Кот, который читал справа налево (сборник), стр. 27

– На всех оскверненных произведениях искусства были изображены женские фигуры, – сказал Квиллер.

Нож для бумаги с шумом вскрыл еще один конверт.

– Исходя из здравого смысла, – сказал критик, – я начинаю подозревать ревнивую любовницу.

– У вас были основания подозревать Эрла Ламбрета в нечестном бизнесе?

– Мой дорогой, – ответил Маунтклеменс, – любой хороший торговец искусством имеет все необходимое для того, чтобы стать выдающимся мошенником. Эрл Ламбрет выбрал другие, более ортодоксальные каналы для применения своего таланта. Кроме этого, я больше ничего не могу сказать. Вы, репортеры, все похожи друг на друга: когда вам в зубы попадает какой-нибудь клочок информации, вы терзаете его до смерти. Еще чашку чая?

Критик налил чай из серебряного чайника и вернулся к своей почте.

– Вот приглашение, которое, возможно, заинтересует вас, – сказал он. – Имели ли вы когда-нибудь удовольствие посетить вернисаж? – Он протянул картонку малинового цвета Квиллеру.

– Нет. Что значит «вернисаж»?

– Тоскливый вечер, устраиваемый художниками и навязываемый публике, которая достаточно доверчива, чтобы заплатить за входной билет. Однако приглашение позволит вам пройти без оплаты, и вы, возможно, выжмете из этого тему для статьи. Возможно, вы даже слегка позабавитесь. Советую вам одеться поскромнее.

Вернисаж назывался «Тяжкая тяжесть висит у нас над головой» и был назначен на следующий вечер в Пенниманской школе изящных искусств. Квиллер решил сходить.

До того как он покинул квартиру Маунтклеменса, Коко удостоил их своим появлением. Кот вышел из-за ширмы, небрежно взглянул на Квиллера, широко зевнул и удалился из комнаты.

Одиннадцать

В понедельник утром Квиллер позвонил директору Пенниманской школы и попросил разрешения взять интервью у одного из преподавателей. Директор согласился. В его голосе Квиллер уловил звонящие колокола и сверкающие искорки, которые всегда сопровождают предвкушение от встречи с прессой.

В час дня репортер появился в школе и был отправлен в сварочную мастерскую, отдельно стоящее здание позади школы, увитое плющом, видимо, бывшую конюшню Пенниманского имения.

Внутри мастерская изобиловала острыми кромками и колючими выступами свариваемой металлической скульптуры. Квиллер не мог сказать, на начальной или завершающей стадии находится работа. Все здесь казалось созданным для того, чтобы поранить тело и порвать одежду. Вдоль стен лежали газовые баллоны, куски резинового шланга и огнетушители.

Батчи Болтон, нелепо выглядевшая со своими кудряшками в огромном комбинезоне, одиноко сидела, поедая что-то из бумажного пакета.

– Хотите сандвич? – предложила она с деланной небрежностью, пытаясь скрыть удовольствие от того, что у нее берут интервью для газеты. – Бутерброд с ветчиной?

Она очистила место на верстаке с асбестовым верхом, отодвинув в сторону гаечные ключи, зажимы, плоскогубцы и поломанные кирпичи, и налила Квиллеру чашку черного, как деготь, кофе.

Квиллер принялся за еду, хотя полчаса назад пообедал. Он знал, какие результаты мог дать прием пищи во время интервью: формальные вопросы и ответы переходят в непринужденный разговор.

Они обменивались впечатлениями о любимых ресторанах и наилучшем способе приготовления ветчины. Потом перешли к диетам и зарядке. Далее разговор зашел о преимуществах кислородной сварки. Пока Квиллер грыз огромное красное яблоко, Батчи надела каску, защитные очки и кожаные перчатки и показала, как пудлинговать металлический брусок и прикреплять к нему ровный шарик.

– Это большое достижение, если за первый семестр удается научить детей не обжигаться, – сказала она.

Квиллер спросил:

– Почему вы свариваете металл, а не вырезаете по дереву или не лепите из глины?

Батчи свирепо посмотрела на него, и репортер испугался, что сейчас она ударит его металлическим прутом. Но она резко ответила:

– Вы, должно быть, беседовали с этим парнем, Маунтклеменсом?

– Нет. Я просто любопытный. Меня интересует это в целях самообразования.

Батчи лягнула высоким зашнурованным ботинком верстак.

– Не для печати: это быстрее и дешевле. Но в статье вы можете написать, что сварка – это изобретение двадцатого века. Люди открыли новый инструмент для ваяния – огонь.

– Я полагаю, ваши воспитанники в основном мальчики?

– Нет. Некоторые маленькие девочки тоже обучаются сварке.

– Не был ли скульптор Нино в числе ваших студентов?

Батчи оглянулась через плечо, как бы подыскивая место для того, чтобы сплюнуть.

– Он был в моем классе, но я ничему не смогла его научить.

– Я понимаю. Он считал себя гением.

– Некоторые думают, что он гений. Но я считаю, что он жулик. Не могу представить себе, как его только могли принять в галерее Ламбретов.

– Миссис Ламбрет высоко оценивает его работы.

Батчи с шумом выдохнула через нос и ничего не ответила.

– Мистер Ламбрет разделял восторги жены?

– Возможно. Я не знаю. Эрл Ламбрет не был экспертом. Он всего лишь вдолбил людям в голову, что он эксперт. Простите, конечно, что кляузничаю на покойника.

– Наверное, с вами многие согласны?

– Конечно согласны. Ведь я права. Эрл Ламбрет был жуликом, как и Нино. Они составляли прекрасную пару, пытаясь надуть друг друга. – Она зло усмехнулась. – Всем же известно, какими приемами Ламбрет действовал.

– Что вы имеете в виду?

– Никаких ценников, никаких каталогов, за исключением больших выставок, когда выставлялись работы только одного мастера. Это было частью так называемого имиджа. Если покупателю нравилось какое-либо произведение искусства, Ламбрет мог назначить любую допустимую в торговле цену. И когда художник получал свои проценты, он никогда не знал реальной продажной цены.

– Вы думаете, Ламбрет обманывал художников?

– Само собой! И при этом всегда выходил сухим из воды, потому что большинство художников простофили. Нино был единственным, обвинившим Ламбрета в мошенничестве. Рыбак рыбака видит издалека. – Батчи самодовольно похлопала себя по завитой макушке.

Квиллер вернулся в офис и написал заявку в фотолабораторию, чтобы сварщицу сфотографировали во время работы, потом набросал черновик интервью, опустив подробности о Ламбрете и Нино, и отложил его для дальнейшей доработки.

Он был доволен собой. Он чувствовал, что напал на след. Дальше нужно посетить Музей искусств, чтобы узнать как можно больше о пропавшем кинжале. И еще: после обеда он сходит на вернисаж.

Этот понедельник обещал стать интересным.

Музей искусств встретил Квиллера полуденной тишиной.

В вестибюле Квиллер взял каталог флорентийской коллекции и узнал, что большая ее часть была великодушным даром семьи Даксбери. Перси Даксбери был музейным комиссионером. Его жена занимала пост президента группы финансовой поддержки музея.

В гардеробе, где Квиллер оставил шляпу и пальто, он спросил подружку Тома Стэнли, как найти флорентийскую коллекцию. Она сонно показала на дальний конец коридора:

– Зачем она вам? Вы только попусту потратите время.

– Я никогда ее не видел. Вот зачем. Это хорошее обоснование? – Он говорил дружелюбным тоном, немного подшучивая над ней.

Девушка посмотрела на Квиллера сквозь пряди длинных волос, спадавших ей на глаза:

– Сейчас в музее проводится выставка современного шведского серебра. Там намного интереснее.

– O’кей. Я посмотрю и то и другое.

– Вам не хватит времени. Музей закрывается через час, – предупредила она. – Кроме того, шведское серебро здесь последнюю неделю.

Квиллер подумал, что она проявляет слишком много заботы, пытаясь сориентировать его в музее, и это пробудило его профессиональную подозрительность.

Он направился во Флорентийский зал. Дар Даксбери музею состоял из картин, гобеленов, бронзовых барельефов, мраморных статуй, рукописей и маленьких серебряных и золотых предметов в стеклянных футлярах. Некоторые экспонаты демонстрировались за выдвижными стеклянными витринами, снабженными крошечными, почти незаметными замками; другие стояли на пьедесталах под стеклянными куполами, которые казались навечно прикрепленными к пьедесталам.