Морской разбойник и торговцы неграми, или Мщение черного невольника, стр. 20
Бефри. Ах! черт возьми! если бы дело шло о человеке, то я бы не осмелился и подумать о таких вещах. Вы знаете мои правила, как я человеколюбив... Но негр, невольник, есть просто душа мужеского пола, единица, а не человек... что за беда повесить душу, или единицу?
Вилль. И то правда...
Бефри. Разумеется... Вот, положим, например, если бы правительство объявило: «Каждая сопатая лошадь должна быть застрелена, но владелец ее будет вознагражден за потерю по оценке наличными деньгами». И если вы имеете возможность выдать за сопатую, старую лошадь, которая бесполезно стоит у вас на конюшне и, не работая, ест даром сено и овес, то разве вы бы не сделали этого? Не лучше ли получить две тысячи франков, чем держать на конюшне и кормить по пустому негодную скотину?
Вилль. Оно конечно бы так!.. Мне не очень приятно бросать деньги за окошко... а приятнее бы было получать их... Но вот, видите... человеческое чувство удерживает меня несколько... знаете, притом же общественное мнение много значит... у меня есть семейство... мне не хотелось бы портить свою репутацию, а здесь так любят болтать обо всем...
Бефри. А мой пример разве ничего не значит?.. Разве я хуже вас?..
Вилль. О нет! Нет, друг мой!.. Я говорил совсем не в этом смысле!.. Я совершенно согласен с вами... И завтра же воспользуюсь вашим советом...
Бефри. Хорошо!.. Но мы довольно уже поговорили о делах, дамы соскучились без нас... выпьем еще по стаканчику мадеры... и пойдем к ним.
Вилль. За вами партия в преферанс... я хочу непременно отыграться!.. (они уходят).
Через пять дней после этого разговора почтенный господин Вилль считал, вздыхая немного, две тысячи франков звонкою монетою...
Старый негр его, Вулкан, был повешен, и тело этого несчастного качалось на виселице. Таким образом, бережливый хозяин избавился от напрасного убытка кормить его даром. На другой день после этой казни, вечером, негры собрались все по звону колокола на молитву и стали на колени вместе с господином Виллем и его семейством... Колонист был человек весьма набожный!..
Какое умилительное зрелище представляли эти рабы и господин их, вместе поклоняющиеся Творцу, и в эту минуту равные перед ним!.. читающие вместе одну и ту же молитву под лазурным сводом небес, испещренных блистающими звездами!
Вокруг них не слышно было ни малейшего шума, только раздавался громкий и важный голос колониста, читающего молитву, и серебристый тоненький голосок Женни, вторящей ему.
Пальмовые деревья тихо качали своими большими блестящими листьями, а цветы кофейных кустарников распускались в ночной прохладе, наполняя воздух благовонным запахом.
После молитвы негры пошли прогуляться по лугам, ибо им это было позволено.
Атар-Гюлю не спалось в эту ночь. Ночью он любил бродить один, ибо это было единственное время, в которое он мог снять с себя личину своей смиренной и униженной покорности, свою ласковую и кроткую улыбку.
Нужно было видеть его тогда, как он, в бешенстве, прыгал, валялся по земле и ревел как лев, вспоминая об обидах и ударах, которым он ежедневно подвергался.
Когда он вспоминал о Брюларе и о колонисте, приказавшем высечь его безвинно и оказывавшем ему унизительное сострадание, привязанность человека к скоту, к собаке, тогда глаза его сверкали, и зубы щелкали.
Но ненависть его к своим тиранам и жажда мщения достигли высочайшей степени, когда, выйдя из рощи, он увидел перед собой при свете луны виселицу, на которой качалось темное тело...
Он подошел к ней ближе, потом еще ближе...
Ноги его подкосились, и он упал на землю...
Пробыв несколько минут в этом положении, он встал, бросился как тигр на виселицу и в один прыжок очутился на вершине ее.
Тут он испустил ужасный, раздирающий сердце вопль, ибо несчастный узнал в повешенном своего отца.
Своего Отца!
Отца, проданного как и он Брюларом колонисту.
Атар-Гюль мигом отрезал веревку, привязывавшую тело к виселице, взял его за плечи и убежал в лес с этой драгоценной ношей. Бывают такие горести, которые имеют надобность скрываться во мраке и уединении...
На другой день, при первом звуке колокола Атар-Гюль уже находился на своем месте в доме хозяина с веселым, спокойным лицом и со своей вечно кроткой улыбкой на устах.
И вот почему господин Вилль и Брюлар беспрестанно занимали воображение Атар-Гюля, тем более, что Юпитер объяснил ему причину казни его отца. Теперь вы, я думаю, можете понять ненависть негра к этому почтенному колонисту. И радость, которую он почувствовал, видя, что служба его при семействе хозяина доставит ему множество удобных случаев отомстить. А потому он так искусно притворялся и лицемерил, что господин Вилль после пятимесячного испытания остался совершенно доволен его ревностной и усердной службой, провозгласил его образцом хороших слуг, сделал своим камердинером и удостоил своим полным доверием.
Вследствие всего этого Атар-Гюлю поручено было надзирать за приготовлением к празднику обручения хорошенькой Женни с молодым Теодориком.
ГЛАВА VI
Праздник
Счастливый Теодорик!.. Счастливая Женни!.. Итак, вот уже наступил, наконец, сей день обручения вашего, столь нетерпеливо вами ожидаемый... Не потупляй свои прелестные глазки, милая Женни!.. пусть блистает в них огонь радости, тебя оживляющий, выражение которых делает столь счастливым твоего любовника, который ни на минуту не сводит с тебя глаз!
Но некто и другой смотрит из-за угла пристально и сверкающими взорами на жениха и невесту.
Этот другой — Атар-Гюль... Он стоял у дверей, ему поручено было наблюдать за прислугой, состоящей из негров; лицо его по-прежнему сияло вечной кроткой улыбкой. Он с завистливой злобой в душе смотрел на Теодорика и Женни, думая про себя:
— О! как они счастливы! богаты! молоды! прекрасны!.. Чего им недостает? А отец их?.. Он также счастлив их счастьем! Отец! Для этих белых людей отец есть нежный и искренний друг, предлагающий детям своим золото, дом, жениха, невесту, множество невольников.
А для меня!.. Отец есть труп, качающийся на виселице!
Для них жизнь есть всегдашнее счастье и наслаждение... Они считают время не часами, а удовольствиями и забавами...
А для меня жизнь есть рабство, работа и побои... Меня и собратий моих привезли сюда, скованных, с африканского берега, продали как скотов, как гурт волов или табун лошадей, чтобы обрабатывать в поте лица поля богатого колониста и доставлять ему средства наслаждаться утонченной роскошью! Нас, людей, созданных по образу и подобию их Бога, как говорил нам их пастор! О! но и я имею свое счастье!.. Я держу в моей рабской руке, на конце моего ножа участь этих счастливых и блаженных людей! Я могу сказать: если захочу, что сию же минуту превращу это брачное ложе в смертный одр, эту невесту в сироту, этого веселого жениха во вдовца, эту радость в горькие слезы!.. Счастье мое состоит в том, что я могу сказать себе: некогда все это семейство будет истреблено мною! И однако же последний из них, ничего не подозревая, пожмет мне руку, умирая, и скажет: Благословляю тебя, мой верный и достойный раб!
Тут он с такой лицемерной нежностью взглянул на Женни и Теодорика, что они сказали друг другу:
— Как любит нас этот добрый Атар-Гюль! Вот, можно сказать, примерный невольник!..
— Ну, что ты задумался, черномазый! — сказал ему ласково добрый господин Вилль, ущипнув, шутя, негра за ухо. — Посмотри-ка!.. что там слуги так долго копаются... вели подавать пунш скорее!..
Атар-Гюль поклонился, поспешно вышел вон и исполнил с точностью приказание.
Все колонисты острова Ямайки собрались в обширном и великолепном доме отца Женни на праздник ее обручения.
Посреди длинной галереи, уставленной цветами, освещенной множеством восковых свечей, слуги-негры в богатых ливреях, подавали веселым гостям свежие ананасы и апельсины, бананы, гранаты и другие нежные и сладкие плоды, растущие на острове Ямайка, также варенья и конфеты; напитки разного рода, пунш и мороженое. Одним словом, зала доброго колониста Билля представляла настоящий земной рай.