Парламент Её Величества, стр. 48
– Да кто там, на Москве, будет знать, сколько у князя Долгорукова было собольих шуб или хрустальных кубков? – удивился воевода. – Давай, прапорщик, не тяни… Тут и тебе перепадет, да и мне кое-что. И князю Долгорукому немножко оставим, чтобы в ссылке повеселее жилось.
– Полковник наш говорит, – продолжил прапорщик, – все имущество Долгоруковых, что в казну пойдет, на Камчатскую экспедицию отдадут… Знаешь, где Камчатка находится? Не знаешь? Вот и я не знаю, хотя в Сибири бывал. Хочешь – протекцию тебе сделаю на Камчатку?
– Да что ты, прапор, мне тут херню-то городишь? – возмутился воевода. – Какая Камчатка?
В мыслях прапорщик Белоликов понимал, что если они с воеводой немножечко ущипнут от добра Василия Лукича, так от казны не убудет. Вот только надо будет с солдатами делиться. Не поделишься, так они же на него Бобылеву и донесут. А коли поделишься, так все равно – хоть один из десяти да проболтается. И что тогда? Конечно, сволочь Андрюха Бобылев первостатейная (а не был бы сволочью, не протиснулся бы в постель к царице!), но одного за ним никогда не водилось, когда Бобылев в офицерах Преображенского полка ходил, – не воровал. Никогда ни в солдатский котелок не залезал, ни солдат на работы не отдавал. За такого командира надо держаться зубами и когтями! Бобылев хоть и приказал его выпороть (сам виноват, нечего было язык распускать!), но в полк Измайловский взял, галуны сержантские дал, а недавно – офицерский диплом выдал да денег на шарф и бляху отсыпал. И лишаться всего этого Белоликову не хотелось… Мрачно посмотрел на воеводу, изрек:
– Я, воевода, слушаю тебя, слушаю, а потом возьму – да как в зубы дам! Ты меня щас уговоришь да под монастырь подведешь, а с меня потом шкуру спустят… Наш полковник – это он быстро.
Белоликов, вспомнив чего-то нехорошее, потер спину, а воевода, хотя он и был отставником седьмого класса, но супротив двенадцатого (но гвардейского!) пойти не осмелился. И угрозу от прапорщика сглотнул, не поморщился. Закусил лишь губу и пообещал, что ежели нахальный прапор завтра потребует лошадей, то хрен ему, а не лошади!
Воевода, посмотрев еще раз на гвардейцев, грустно подумал – если сам лошадей не даст, они и без его разрешения заберут… А как нажалуются своему полковнику (он теперь в большой власти и силе!), так еще и его отправят на Камчатку. Правда, где эта Камчатка, кригскомиссар не знал, но в силу прежней службы предполагал, что это где-то далеко-далеко… Так что ну его, княжеское барахло. Тут, в Муроме, хоть и не разбогатеешь быстро, зато цел будешь, а свою копеечку всегда заполучить можно.
Глава десятая
Два гения
Ноябрь 1730 г. Москва
Михайло Ломоносов так и остался при Татищеве. Места у действительного тайного советника хватало – дочери замуж вышли, а супруга безвылазно пребывала в имении. Поначалу поморский парень выполнял работу секретаря, благо почерк у Михайлы был разборчивый и ошибок он почти не делал. Чуть позже стал Василий Никитич привлекать его и к другим, более важным делам. Убедившись, что не ошибся, определил его в свои помощники на Монетном дворе с жалованьем в тридцать рублей в год. Все, что обещал, Татищев исполнил – подписал у государыни прошение о присвоении Михайле Васильеву сыну Ломоносову чина коллежского регистратора, сделав вчерашнего крестьянина личным дворянином. Незадача вышла лишь с поступлением в Славяно-греко-латинскую академию. Там, конечно, взяли бы толкового парня, пусть ему исполнилось девятнадцать лет. Конечно, полный курс академии Михайле бы не пройти. Это во сколько бы он ее закончил? В тридцать с лишним? Поучили бы годика три-четыре да и отправили обратно в Холмогоры – в диаконы ли, а то и в иереи. А то и прямо б в Москве рукоположили, коли вакация при каком-нить храме была да жена. Но вот как взять в учебу цельного коллежского регистратора, коли преподаватели академии (если они не духовного звания) пребывали без чина? Одно дело дворянские отпрыски, коих нужно пороть нещадно, вгоняя ума в задние врата, и совсем другое, ежели с чином человек. Ни голос на регистратора не повысить, не говоря уж о том, чтобы на горох поставить или в карцер запереть…
Но обещания надобно выполнять. Посему тайный советник договорился с господином ректором, что через четыре года коллежский регистратор Ломоносов (может, к тому времени кем-то повыше станет?) сдаст экзамен за весь курс двенадцатилетней академии. А уж когда будет у Михайлы аттестат, то отправит он его в университет при Петербургской академии наук, а то и куда-нибудь в Упсалу или Сорбонну парижскую. Не отдавать же коллежского регистратора в попы? Нет, против священнослужителей Татищев не имел ничего, но…
Пока суд да дело, Василий Никитич взялся сам обучать Михайлу. Как человек добросовестный, Татищев побывал в академии, уточняя – чему и как там учат? Оказалось, что в низших классах – целых четыре года! – обучают разным языкам – славянскому, греческому и латинскому, еще арифметике, истории, географии и катехизису. В средних классах студиозы продолжали зубрить латынь, осваивали стихосложение, риторику и богословие. Ну, чему из этого перечня не смог бы научить Мишку (виноват, Михайлу Васильича!) инженер-артиллерист, прекрасно разбирающийся не только в арифметике, но и в геометрии, в географии и картографии? Историю изучать? Пжалста – три сундука в горнице забиты летописями, списками с грамот и купчих, начиная от Святослава с Владимиром и заканчивая Романовыми! Читай, Михайло Васильевич, постигай гисторию российскую! И с языками Татищев мог помочь лучше, чем преподаватели, благо помимо латинского знал еще эллинский, немецкий, немного говорил по-шведски. Со стихосложением было потруднее, так и то – стоило принести парню сборник Симеона Полоцкого, так Ломоносов уже через два дня выдал такие вирши, что не стыдно и при дворе почитать. (Если бы еще при дворе их кто-то хотел послушать!)
Татищев, при всем множестве дел, свалившихся на его голову, получил еще одно задание от государыни. Вернее, задание было не от самой государыни, а от ее фаворита, но это, по сути, одно и тоже. Как-то у Юсуповых, куда гвардии полковник Бобылев зашел по-родственному (надо было с дядюшкой кое о чем перетолковать), а Татищев был по долгу службы, зашел разговор о пиитах. Князь Юсупов брякнул, что в Европах принято сочинять возвышенные стихи – оды, по случаю коронации монархов. А Татищева черт за язык дернул сказать, что надо бы и у нас такой обычай завести. А полковник Бобылев тотчас же заинтересовался и предложил Василию Никитичу сыскать пиита…
Василий Никитич потом долго матерился про себя, но деваться некуда. Нет, конечно, можно было бы пойти к полковнику да поговорить с ним – Бобылев вроде человек вменяемый, – но было неловко. Хоть самому садись да пиши! А тут Михайло подвернулся. Парень три ночи не спал, но выдал такое, что Татищев крякнул.
Татищев приказал, что бы парень сию оду пока никому не читал и не показывал. Потом, к коронации государыни, – как найдена будет!