На берегах Альбунея, стр. 19

Прока отказался от пищи.

– Амулий набил мою грудь камнями, – сказал он, – проглоченные мною целиком бобы раздулись и давят мне сердце. Ах, Нумитор!.. давно-давно когда-то; я сам зарыл моего отца под полом нашего дома; сам я потребовал, чтоб он сошел в землю; я не знал, какие страданья причинил ему...

– Я знаю, отец, что соседи наши сабиняне не сводят старцев своих в землю...

– Я смеялся над ними.

– А я всегда находил их обычай хорошим. Мне думалось: я сведу в сруб отца моего, а сын мой сведет меня; я не хочу себе смерти в срубе; кончина старцев сабинских лучше. Они умирают свободно; их души уносятся в воздух, однако никому не вредят. Я не хотел зарывать тебя. Я намеревался в старости сказать сыну моему: я не зарывал отца моего живым; не зарывай и ты меня, дай мне умереть спокойно, как умирают старцы сабинян.

– Ах, Нумитор!.. Помнится мне невольно, как весело пировал я на погребальной тризне Авентина, радуясь, что буду вместо него царем; мне тогда не думалось, что настанет и мой погребальный пир, что Амулий будет ликовать на нем, как я ликовал, будет принуждать меня, как я сам тогда со старшинами увещевал Авентина сойти в землю. Мы его лишили почетного склепа среди царей на этом острове за упрямство, – за то, что он, как ты, указывал на обычай спокойной смерти старцев у сабинян, не хотел умирать добровольно, стал защищаться от нас, хотел бежать к марсам в горы. Мы его схватили, силой отвели на самую вершину холма над рекой, силой заставили, как Амулий меня, есть бобы и сардинки. Я тогда не знал, как все это ужасно!.. Мы пировали три дня над могилой Авентина, опасаясь, что родные отроют его, как ты отрыл меня. Амулий не был так догадлив.

– Амулий поторопился увести всех отсюда, пока ты еще не умер, потому что опасается, что твой дух, в гневе на него за непочтительность, получив могущество после смерти, нападет на него с другими мертвецами и отмстит за насилие, за все дерзости.

Нумитор горячо обнял отца, разгораясь одушевлением, рассказывая ему свои планы о заключении союзов с марсами и сабинянами, что тот вполне одобрил, а потом вынес из тесной землянки стол и кресло, вместо них настелил травы, уложил отца, как мог покойнее, решив, что Прока будет жить в своей могиле, как в хижине, снабжаемый всем, что он любит: утварью, пищей, одеждой, привозимыми тайно сыном, пока смерть сама не смежит его очей.

Они были оба уверены, что никто на свете не дерзнет ступить ногою в эти ужасающие дебри царского могильника.

Поставив около лежащего отца провизию, неустрашимый Нумитор закрыл дверь снаружи щитом от возможного вторжения диких коз и отправился искать себе защиты у соседей от дерзостей брата.

ГЛАВА XIX

Жрец кровожадной богини

Престарелый возрастом, но еще могучий богатырь силою рук, жрец Цинтии, не ожидая себе ничего неприятного, а всего менее – нападения соперника в необычное время, летом, – мирно спал в хижине среди горных дебрей леса у озера, мимо которого Нумитору неизбежно лежал путь от альбунейского острова к земле марсов.

Все было тихо в этой безлюдной пустыне. Молодая луна гляделась, как в зеркало, в совершенно гладкую поверхность озерных вод, которые впоследствии прозваны «Зеркалом Дианы», когда люди отождествили эту богиню с луной.

При блеске кроткого светила ночи хороводы летучих мышей игриво кружились в воздухе, гоняясь за мириадами ночных бабочек и др. всевозможных насекомых, какие роями носились в той влажной местности.

Роса курилась после знойного дня, застилая гладь озерной пучины тонкою пеленою, точно желая скрыть все тайны водяной глуби – испокон веков погребенные в ней жертвы мрачного культа Лациума.

Но Неморенское озеро (lacus nemorensis) было так глубоко, что слабый луч ночного светила не проникал в его заповедные недра.

Неморенское озеро образовалось из кратера потухшего вулкана, вследствие чего почва его берегов не была устойчива – то поднималась горою над уровнем воды, то понижалась к ней, по прихоти нередких там землетрясений.

Звук трепетного порханья бессильных крыльев нетопырей, похожий на певучий свист отпущенной тетивы лука, производил в воздухе своеобразную гармоническую мелодию, к которой временами прибавлялся более резкий шум от полета совы или, тоже имеющий сельскую прелесть, ее унылый голос в дупле вековых дубов и буков, стоявших у берегов, вокруг расчищенной поляны, и дальше, по склонам гор, точно заснув или глубоко задумавшись над каким-то вопросом, – быть может, над разгадыванием причин жестокостей человеческих.

Глядели эти вековые, толстые дубы и буки, точно мудрые, маститые старцы, Лары этих мест, на сложенную в центре поляны груду огромных камней, составлявшую алтарь Цинтии, таинственной кровожадной дочери богов неведомых – Дианы (от Dii – боги), силы от сил никем не исследованного Неба, проникать в тайны которого в Лациуме никто не дерзал.

Внезапно, в самую полночь, мирная тишь пустынных дебрей была нарушена и глубоко заснувшего жреца Цинтии разбудил вызов на жертвенный бой – громкий клич молодого буяна, выступившего из пьяной толпы, пришедшей с Амулием.

– Нессо!.. – возгласил нежданный соперник во всю силу крепкого пастушьего горла, – старый, глупый, неловкий кабан неморенский!.. толстяк неповоротливый!.. вылезай из твоей берлоги, никуда не годный зверь!.. ты одряхлел; ты оглупел; руки у тебя трясутся, ноги подгибаются, рот беззубый шамкает, пришепетывает. Был ты подобен пещерному медведю, с какими боролись наши прадеды, а теперь ты похож на свинью. Я пришел тебя зарубить в жертву богине. Я Юл из альбанских пастухов; я умнее тебя и отважнее. Неуклюж ты, как бык, старый Hecco!.. рыбы и раки в озере давно тебя ждут на хорошую закуску с выпивкой из твоей крови. Я пришел вырвать секиру из рук твоих и раздробить тебе череп.

Разбуженный этою, сказанною нараспев протяжною речью вызова, жрец торопливо закутался в снятый им на постели покров из дерюги – символ его сана, – длинный, широкий мешок, покрывший его фигуру во весь рост с головой, где виднелись только небольшие отверстия для глаз и с боков были высунуты голые руки, сверх этого покрывала низко надвинул на самые брови дубовый венок и перетянул себе стан широким поясом из священных ремней жертвенных животных.

Держа наотмашь без особенных усилий, точно тростниковую палочку, огромную каменную секиру из цельной глыбы, вздетой на дубовое древко, – орудие, которое простые латины не могли поднимать, а лишь с трудом волочили по земле обеими руками, – с этой секирою наотмашь старый силач, жрец кровожадной Цинтии, показался из хижины.

Недоумение, злость, все чувства, несомненно выражавшиеся на его суровом лице, были скрыты мешком жреческого покрывала, и от этого Нессо казался спокойным, но тон его голоса выдал тревогу, когда он заговорил, увидев, что не случайно забрел к нему дерзкий безумец с несвоевременным вызовом, а вся поляна перед жертвенником занята старшинами Лациума, их сыновьями и родственниками, впереди которых стоял смелый Амулий, подзадоривая выбранных на бой 12 молодых людей, имевших секиры.

– Почему вы пришли теперь сюда в горы, жители долин Лациума? – заговорил Нессо, отстраняясь от наступавшей на него группы юношей, – почему вы хотите заставить меня лить тут кровь человека в необычное время? Праздник Цинтии наступит не скоро. Приведите мне коз или оленей, и я зарублю их богине при ваших молитвах во всякое время; на человека теперь моя секира не должна падать.

Но буяны продолжали напирать на жреца, стараясь оттеснить его от хижины к высокому, крутому берегу озёра.

– Старый Нессо! – дразнили они, – глупый Нессо!.. борись со всеми нами; мы пришли убить тебя, и убьем непременно.

– По решению всего Лациума, – заявил Амулий, – мы Проку зарыли; я царь Альбы-Лонги и всех союзных городов; я приказал петухам убить тебя.

– Ты приказал им совершить беззаконие, – возразил Нессо, – ты принудил отца разделить Лациум на два владения, чего испокон веков не случалось у нас. Не ты, а Нумитор законный царь по наследию отцовскому.