Булатный перстень, стр. 95
Некоторое время оба молчали.
— Что-то мог бы сказать Нерецкий, — глядя в пол, с трудом выговорил Михайлов.
— Да, он знает некоторые имена. Я сам мог бы назвать князя как главного зачинщика этой мерзости. Тем более, что ему ничего не угрожает…
— Да, я помню.
— И его главного помощника также. Если бы я только был уверен, что он не втянет в это дело людей, виновных лишь в наивности своей…
Михайлов редко понимал более того, что сказано вслух. Но тут чувства были обострены. И сделалось ясно, что выбор — вот он, сию минуту надобно с ним что-то делать. Сенатор всячески показывал, какого ответа ждет.
— Полагаю, что не втянет, — тихо сказал Михайлов.
— Речь идет почти о сотне флотских офицеров. На одном «Ростиславе» их не менее двух десятков. Грейг нарочно там их собрал. И всякий нужен на своем месте…
— Догадываюсь, — едва удержав язык от упоминания мифической тысячи, произнес Михайлов. — Где им и быть, как не на Грейговом флагмане?
— Не возмущайтесь Грейгом. Он пытался быть честным во всем.
— Как тот чудак, что пытается сидеть одной задницей на двух стульях!
Ржевский засмеялся.
— Грейг уже свое получил. Недоверие государыни — самый достойный «приз». На словах не высказано, однако все претензии к Грейгу, так или иначе, прозвучали.
— Как же он будет дальше служить?
— Я не Сивилла Кумская и не Кассандра, но сдается мне, что… Грейг более служить не будет.
— Подаст в отставку?
— Хорошо, коли так.
Опять возникло тягостное молчание.
— Я, пожалуй, пойду, поищу Ерофеева с Усовым, — наконец соврал Михайлов. — И Новикова.
— Да, ступайте. Но — в одиночку?
— Возьму с собой мичмана Колокольцева.
— Мичман еще очень молод.
Михайлов понял: как бы юное создание не увидело чего лишнего и не проболталось. Ржевский догадывался, что Ероха с Усовым отлично знают, где Майков; возможно, держат его на мушке и ждут лишь знака от Михайлова.
— Мичман будет искать Новикова, который поставлен у канала, соединяющего пруды, и не откликался на зов.
— Бог в помощь, Михайлов. Когда выспитесь после бурной ночи — приезжайте ко мне. Вы у Колокольцевых будете?
— Нет. Я поеду домой.
У Колокольцевых было хорошо, но Михайлов хотел в маленькую комнатку, где стояла коротковатая кровать, где стараниями тещи Натальи Фалалеевны горела под образом Николы Морского неугасимая лампадка и пахло ладаном. Он должен был побыть наедине с собой в родном доме — там, где его дети.
— Буду ждать вас.
— Приеду.
Ржевский направился к лодкам.
— Эй, господин мичман! — позвал Михайлов.
— Алексей Иванович!
— Сбегай, покликай Новикова.
— Единым духом!
Родька пропадал довольно долго. Вернувшись, доложил: Владимир Данилыч сгинул в неизвестном направлении.
— Может, за этими господами в белых плащах гоняется? — предположил Родька.
— Чего за ними гоняться? Вон они — перед павильоном и на пристани, кроме разве пятерых, которые через реку вплавь ушли. Поэтому ступай поищи Новикова, пройди подальше, покричи. Где-то же он есть.
Родька в полнейшем недоумении ушел к прудам, а Михайлов крепко задумался.
Угнетала мысль о количестве имен, которое мог без всякого принуждения с готовностью назвать Майков, причем и проверить его было невозможно, масонам многие сочувствовали. Что тут может помочь, кроме пистолетной пули в висок, Михайлов не знал.
Убивать людей ему еще не доводилось. Как и приказывать. И намекать, что это было бы весьма желательно, — тоже.
А Ржевский хотел быть уверен, что Майков не заговорит…
Вдали звенел Родькин голос. Бас Новикова не отзывался. Михайлов крепко почесал в затылке: что делать? И ни одной мудрой мысли в михайловской голове не родилось.
В это время Александра и Нерецкий, держась за руки, плыли домой.
— Я тебя никому не отдам, слышишь? — шептала Александра.
— Да, да, — отвечал он.
— Никому… — и тут она вдруг вспомнила о Поликсене и Мавруше. Теперь, когда Нерецкий спасен, можно было и о них побеспокоиться. Вспомнила она также и о своих нижних юбках, оставшихся на ветках, — и тихо рассмеялась. Платье, в котором она была, годилось только на тряпки, и почему-то это радовало — нужно же хоть чем-то заплатить за счастье!
В дом на Миллионной они вошли, держась за руки. Следом Гришка вел пострадавшего в побоище Пашку.
Дворня всполошилась. Оказалось — никто не ложился спать, все выскочили в сени.
— Батюшки, барыня-голубушка! — запричитала Фрося. — Павла, дура, на извозчике приехала, кричит: беда, беда! А вы, голубушка наша, живы, целы!
— Идем, Фрося, в уборную, разденешь меня. Авдотья, Матрешка! Ставьте воду греть! Андрюшка, будешь служить с сего дня барину, — Александра показала на Нерецкого.
— Слава богу… — прошептала Татьяна, а Ильич перекрестился.
— Ездили-таки на поганый остров, — сказал он. — Говорил же! Что я на том свете барину Василию Фомичу скажу?
— Да ты нас всех переживешь! Андрюшка, раздевай барина! Подавай ему мыться!
Войдя в уборную и позволив снять с себя платье, Александра села в кресло. Вот и настал желанный час! Душа сгорала от любовного нетерпения.
Но оказалось, что Александра в пылу поисков и сражений не заметила приключившегося конфуза. Заметила Фрося и тихо засмеялась:
— Барыня-голубушка, до чего ж некстати…
— И впрямь… — расстроилась Александра. — Отчего только у нас, женщин, такое несчастье? Отчего с мужчинами не случается?
— У них, голубушка-барыня, свои беды. Особливо когда за пятьдесят.
— Молчи, охальница. Посмотри лучше, кружева с платья еще можно спасти?
— Штопать придется…
— Штопать! Мастерицу искать надо… или бог с ними, с кружевами… Забирай! Порежешь, отделаешь себе косынку.
— Голубушка-барыня! Косыночку надену на ваше венчанье!
Александра неожиданно для себя потянулась к Фросе и поцеловала в щеку. Горничная остолбенела.
— Воду тащи и вели ужин накрывать!
— Какой ужин, завтрак скоро!
— Ну, завтрак!
Коли не в объятия любимого — то хоть посидеть с ним рядом на канапе, угостить его, самой полакомиться, — решила Александра. Все равно ведь не заснуть.
Нерецкий после сиденья в подвале мылся долго и старательно. Он вышел в малую гостиную с мокрыми волосами, улыбаясь, как дитя. Александра устремилась к нему, обняла, прижалась, но не целовала.
— Подождем, не станем спешить, — сказала она. — Ну, рассказывай, все рассказывай!
— Да уж рассказал…
— Еще!
Сон сморил их, когда солнце уже вовсю светило и с улицы раздавались голоса дворников и извозчиков. Они так и заснули на канапе, почти в обнимку.
Будить никто не посмел.
Глава двадцать третья
КОМУ РЕШАТЬ
Александра не знала, как быть. Она полагала, что Ржевский хоть записочку пришлет. Ведь коли не Денис Нерецкий, так письма из московских лож понадобятся ему. А он все не присылал. И второй день Нерецкий жил в ее доме, словно позабыв, что его показания необходимы для распутывания дела об измене.
Он наслаждался. Листал книги и альбомы, присаживался к клавикордам, пробовал распеться — беспокоился, что сидение в подземелье повредило голосу. Очень деликатно обнимал и целовал Александру.
А она, опомнившись после безумной ночи, вдруг засуетилась — съездила в часть, поговорила с частным приставом о розыске Поликсены, послала Гришку на Елагин остров искать следы Мавруши.
Пристав, наговорив комплиментов, дал обещание найти девицу. А Гришка вернулся ни с чем — Маврушу никто после того, как она сбежала из елагинского дворца, не видел.
Александра подумала сгоряча, что глупая смольнянка могла с горя утопиться. Этого только недоставало! Нужно было с кем-то посоветоваться — но с кем? Ехать к Федосье Сергеевне Александра попросту боялась — тетка не только изругает за пропажу, так еще и разнесет дурную новость по всей столице. Ехать к Ржевской, знающей повадки смольнянок? Но она наверняка знает, что подруга с шумом и криками забрала к себе Нерецкого, который должен давать показания по делу о измене. Елагин-то, поди, с перепугу, себя выгораживая, много чего во дворце наговорил. И, пожалуй, всех сумел убедить, что лишь по простоте своей оказал злодеям гостеприимство. И Ржевский во дворце, — а он мог бы что-то путное подсказать.