Убийство по Шекспиру (Коварство без любви), стр. 5
Истерика набирала обороты. Худой как швабра актер по фамилии Галеев подал Нонне воды в стакане, налив из-под крана. Она взяла и уже поднесла к губам, намереваясь выпить воду, как вдруг кинула стакан на пол, закричала:
– Не надо мне воды! Я боюсь тут даже этим воздухом дышать!
– Ты совсем ошалела? Вода из крана! Я при тебе налил! – обиделся Галеев и с достоинством уселся на прежнее место, достал сигарету, мял ее.
– Все равно не буду пить! – бормотала, плача, Нонна. – Никому не верю. То, что произошло, это… это…
Не найдя слов, она снова разрыдалась в голос. Микулин попросил показать рабочий стол погибшей актрисы. Кудряшка повела через сцену на противоположную сторону, не решаясь смотреть на трупы, которые еще там лежали.
В женской гримерке застали интересную картину. Актриса лет пятидесяти с хвостиком, ее Степа тоже запомнил, уже переоделась и, стоя у окна, пила из горлышка бутылки. Заметив вошедших трех человек, она поспешно спрятала бутылку за спину и тоном извинения оправдалась:
– Я тут… э… попить решила…
Гримерку постепенно наполнял запах сивухи.
– Без закуски? – фыркнула кудряшка.
– Ой, не надо подначивать, – огрызнулась очень «культурно» актриса и плюхнулась на стул. – Тоже мне, трезвенница!
– Оставьте нас наедине, – попросил Микулин кудряшку. – Постойте. Принесите список всех, кто был занят в спектакле и кто обслуживал его. Я буду вызывать по списку, а вы обеспечьте изоляцию допрошенных свидетелей. – Видя, что кудряшка про изоляцию ничего не поняла, добавил: – Те, кого допрошу, не должны встречаться с теми, кто еще не допрошен.
Когда она вышла, актриса заткнула горлышко пробкой из плотно свернутой газеты, поставила бутылку водки на пол рядом с собой и уставилась на ментов с самым подобострастным выражением.
– Где место Ушаковой? – спросил Микулин.
Актриса молча указала подбородком на стол в углу. Он исследовал столик, где в беспорядке валялись гримировальные принадлежности, да и одежда была брошена на стуле кое-как, затем достал папку, авторучку. Положив лист чистой бумаги на папку, обратился к актрисе:
– Ваши имя и фамилия.
– Овчаренко Клавдия Анатольевна, – ответила она.
В это время кудряшка принесла программку спектакля:
– Я отметила галочками фамилии тех, кто был сегодня занят.
– Отметила! – хмыкнула Клавдия Анатольевна. – Она всех отметит, и подметит, и заметит, и заложит.
– Клава, прекрати! Людей постесняйся, – строго сказала кудряшка, затем вышла, неодобрительно качая головой.
Степа проверил, хорошо ли она закрыла за собой дверь, оседлал стул. Присмотревшись к Овчаренко, болтавшей ножкой, закинутой на колено, сделал вывод, что ей много меньше лет, чем ему показалось на первый взгляд. Явное пристрастие к алкоголю – отечность, мешки под глазами, да и повадки выдавали человека пьющего, причем сильно пьющего. Тем временем Микулин почесал затылок, не представляя, о чем спрашивать эту раскрашенную (она не успела снять грим) и пьяную куклу. Степа пришел на помощь:
– Не возражаешь, если я допрошу? Я все же смотрел спектакль…
– Валяй, – согласился Микулин, приготовившись писать.
– Клавдия Анатольевна, – начал Степа, – Ушаковы были муж и жена?
– Почти в разводе, – ответила Овчаренко.
– Как это – почти? Можно состоять в разводе или в браке, но «почти» странно звучит, не находите?
– Ой, я уже ничего не нахожу, – отмахнулась Овчаренко и наклонилась за бутылкой. – У меня от всего этого один кошмар в душе. Хотите? – предложила бутылку по очереди ментам.
– Гражданка, – протянул Микулин, – как вы себя ведете? Мы вас сейчас…
– Не пугай, мне и без тебя страшно. Так не хотите? Ну как хотите. – Она вынула газетную пробку, сделала несколько глотков, словно выпила компот, заткнула горлышко и поставила на пол. – Вы хоть представляете, что чувствует человек, отыграв спектакль и видя своих коллег в образе… трупов?! Нет? А у меня нет слов… описать… мое состояние.
Все-таки ее развезло, впрочем, в бутылке было меньше половины и, надо полагать, выпила ее она одна. Микулин безнадежно махнул рукой и глазами спросил Степу: что будем делать? Тот кивнул, мол, продолжим. Овчаренко не заметила бессловесных переговоров, поставила локоть на гримировальный столик, обхватив пятерней подбородок, проникновенно заговорила, поминутно вздыхая:
– Жуткая смерть. Вот так живешь, копошишься, а потом – раз! Не так страшно подохнуть от… инфаркта там… от гриппа… А вот… это страшно. Я тут сидела одна… и так тоскливо стало… мрак! Видите эти стены? Я в них торчу со дня окончания театрального училища, да. Всю свою жизнь я провела в этих стенах, и все. Ну, гастроли. Были когда-то, сейчас мы никуда не ездим. И что, чего я добилась? Заслуженная артистка, а кто обо мне знает? Кто знает в России, что есть такая Овчаренко? Мне до пенсии восемь лет, а потом что? Выкинут. Всех выбрасывают! Я пока держусь. И думаете, мне хорошо, что держусь? Нет… мне нехорошо. Я нищая, живу от зарплаты до зарплаты, которая заканчивается, как месячные, в три дня. А я живу! И подличаю. Потому что не мыслю себя без театра. А театр не принес мне ничего, кроме боли. Но без него не могу. Как тут быть? А? Вот скажите: как быть?
– Клавдия Анатольевна, – остановил поток откровения Степа, – а что, Ушаковы конфликтовали с коллегами?
– Пффф! – заерзала она. – Конечно. В нашем храме все конфликтуют! Кто скрыто, кто открыто… по-разному. Одним словом, храм… хрям-хрям, и нету.
– А вы конфликтуете?
– Я похожа на дуру? Я хочу играть. Хочу работать. А работу, роль, не получишь, кон… конфликтуя.
– Так, ясно, – сказал Степа, понимая, что Овчаренко допрашивать все равно что воду ситом черпать. – Не скажете ли, с кем именно конфликтовали Ушаковы?
– Ну… э… со многими. Знаете, я сейчас не в том настроении, чтобы оценить и вывод сделать. А по секрету скажу, – она перешла на шепот, подавшись корпусом вперед, – мне жить не надоело. Я плохо живу, но живу. Уж лучше так, чем никак.
– Хорошо, подпишите и идите, – протянул ей исписанный лист Микулин, которому диалог с пьяной бабой попросту надоел.
– Не, не, не! – замахала та обеими руками. – Ничего подписывать не буду.
Невозмутимый Микулин несколько растерялся:
– Да вы что, гражданка! Я вас привлеку…
– Привлекай, привлекай, – засобиралась Клавдия Анатольевна, не забыла водку сунуть в сумку. Вскочила, повалив стул, ринулась за пальто, висевшее на вешалке. – Вдруг я не то там… Завтра прочту и, может быть, подпишу… а так… не в том градусе…
– Пальто не трогать! – гаркнул Микулин, она отдернула руки. – Пока не закончен опрос свидетелей, никто не выйдет из здания театра.
– А как же я домой пойду? – в удивлении развела она руками. – Без пальто холодно.
– Вы что, не поняли? – свирепо прорычал Микулин, поднимаясь с места. – Или вам наручники надеть, чтоб понятней стало?
– Не надо! – выставила она вперед ладони, защищаясь от него. – Не надо наручников. Я все поняла. Не пойду домой, подожду. Я все поняла.
Овчаренко метнулась за дверь, а Микулин в сердцах бросил папку и авторучку на стол. За сегодняшний вечер он впервые вышел из себя:
– Они что, все тут пришибленные? Я от кого-нибудь добьюсь вразумительных ответов или нет?
– Ты же только начал допрашивать свидетелей…
В это время послышался грозный женский голос, перераставший в крики, и чеканящий шаг. В данной обстановке все эти громкие звуки показались не столько нелепыми, сколько дикими. Два трупа еще не остыли, а кто-то бесцеремонно разорался.
– Неужели еще кого-нибудь пришили? – обреченно вздохнул Микулин.
– Пойдем посмотрим, – сказал Степа, вставая.
4
Нет, никого не пришили, во всяком случае, пока. Это пожаловала директор театра, срочно вызванная администратором по случаю ЧП. Директор – высокая и худая женщина лет шестидесяти пяти, однако в сапогах на высоких и тонких каблуках, с рябым и некрасивым лицом, с химической завивкой, слегка растрепанная – наверняка ее подняли с постели. Стоя на сцене, она сурово свела брови к переносице и без того тонкие губы поджала, раскрыла блеклые глаза во всю ширь, глядя на тела, которые успели положить на носилки и накрыть простынями. Атмосфера заметно накалилась, хотя ни один из работников театра не рискнул предстать перед очами директора, а воздух, казалось, задрожал в ожидании взрыва. «Ну и ну! Одна тетка привнесла с собой ядерный заряд», – отметил про себя Степа и посмотрел на Микулина, который, как буйвол после ярма, уставился на новое действующее лицо, дескать, этой только не хватало.