Агасфер. Том 3, стр. 89
Маршал сел за письменный стол и знаком подозвал к себе Дагобера. Продолжая очень быстро, твердым почерком писать записку, он, улыбаясь, прошептал так, чтобы дочери не слышали:
— Знаешь, на что я решился, когда шел сюда?
— На что, генерал?
— Пустить себе пулю в лоб… Девочки спасли мне жизнь, — и маршал продолжал писать.
При этом признании Дагобер сделал движение, а затем шепотом прибавил:
— Ну, из ваших пистолетов это не удалось бы… Я капсюли-то снял…
Маршал взглянул на него с удивлением.
Солдат утвердительно кивнул головой и прибавил:
— Ну, теперь, слава Богу, со всем этим покончено?..
Вместо ответа маршал показал блестящим от нежной радости взором на своих дочерей. Затем, запечатав письмо, он сказал:
— Отдай это господину Роберу… я увижусь с ним завтра…
И, обращаясь к дочерям, маршал весело прибавил, протягивая руки:
— Ну, а теперь, сударыни… по поцелую за то, что я пожертвовал ради вас господином Робером!.. Кажется, я заслужил его?
Роза и Бланш бросились отцу на шею.
Почти в эту же минуту вечные странники, разделенные пространством, обменивались таинственными мыслями.
44. РАЗВАЛИНЫ АББАТСТВА УСЕКНОВЕНИЯ ГЛАВЫ ИОАННА ПРЕДТЕЧИ
Солнце на закате.
В глубине громадного соснового леса, в мрачном уединении высятся развалины старинного монастыря, выстроенного в память Усекновения главы Иоанна Предтечи.
Плющ, мох и другие вьющиеся растения густо обвивают почерневшие от времени развалины, вырисовывающиеся на мрачном фоне леса то полуразрушенной аркадой, то остатком стены со стрельчатым окном. Господствуя над развалинами, полузакрытая лианами, на полуразрушенном пьедестале стоит громадная каменная, частью изуродованная статуя. Страшная, мрачная статуя. Она представляет обезглавленного человека в длинной античной тоге, с блюдом в руках; на блюде лежит голова — его собственная голова.
Эта статуя изображает мученика Иоанна, обезглавленного по требованию Иродиады.
Вокруг царит торжественное молчание, прерываемое время от времени шелестом колеблемых ветром ветвей огромных сосен.
Облака медного цвета, багровые от заката, медленно проносятся над лесом, отражаясь в быстром ручейке, который протекает через разрушенное аббатство, а дальше пробирается по скалам. Вода течет, облака плывут, вековые деревья трепещут, шепчет легкий ветерок.
Вдруг в сумраке чащи, образованном густыми верхушками, где неисчислимые стволы деревьев теряются в беспредельной дали, показывается человеческая фигура…
Это женщина.
Она медленно приближается к развалинам… Вот она уже достигла их… ее нога ступает на землю, некогда благословенную… Эта женщина бледна, взгляд ее печален, ноги запылены, длинное платье волочится по земле, походка колеблющаяся, изнемогающая…
У источника, у подножия статуи святого, лежит громадный камень. На него-то и упала эта женщина, измученная и задыхающаяся от усталости.
А между тем сколько дней, лет, веков она ходит, ходит, не уставая никогда!
В первый раз почувствовала она непреодолимое изнеможение…
В первый раз изранены ее ноги…
В первый раз та, которая ровным, безразличным и твердым шагом попирала движущуюся лаву знойных пустынь — волны раскаленного добела песка, поглощавшие целые караваны,
та, которая таким же твердым, презрительным, спокойным шагом шла по вечным снегам полярных стран, ледяных пустынь, где не могло жить ни одно человеческое существо,
та, которую щадили и истребительное пламя пожара, и воды необузданного потока,
та, которая уже столько веков не имела ничего общего с человечеством, -
впервые почувствовала боль…
Ее ноги истекают кровью… члены разбиты усталостью… ее мучит палящая жажда…
Она сознает это недомогание… Она страдает… и сама не смеет этому поверить…
Радость была бы слишком велика…
Но вот она чувствует, что ее иссохшее горло конвульсивно сжимается, что оно в огне… Увидав источник, она спешит к нему на коленях, чтобы утолить жажду чистой, прозрачной, зеркальной влагой.
Но что же происходит?.. Едва только ее воспаленные губы прильнули к холодной и чистой влаге, она разом перестала пить и, упираясь обеими руками в землю, жадно всматривается в свое изображение, отражающееся на прозрачной зеркальной поверхности воды…
И, вдруг забывая о пожирающей жажде, она испускает крик…
Это был крик глубокой, благоговейной, беспредельной радости, походивший на благодарственную молитву Творцу.
Она увидела, что постарела… В несколько дней, часов, минут, может быть, сейчас, в этот миг… она достигла старости… Она, которой свыше восемнадцати веков назад было двадцать лет и которая влачила через миры и поколения неувядающую молодость, она постарела… Она могла, значит, надеяться на смерть…
Каждая минута жизни приближала ее к могиле…
С невыразимой надеждой встает она на ноги, поднимает голову к небесам и молитвенно складывает руки…
И ее глаза останавливаются на статуе обезглавленного Иоанна…
Голова, которую мученик держал в руках, казалось, сквозь полусомкнутые каменные ресницы посылала блуждающей еврейке взгляд, полный жалости и милосердия…
И это она… Иродиада… потребовавшая среди нечестивого опьянения языческого пира казни этого святого!..
У ног статуи мученика, в первый раз после стольких веков, бессмертие, давившее Иродиаду, казалось, сжалилось над ней…
— О неисповедимая тайна! О Божественная надежда! — воскликнула она. — Гнев небес наконец смягчается! Рука Господня привела меня к ногам святого мученика… и у его ног я снова становлюсь человеческим существом… Ведь это для отмщения за его смерть Господь осудил меня на вечное странствование…
О Боже, пусть я буду прощена не одна… Тот ремесленник… как и я, царская дочь, обречен на вечное странствование… Может ли он надеяться, что когда-нибудь наступит конец и его вечным скитаниям?..
Где он, Господи… где он?.. Ты отнял у меня дар видеть и слышать его сквозь дальние пространства: верни мне этот Божественный дар в эту последнюю, великую минуту. Да, Господи… теперь, когда Ты возвратил мне человеческие немощи, которые я благословляю как конец моих вечных мучений, мое зрение утратило способность видеть сквозь беспредельность, и слух не может больше внимать человеку, который странствует с одного конца Вселенной на другой…
Ночь наступила… темная, бурная ночь. Поднялся ветер в сосновой чаще.
За черными верхушками деревьев, из мрачных черных туч медленно восходил серебряный диск луны… Молитва еврейки была услышана… Ее глаза закрылись, руки сомкнулись, и она стояла на коленях среди развалин, неподвижная, как надгробный памятник. И было ей тогда странное видение!!!
45. ГОЛГОФА
Вот что привиделось Иродиаде.
На вершине голой, утесистой, крутой горы — Голгофа.
Солнце закатывается так же, как оно закатывалось, когда изнемогавшая от усталости еврейка дотащилась до развалин монастыря.
На Голгофе — большое распятие, которое господствует и над горой и над окружающей ее бесконечной, голой, бесплодной пустыней.
Распятый выделяется своей мертвенной бледностью на мрачной темно-синей пелене облаков, покрывающей все небо и приобретающей темно-лиловый оттенок по направлению к горизонту.
А на горизонте заходящее солнце оставило за собой мрачные, словно кровавые полосы. Нигде ни признака растительности, и — как далеко может видеть глаз — всюду одна угрюмая, песчаная и каменистая пустыня, точно дно высохшего океана…
Мертвое молчание.
Только изредка реют громадные черные, желтоглазые коршуны с ощипанными красными шеями; опустившись в угрюмую долину, они рвут на части свою кровавую добычу, похищенную в более плодородных местах. Как могла быть здесь, так далеко от человеческого жилища, устроена Голгофа, место молитвы?
Она была устроена кающимся грешником во искупление зла, причиненного людям. И чтобы получить прощение, он на коленях вполз на эту гору и жил здесь отшельником у подножия креста, едва прикрываемый от бурь соломенной крышей шалаша, давно снесенного теперь ветром.