При царе Сервии, стр. 17

Брак под именем Верания, раба, отдал бы Вулкация под уголовный суд за ложь и профанацию священного обряда, что имело бы результатом приговор к смертной казни на Тарпее, откуда бросали в пропасть, или в лучшем случае, по ходатайству самого царя, – к вечному изгнанию с лишением всех прав благородного. Это также завершилось бы домашнею смертной казнью от руки деда за позор.

Фламин Руф знал об ухаживаниях своего внука за Амальтеей ради возможности тайно бывать инкогнито в усадьбе врага и выведывать нужное ему, но о серьезной любви тут не могло быть даже мысли.

На этот раз Вулкаций условился с Титом, что тот, прибыв в усадьбу вместе с ним, останется у окошка снаружи следить за ходом дела, а в роковую минуту прибежит с безумными криками, говоря, будто из Рима прислан гонец от царевича, – Люций Тарквиний требует Верания немедленно к себе, потому что случилось что-то ужасное.

Но этого не понадобилось делать, потому что Амальтея случайно навела Вулкация на мысль о более удобном средстве.

Глупый свинопас теперь начал казаться ему более удобным субъектом для сближения в доме врага, по его податливости на все от трусости и ввиду близкой естественной или насильственной смерти, и интриган решил, положив конец своим ухаживаниям за Амальтеей, перенести «нежность юного сердца» на бестолкового старика, причем легко скрыть в воду неизвестности все концы своих темных дел с ним, сбивая его с толка по беспамятности, угрожая мучениями, обольщая всякими золотыми надеждами.

Поняв, что Грецин уже пьян в достаточной мере для того, чтобы не понять, что такое здесь происходит и ничему не воспрепятствовать, Ультим слишком юн и придурковат, Балвентий запуган ущемлением носа и от этого готов на все, стоит Веранию для примера прищемить себе нос пальцами, Амальтея его явно не любит, а Тертулла и Прим даже ненавидят, хитрый «оруженосец» представился тоже пьяным и будто бы под влиянием этого принялся совершать брачный обряд Балвентия со Стериллой, замещаемой по ее отсутствию Амальтеей.

– У рас тут будет все, как у благородных, как у самого царя в Риме, – говорил он, – я видел, как царевичей на царевнах женили. Я вам это все расскажу, все представлю в лицах. Ты, Ультим, будешь Великий Понтифекс; ты заместишь отца невесты; становись вот сюда и провозглашай за мною:

– Силою Пикумна!.. Силою Пилумна!..

– Пилумна!.. – подтянул юноша, которого очень забавляла новая комедия.

– Но позвольте... молчите!.. – раздался резкий, сердитый голос, и, отталкивая Тита; в комнату вбежал Прим, – ведь если брат, заместивший отца, произнесет при нем всю формулу брачного соединения, то моя сестра станет женою этого свинопаса, приняв добавок при совершении обряда второе имя Стериллы, старой карги, соседской экономки, которую отец терпеть не может. Что же это такое? Вераний, ты затеял надругаться над нашею семьей?!

– А чего же от него можно было ждать другого? – вмешалась Тертулла, бросая взоры хищной совы то на свинопаса, то на оруженосца, – оставь!.. Пусть бы надругался!.. Мало ему того, что он Грецина споил... «выпей да выпей со мною, рабскую долю забудешь», да и приучил, втянул... от него ваш отец-то запил... видите, каким сычом надулся, сидит за столом, бормочет сам с собою неведомо что... я думала: он проспится, узнает, каков «зятек» у него сморщенный, лысый, старостью скрюченный, и пойдет к господам жаловаться, до самого царя дело доведут, и этому проныре римскому несдобровать... чего ты хохочешь, Вераний?..

– Чего... спьяна, как и твой муж, – дерзко отозвался римлянин, – какие бы мы формулы ни произносили, за них мне ничего не будет, а царь прогнал бы метлой вас со всеми жалобами... все это игра без свидетелей.

– Без свидетелей... как же!.. – закричала Тертулла еще сердитее и замахнулась на Верания кочергой, – вижу я, у окошка-то головы торчат, одна над другой.

– А если есть свидетели, то и пусть эти свидетели увидят, как я тебе, бабушка, нос прищемлю! – ответил Вераний, схватив и наставляя по направлению к старухе страшные, длинные клещи.

Прим кинулся на него сзади, защищая мать; вбежавший Тит оттолкнул Прима, чтоб помочь римлянину ускользнуть в дверь, но Ультим захлопнул ее створки и прижался к ним спиною, не давая отворить, как вдруг эта дверь резко отворилась, чуть не сорванная с петель, от сильного толчка извне, так что испуганный юноша плашмя упал на пол; Тит тоже поскользнулся и расшиб колено.

ГЛАВА XIX

Утопленный мальчик

Начавшая ссора в квартире управляющего прекратилась от совершенно постороннего обстоятельства.

Град влетел в комнату целой кучей со струей холодного вихря; брань ругавшихся мгновенно замерла; они замолчали, ошеломленные новым казусом.

На пороге входа явился сильный молодой поселянин Лукан, с трудом переступая порог, ощупывая его ногами, чтоб не упасть, потому что мокропогодь залепила ему глаза дорогой и приклеила к ним свесившиеся волосы.

Он нес мальчика лет 10-12-ти, который громко стонал в бессознательном состоянии бреда, прижимаясь головою к плечу несущего; его мокрые волосы тоже космами прилипли к лицу; руки висели бессильно, как плети плюща, оторванного от его опоры.

Лукан бережно положил его на одну из скамей у стола.

За ним пыхтя и отдуваясь, в комнату ввалился его отец, поселян Анней, с фонарем в руке. Этот толстый старик ужасно устал в хлопотах около мальчика, причем больше толокся понапрасну, как делают обыкновенно такие захолустные мужики, а еще хуже чувствовал себя от неприятного казуса, переносящего соседское дело на территорию господ Грецина, с которым этот Анней был в приятельстве.

– Эх, был бы я знатен да богат, как Турн, – бормотал он сердито, – дорого дал бы, чтобы замять эту историю!..

И он принялся рассказывать семье управляющего, как мальчик найден в болоте им с сыном, когда они убирали там бурелом с несколькими другими поселянами из свободных людей, купив это себе для топлива и мелких починок строений.

Мальчик оказался сыном одного из деревенских старшин, вследствие чего семью Грецина поселяне решили заставить принять его к себе до окончания бури и прибытия родных за ним.

В бреду этот несчастный среди разной нескладицы бормотал, будто в болото он попал не случайно, а столкнул его туда для утопления Авл, сторож Турновой пасеки за то, что мальчик видел, как он на заре грабил пасеку фламина Руфа и волок за ноги труп тамошнего сторожа, по-видимому, намереваясь скрыть в засасывающей тине, будто тот утонул.

Авл несколько раз уже прежде попадался в воровстве меда, и поэтому все говорили без иных улик, что именно этот человек произвел злодейский разгром у соседей.

Анней сердито ткнул в угол принесенную им с собой пилу и швырнул на шкаф войлочную шляпу, давно сбитую ветром у него на затылок, где она едва держалась на голове, привязанная ремешком.

– Это что же такое?.. Что такое?.. – забормотал Балвентий, уставившись глупыми, свиными глазами с изумлением в фигуру принесенного, – это, кажись, Ювент... кажись, Ювент... э!.. что с ним попритчилось?.. буря сдула?.. буря?..

Он без толка совался к скамье, мешая другим.

– Вскипяти, матушка, вина скорее!.. – обратился Прим к Тертулле.

– Слышишь, жена? – прибавил Грецин, с трудом осиливая свой винный дурман, – слышишь?.. вина горячего, кальды... да покрепче кипяти!.. с больным-то я и сам выпью... выпью за его выздоровление... живо!.. ну!.. эх!.. история стряслась!.. на весь округ срам!.. господин не поблагодарит за это. Недаром фламинов внук совался к нам; почуял, как волк падаль, где виноватый-то кроется... эх!.. привязался он ко мне... насилу я его выпроводил...

– По закону, мы обязаны отдать нашего раба на расправу Руфу, – сказал Прим.

– По закону, – повторил Грецин, протирая кулаками слипающиеся глаза, – а господин разве согласится? – ни за что!.. да!.. увидишь!.. скорее убийцу выгородит, оправдает, чем Руфа удовлетворит, – такова уж у них взаимная ненависть... а-а-а!..