Агасфер. Том 2, стр. 27
Дагобер и Агриколь молча закончили приготовления. Они были оба очень бледны и торжественно-сосредоточенны. Несомненно, оба сознавали всю опасность рискованного предприятия. На колокольне Сен-Мерри пробило десять. Ветер и шум дождя заглушали бой часов.
— Десять часов! — воскликнул Дагобер. — Нельзя терять ни минуты… Агриколь, бери мешок!
— Сейчас, батюшка!
Поднимая мешок, Агриколь быстро шепнул Горбунье, еле стоявшей на ногах от волнения:
— Если завтра утром мы не вернемся, я тебе поручаю мать… Сходи к месье Гарди, быть может, он уже вернулся. Ну, сестра, будь мужественнее, обними меня… я оставляю на тебя бедную мать!
При этом глубоко взволнованный кузнец дружески обнял девушку, которая боялась потерять сознание.
— Ну, Угрюм… в поход, старина, — сказал Дагобер, — ты будешь у нас за часового… — Затем, подойдя к жене, которая, заливаясь слезами, покрывала поцелуями голову сына, прижав его к своей материнской груди, солдат, пытаясь казаться вполне спокойным и почти веселым, прибавил: — Ну, жена, старайся быть благоразумной… Растопи хорошенько печку… часа через два-три мы явимся с девочками и с красавицей Адриенной… Ну, поцелуй же меня на счастье…
Франсуаза бросилась ему на шею, не говоря ни слова. Немое отчаяние, судорожные, глухие рыдания разрывали сердце. Дагобер, высвободившись из объятий жены, скрывая волнение, сказал сыну изменившимся голосом:
— Пойдем… пойдем скорее… Она надрывает мне сердце… Голубушка Горбунья, поберегите ее… Агриколь, идем!
И солдат, укладывая в карманы пальто пистолеты, направился к дверям в сопровождении Угрюма.
— Сын мой… дай обнять тебя еще раз… быть может, в последний раз… — молила несчастная мать, не будучи в состоянии двинуться с места. — Простите меня… я одна во всем виновата…
Кузнец вернулся. Он также плакал, и слезы их смешались. Сдавленным голосом он шепнул:
— Прощай, матушка… Успокойся… До скорого свиданья!
И, вырвавшись из объятий Франсуазы, он догнал отца уже на лестнице.
Франсуаза Бодуэн глухо застонала и упала без чувств на руки Горбуньи.
Дагобер и Агриколь вышли на улицу в самый разгар бури и поспешно направились к бульвару Госпиталя. Угрюм следовал за ними.
9. ШТУРМ И ВЗЛОМ
Пробило половину двенадцатого, когда Дагобер с сыном достигли бульвара Госпиталя.
Несмотря на яростный ветер, проливной дождь и густые тучи, ночь казалась довольно светлой благодаря позднему восходу луны. Белые стены монастырского сада и его высокие деревья выделялись в бледной полумгле. Вдали, сквозь туман и дождь, мелькал красноватый огонь фонаря, раскачиваемого ветром и слабо освещавшего грязную дорогу пустынного бульвара. Изредка слышался вдали глухой звук задержавшейся кареты, и снова наступало угрюмое молчание.
После ухода из дома наши путники обменялись всего двумя-тремя словами. Цель этих людей была самая благородная и честная, однако, молчаливые и решительные, они скользили во тьме, как разбойники, в этот час ночных преступлений. Агриколь нее на плечах мешок с крюком, веревкой и железной полосой, Дагобер опирался на его руку, а Угрюм следовал по пятам.
— Должно быть, уж недалеко та скамейка, на которой мы сидели, — сказал Дагобер, останавливаясь.
— Да, — отвечал Агриколь, вглядываясь в темноту, — вот она, батюшка.
— Надо подождать полуночи, — продолжал Дагобер, — сядем отдохнуть и договоримся, как действовать…
После минутного молчания солдат начал, волнуясь и крепко сжимая руки сына:
— Агриколь… дитя мое… еще есть время… умоляю тебя: отпусти меня одного… я сумею выпутаться… Чем ближе страшная минута, тем больше я тревожусь, что вовлек тебя в столь опасное предприятие…
— А я, батюшка, чем ближе эта минута, тем сильнее убеждаюсь, что могу быть вам полезен… Какова бы ни была ваша участь, я ее разделю с вами… Наша цель похвальна: это долг чести, который вы должны оплатить… я хочу иметь в этой оплате свою долю… Уж теперь-то я не отступлю ни за что… Поговорим о плане действий.
— Ты, значит, все-таки пойдешь? — спросил солдат, подавляя вздох.
— Надо, батюшка, — продолжал Агриколь, — постараться добиться успеха без помехи… и мы добьемся его… Вы заметили там, в углу стены, маленькую калитку? Уж одно это превосходно…
— Через нее мы проберемся в сад и станем искать то место, где кончается стена и начинается решетка.
— Да, да. С одной стороны помещается павильон, где живет мадемуазель де Кардовилль, а с другой стороны та часть монастыря, где заперты дочери генерала Симона.
В эту минуту свернувшийся у ног хозяина Угрюм вскочил и, подняв уши, начал прислушиваться.
— Угрюм, должно быть, что-то чует, — сказал Агриколь, — послушаем.
Ничего не было слышно, кроме шума ветра, колебавшего высокие деревья бульвара.
— Батюшка, если калитка в сад отворится, мы возьмем Угрюма?
— Да, возьмем. Если там есть сторожевая собака, он справится с ней. Кроме того, он даст нам знать о приближении людей, совершающих обход. А потом, кто знает? Он так умен и так привязан к Розе и Бланш, что, пожалуй, укажет, где они спрятаны. Я видел раз двадцать, как он разыскивал их в лесу только благодаря своему инстинкту.
Медленные, торжественные, звонкие удары, как бы господствуя над воем бури, пробили двенадцать.
Бой часов болезненно отозвался в душе Агриколя и его отца; немые и потрясенные до глубины души, они невольно вздрогнули и обменялись энергичным рукопожатием.
Помимо воли сердца отца и сына бились в такт ударам колокола, дрожащие звуки которого протяжно вибрировали в ночном мраке.
При последнем Ударе Дагобер сказал сыну твердым голосом:
— Полночь!.. Обними меня… и вперед!
Отец и сын обнялись. Минута была решительная и торжественная.
— Теперь, батюшка, — сказал Агриколь, — надо действовать смело и хитро, как действуют воры, взламывающие сейф!
Говоря это, кузнец вынул из мешка крюк и веревку. Дагобер вооружился железной полосой, и оба осторожно двинулись к маленькой калитке, помещавшейся недалеко от угла, где соединялись улица и бульвар. Время от времени она останавливались и прислушивались, стараясь различить, нет ли иных звуков, кроме шума ветра и дождя.
Ночь по-прежнему была довольно светлой. Подойдя к калитке, они сумели разглядеть, что доски были очень стары и казались непрочными.
— Хорошо, — заметил Агриколь, — она сразу уступит!
И кузнец хотел уже нажать могучим плечом на дверь, как вдруг Угрюм глухо заворчал и, казалось, готов был сделать стойку.
Дагобер знаком заставил собаку замолчать и, схватив сына за руку, шепнул:
— Не трогайся… Угрюм кого-то почуял там в саду.
Несколько минут они стояли неподвижно, чутко вслушиваясь, настороже, сдерживая дыхание… Собака, послушная воле хозяина, не ворчала больше, но сильно волновалась, хотя ничего не было слышно.
— Собака ошиблась, — шепнул Агриколь.
— А я уверен, что нет! Не двигайся…
Через несколько минут Угрюм лег на землю и насколько мог просунул морду под калитку, тяжело дыша.
— Идут, — шепнул Дагобер сыну.
— Отойдем! — сказал Агриколь.
— Нет, послушаем. Успеем убежать, когда отворят дверь… Сюда, Угрюм… сюда.
Послушная собака отошла от калитки и легла у ног хозяина. Через несколько секунд послышались тяжелые шаги, шлепающие по лужам, солдат и кузнец не могли различить слова из-за воя ветра.
— Это обход, о котором говорила Горбунья, — сказал Агриколь.
— Отлично… Раньше двух часов они в другой раз не пойдут… У нас есть, значит, впереди часа два времени… Дело теперь почти верное…
Вскоре шагов не стало слышно: они удалились в глубину сада.
— Ну, теперь, не теряя времени, давай отворять дверь, — сказал минут через десять Дагобер сыну. — Они ушли далеко.
Агриколь с силой уперся в дверь плечом и толкнул ее; однако она не поддавалась, несмотря на ветхость.
— Проклятие! — сказал Агриколь. — Наверное, она сзади держится на засове. Иначе бы эти старые доски не устояли.