Да, я из Иллинойса, — ответил незнакомец, продолжая идти вперед. — Вот, вы их теперь слышите? — произнес он через несколько минут. — Слышите вы стук, производимый бобрами?

Путники стали прислушиваться и действительно различили отдаленный шум, похожий на удары скалок по мокрому белью.

— Однако, — сказал незнакомец, прислушиваясь, — если они будут так работать, то вовсе не подумают идти в мою западню. Придется их распугать.

Сказав это, охотник издал резкий крик, заставивший невольно вздрогнуть путников. Можно было подумать, что это крик американского льва. При этих звуках шум вдали замолк. Охотник засмеялся, заметив удивление всадников.

Между тем поезд достиг мыса, образуемого слиянием двух рукавов реки. Слева росла высокая трава, а справа на берегу виднелся ракитник.

— Мне кажется, река здесь очень глубока, — сказал дон Августин.

— Вовсе нет, — отвечал незнакомец. — Позвольте мне сесть на лошадь к одному из ваших слуг и ехать вперед, — прибавил он, с неловкостью поднимаясь на лошадь к Франциско. Однако лошадь стала упираться, и ее только тогда можно было заставить идти в воду, когда рядом с ней была поставлена другая лошадь.

Вдруг позади всадников из травы раздался такой же рев, какой за несколько минут перед тем издал траппер. Смущение, овладевшее всадниками, перешло в ужас. Вторя этому дикому реву, Метис глубоко вонзил свой нож в затылок несчастного Франциско и, приподняв его рукой из седла, сбросил в воду.

Усевшись покрепче в седле, Метис быстро развернул своего скакуна и, схватив за узду шедшую с ним рядом лошадь, столкнул соседнего всадника.

Что касается прочих путников, то не успели они опомниться, как из травы выскочили индейцы, которые в одно мгновение стащили их с лошадей и тотчас скрылись со своими пленниками в тростнике. Никто не успел спастись; даже последний служитель, лошадь которого ринулась с седоком в реку, был сражен пулей Метиса.

Когда Розарита увидела себя в руках Метиса, она испустила раздирающий сердце вопль и без чувств закрыла глаза.

Глава XLVIII

Едва индейцы успели спрятать пленников, как один из них указал на облако пыли в стороне реки. Развевающиеся на концах копий человеческие волосы и плащи из буйволовых шкур, а также доносившееся ржание лошадей — все возвещало о приближении Черной Птицы и его отряда. С громкими криками мчались всадники, слышались восклицания: «Черная Птица! Метис! Красная Рука!»