Денис Давыдов, стр. 41

Тут ротмистр Федоров молча потупил взгляд. Он смекнул, что дальнейшие уговоры бесполезны и смилостивился.

– Хорошо, Пегов! Только чтоб завтра в полдень быть в эскадроне. Ну с Богом!

– С Богом! – несказанно обрадовался гусар. Азовский тем временем доложил вожаку о своем друге и получил от него дозволение на участие Пегова в налете.

– Под твою личную ответственность, – строго наказал Давыдов. – Чтоб потом не роптал!

Азовский уведомил Пегова: «Партизаны действуют большей частью в рассыпном строю. Иной раз случается и «рассыпное отступление» при столкновении с грозным противником. Словом, по первому сигналу вожака отряд рассыпается по полю. Партизаны во весь опор скачут кто куда, лишь бы поскорее уйти от преследования. Однако каждый, миновав несколько верст, должен пробраться незамеченным к означенному сборному пункту».

В потемках партизаны перешли реку вброд. Впереди скакал Давыдов, пригнувшись к шее гнедого коня и сидя глубоко в седле. Пегов видел перед собой теперь совершенно иного Давыдова. В темноте вожак партизан казался солиднее. Ловкий в движениях, с сильными руками, в шапке курчавых волос. Голова поднята, взор устремлен вперед.

Пегов глянул на партизан. Они были подтянуты, напряжены. Только пожилой сухощавый казак Чугреев, что так трогательно говорил с собакой, которого все здесь величали «батькой», строго поглядывал из-под седых бровей на молодых партизан да на Пегова, допущенного в налет впервые.

Чугреев следил за тем, ровно ли скачут под казаками кони, не зарывается ли который в пути, не звенят ли стремена.

...Час-другой пария провела в седле. Партизаны то лесом проскачут, то в глухую балку нырнут, то по узкой витой тропе цепью протянутся.

Зарево пожара все ближе, а тьма все гуще. В пути никто не проронил ни слова.

Давыдов первым пришпорил коня.

– Ухо востро, братцы! – распорядился он. – Подобрать поводья. Сабли к седлу, чтоб звуку не было. Друг с дружкой не сближаться, чтоб стремя не заговорило... Глядеть в оба!

– Слушаюсь! – ответил за всех Чугреев.

Давыдов разделил партизан на три взвода: одних оставил при себе, других отдал под надзор Степану Храповицкому. Ну а прочих – Чеченскому.

Пегов, Азовский и Чугреев остались при вожаке партизан.

Взводу Чеченского с казаками приказано было заходить с правого боку, Храповицкому со своими людьми – с левого. Сам же Денис Васильевич шел прямо, во фронт.

Партизаны скакали лесной тропой, в струнку, поводья подобраны. Впереди вилось на ветру пламя: догорала спаленная французами деревенька Матвеевка.

Давыдов легко спрыгнул с коня. Передав поводья Федьке Шухову, он подозвал к себе Кузьму Жолудя и Чугреева.

– Пойдете в разведку! – последовал приказ.

Ночь выдалась тихая, правда, издалека доносились порой какие-то странные звуки: то ли лай собаки, то ли плач ребенка, то ли крик совы...

Пегов взглянул на небо. Ясные прежде звезды начинали бледнеть и мигать – близился рассвет. И вдруг будто зазвенел колокольчик, зазвенел тонко, надрывно. Нет, это не колокольчик, а таинственные звуки и шорохи уходящей ночи: они рождались не то на реке, не то в небе, не то на земле... и так же незаметно смолкали.

Конь Пегова навострил уши, нервно вздрогнул всем телом: какой-то серый клубок запыхтел у него под копытами и, шурша палым листом, покатился в сторону. Конь не вытерпел, всхрапнул и встал на дыбы... Оказалось, это пробежал полуночник-еж. Гусар спрыгнул наземь и с трудом успокоил норовистого коня.

Давыдов переговорил о чем-то с вернувшимися из разведки казаками, подошел к партизанам:

– Французы спят как убитые. Даже дозорные. Ворвемся скопом и как мокрым рядном их накроем. На конь!

Вожак партизан скакал впереди. Пегов, обнажив саблю, едва поспевал за ним. В горячке налета гусару запомнились топот копыт, ржанье коней да звон стремян, а еще – крики сонных французов, стоны и чей-то глухой рев. Сабля гусара ударила в чье-то упругое тело, он с трудом выдернул ее и повернул коня. Началась погоня за растерянным, застигнутым врасплох неприятелем под победное «Ура-а-а!», гремевшее с разных сторон.

Конь Пегова вихрем пронесся меж фурами. Ударом сабли гусар сразил на скаку французского офицера. В ту же минуту он услыхал за спиной знакомый басок Василия Азовского:

– Ай да Николай!

Невдалеке Пегов узрел «батьку» Чугреева на взмыленном, брызжущем пеной коне. На скаку он придерживал впереди себя смертельно раненного казака, окровавленная голова которого безжизненно свесилась вниз.

Неожиданно «батька» повернулся к Пегову и крикнул:

– Назад, ваше благородие! Кончено дело!

Партизаны держали путь к лесной стоянке: погромыхивали отбитые у неприятеля фуры с награбленной у крестьян провизией. А позади фур плелись связанные веревками пленные французы в синих и зеленых мундирах.

Николай дышал тяжело. По-настоящему он пришел в себя, когда туман рассеялся и немного развиднелось.

Азовский громко, заливисто смеялся, указывая Давыдову на Пегова:

– Истинно гусар, Николай!. Чертом дрался! А теперь, видать, сник, – скаля белые зубы, казак похлопал друга по плечу.

Холодное, предзимнее солнце позолотило сухой поредевший березняк. Давыдов восседал на гнедом красавце-коне. Конь нетерпеливо рыл копытами землю. Словно шелк, лоснилась его шерсть. Несмотря на жестокую сечу, конь выглядел исправно. Грива приглажена. Копыта подмазаны. Черные навыкате глаза, шоколадный корпус, небольшая узколобая голова и кроваво-красные ноздри придавали ему боевой вид. Конь был под стать бравому седоку.

Давыдов радовался успеху налета и, поглаживая усы, силился вспомнить: где же доводилось ему встречать прежде этого гусара?

Меж тем Пегов стоял, опустив голову. Гусар оробел от похвалы Азовского. Он хотел горячо поблагодарить своего храброго спасителя и попрощаться как подобает с верным другом Василием Азовским, но по-прежнему не мог двинуться с места и замер будто вкопанный, не промолвив ни слова. Партизаны тем часом спустились в низину и скрылись из глаз.

Геройский полувзвод

Зима в двенадцатом году рано проявила свои норов. Похолодало уже в октябре. Проселочная дорога к лесу подсохла и смерзлась. Студеный ветер донес легкий посвист дозорного, сидящего в белом халате на заснеженной сосне.

Давыдов погасил трубку и велел всем быть начеку.

Вскоре явился связной, бойкий вихрастый паренек из местных крестьян, с усмешкой донес:

– По тропе идет зоритель с ружьем. Впереди его бежит собака. Сразу видать – охотник. Мундир на нем расписной.

Давыдов приказал казакам седлать коней и пленить француза

Партизаны тотчас же поскакали опушкой, увидели офицера и окружили его. К великому их удивлению, француз даже не попытался защищаться, а лишь нахмурился и безнадежно махнул рукой.

Казаки отобрали у него ружье и привели к командиру.

Денис Васильевич допросил пленного:

– Кто вы и как попали сюда? Француз, заикаясь от волнения, отвечал:

– Я полковник 4-го Иллирийского полка Гётальс. Страстный охотник по дичи.

– Вижу, страстный, – согласно кивнул Давыдов, указав на ягдташ. – А что в сумке?

– Тетерев, – прохрипел француз, кутаясь в теплый шарф. Он раскрыл ягдташ и вынул оттуда краснобровую черную птицу с лирообразным хвостом и белоснежной выпушкой.