Агасфер. Том 3, стр. 94

— Впрочем, наш отец знал, кого выбрать! Она — вдова его товарища по службе.

— И как она тревожилась, видя нашу печаль, как старалась нас утешить!

— Я двадцать раз видела, что у нее были глаза полны слез, когда она на нас смотрела, — продолжала Роза. — Она очень нас любит, и мы ее также… и знаешь, что мы придумали, когда папа вернется?..

— Да молчи, сестра… — прервала ее со смехом Бланш. — Дагобер не сумеет сохранить нашу тайну.

— Он-то?

— Сумеешь сохранить секрет, Дагобер?

— Знаете, — с растущим смущением заметил солдат, — лучше, если вы ничего мне не скажете…

— Ты ничего, значит, не можешь скрыть от госпожи Августины?

— Ах вы, Дагобер, Дагобер, — весело говорила Бланш, грозя ему пальцем. — Вы, кажется, кокетничаете с нашей гувернанткой!

— Я… кокетничаю?! — сказал солдат.

И тон, и выражение, с каким Дагобер произнес эти слова, были так красноречивы, что девушки расхохотались.

В эту минуту отворилась дверь в залу.

Появился Жокрис и объявил громогласно:

— Господин Роден.

И вслед за ним в комнату проскользнул иезуит. Попав в залу, он считал, что игра уже выиграна, и его змеиные глазки заблестели. Трудно описать изумление сестер и гнев Дагобера при этом неожиданном появлении.

Подбежав к Жокрису, Дагобер схватил его за шиворот и закричал:

— Как смел ты кого бы то ни было впустить без позволения?

— Помилуйте, господин Дагобер! — кричал Жокрис, бросаясь на колени с самым глупым умоляющим видом.

— Вон отсюда… а главное, вы… вон!.. Слышите… вон! — угрожающе напустился солдат на Родена, уже пробиравшегося к сиротам с лицемерной улыбкой.

— Ваш слуга, — смиренно раскланялся иезуит, не трогаясь с места.

— А ты-то уберешься? — кричал солдат на Жокриса, который не поднимался с колен, зная, что в таком положении он сумеет сказать все, что надо, прежде чем Дагобер его вытолкает.

— Господин Дагобер, — жалобным голосом говорил Жокрис, — простите, что я провел этого господина… но я потерял голову от несчастия с госпожой Августиной…

— Какого несчастия? — с беспокойством воскликнули девушки, живо подходя к Жокрису.

— Уйдешь ли ты? — тряся Жокриса за ворот, кричал Дагобер.

— Говорите… говорите, что случилось с госпожой Августиной? — допытывалась Бланш.

— Да ведь с ней ночью холера… — Жокрис не мог докончить, так как Дагобер обрушил на его челюсть такой славный удар, какого он уже давно никому не давал. Призвав затем на помощь свою силу, еще значительную для его возраста, бывший конногренадер мощной хваткой поставил Жокриса на ноги и здоровенным пинком в одно место пониже спины вытолкнул в соседнюю комнату.

— Теперь ваш черед!.. И если вы сейчас же не выкатитесь!.. — с пылавшим от гнева взглядом, раскрасневшимися щеками и с выразительным жестом проговорил Дагобер.

— Мое почтение, месье, мое почтение… — бормотал Роден, раскланиваясь с девушками и пятясь к двери задом.

48. ДОЛГ

Роден медленно отступал под огнем гневных взглядов Дагобера, не теряя в то же время из вида девушек, явно взволнованных умышленной бестактностью Жокриса: Дагобер строго-настрого запретил ему говорить о болезни гувернантки.

Роза с живостью подошла к солдату и спросила:

— Неужели в самом деле Августина заболела холерой?

— Не знаю… не думаю… во всяком случае, это вас не касается.

— Дагобер, ты хочешь скрыть от нас несчастье, — заметила Бланш. — Я помню, ты давеча смутился, когда говорил с нами об Августине.

— Если она больна, мы не можем ее покинуть: она сочувствовала нашей печали, и мы не можем ее оставить одну в страдании.

— Пойдем к ней, сестра… пойдем в ее комнату, — сказала Бланш, приближаясь к дверям, у которых стоял Роден, со вниманием наблюдавший за этой сценой.

— Вы отсюда не выйдете! — строго сказал сестрам солдат.

— Дагобер, — твердо возразила Бланш, — речь идет о священном долге, и не исполнить его будет низостью.

— А я говорю, что вы отсюда не выйдете! — повторял солдат, с нетерпением топнув ногой.

— Друг мой, — не менее решительно заявила девушка. — Наш отец, расставаясь с нами, дал пример, как надо исполнять свой долг; он не простит нам, если мы забудем урок!

— Как? — закричал вне себя Дагобер, бросаясь к сестрам, чтобы не допустить им уйти. — Вы воображаете, что я во имя какого-то долга пущу вас к холерной больной? Ваш долг — жить, и жить на радость отца… и на мою… Ни слова больше об этом безумии!

— Не может быть никакой опасности навестить Августину в ее комнате! — сказала Роза.

— А если бы даже опасность и была, — прибавила Бланш, — то мы не можем колебаться. Будь добр, Дагобер, пропусти нас.

В это время по лицу внимательно прислушивавшегося Родена промелькнуло выражение зловещей радости; он вздрогнул, и глаза его загорелись мрачным огнем.

— Дагобер, не отказывай нам, — сказала Бланш. — Ведь ты сделал бы для нас то, что мы хотим сделать для другой; в чем же тебе упрекать нас?

Дагобер, заслонявший до тех пор дверь, вдруг отступил и довольно спокойно сказал:

— Я старый безумец!.. Идите… идите… и если вы найдете госпожу Августину у себя, можете там и остаться.

Изумленные словами и тоном Дагобера, сестры остались на месте в нерешительности.

— Но если ее нет здесь… то где же она? — спросила Роза.

— Так я вам и скажу, когда вы так взволнованы.

— Она умерла! — воскликнула Роза, побледнев.

— Да нет же, нет! — успокаивал их солдат. — Клянусь вашим отцом… что нет… Но при первом же приступе болезни она попросила, чтобы ее увезли отсюда… так как боялась заразить остальных.

— Добрая, мужественная женщина! — сказала с нежностью Роза. — А ты еще не хочешь…

— Я не хочу, чтобы вы выходили, и вы не выйдете, хотя бы мне пришлось запереть вас на ключ! — гневно воскликнул солдат и, вспомнив, что всю эту неприятную историю устроил своей болтовней Жокрис, он с яростью прибавил: — А уж палку свою я обломаю о спину этого негодяя!

Говоря это, он повернулся к двери, где молчаливо и настороженно стоял Роден, скрывавший под личиной обычного бесстрастия роковой план, уже родившийся в его голове.

Опечаленные девушки не сомневались больше в отъезде гувернантки и уверенные, что Дагобер ни за что не сообщит им, куда ее увезли, стояли в раздумье.

При виде иезуита, о котором он уже забыл, солдат опять рассердился и крикнул:

— А, вы еще здесь?

— Позвольте вам заметить, месье, — отвечал Роден с видом добродушия, какой он умел на себя напускать, — вы сами ведь стояли в дверях и не давали мне возможности пройти.

— Ну, теперь никто вам не мешает… убирайтесь.

— Я сейчас уберусь… месье… хотя я, конечно, вправе удивляться такому приему.

— Тут дело не в приеме, а в уходе… ну, скорее отправляйтесь!..

— Я пришел, чтобы с вами поговорить…

— Некогда мне разговаривать!

— О важном деле…

— У меня одно важное дело: не оставлять этих детей одних…

— Хорошо, — говорил Роден уже на пороге, — я не стану вам больше надоедать… Я думал, что, принеся хорошие вести о маршале Симоне, я…

— Вести о нашем отце? — с живостью сказала Роза, подходя к Родену.

— О! Расскажите… расскажите! — прибавила Бланш.

— У вас вести о маршале? — сказал Дагобер, подозрительно поглядывая на Родена. — Что же это за вести?

Но Роден, не отвечая на этот вопрос, вернулся в залу и, якобы любуясь Розой и Бланш, воскликнул:

— Какое счастье для меня, что я опять могу порадовать этих милых девушек! Сегодня я вижу их менее печальными, чем тогда, когда я увозил из монастыря, где их заперли. Но прелестны и грациозны они по-прежнему. Как мне было приятно видеть их в объятиях великого отца.

— Их место там, а ваше — не здесь! — грубо ответил Дагобер и указал Родену на дверь.

— Ну, у доктора Балейнье, — улыбаясь, тихонько сказал иезуит, — надеюсь, я был на месте, когда возвратил вам ваш орден… когда мадемуазель де Кардовилль не дала вам задушить меня, назвав меня своим освободителем!.. Право, девочки, он чуть меня не задушил: несмотря на его годы, у него рука железная. Ха-ха-ха! Впрочем, пруссаки и казаки знают это еще лучше меня…