Трагедия адмирала Колчака. Книга 1, стр. 63

Сцена характерна для тех, кто хотел делать общее политическое дело. Но более существенным всё-таки был вопрос о месте Совещания. Комуч намечал Самару. Официальным мотивом выставлялась большая близости Самары к Москве — Совещание, созванное в Самаре, легче будет воспринято страной как всероссийское. «Фактически, — добавляет Майский, — Комитетом руководили несколько иные соображения. Комитет опасался усиления на Совещании правых элементов… В Самаре Совещание было бы в демократическом окружении» [с. 206]. Этот вопрос, как и все остальные, предварительно обсуждался в согласительной комиссии. Она большинством 10 голосов против 9 предложила местом будущего совещания оставить Челябинск. Чрезвычайно интересно, как тогда уже распределились голоса. За Челябинск: представители с.-д. «Единства»; «Союз Возрождения», партия нар. св[ободы]; сибирское войско; Оренбургское войск. прав.; пред. казачьего войска; Сибирское пр.; Уральское войсковое пр.; обл. Пр. Урала.

За Самару: соц.-дем.; Пр. Алаш-Орды, Туркестан; нац. упр. тюрко-татар; Прав. Башкирии; съезд зем. и гор.; эсеры; Комитет У.С.; нар. социалисты [435] [ «Хроника». Прил. 100].

Наметилось два определённых лагеря, которые по трафарету мемуаристов надлежало бы окрестить: лагерем «реакционным» и лагерем «демократическим». Не так это было в действительности…

На другой день делегация Комитета У.С. пошла на компромисс, вместо Самары была выдвинута Уфа. Компромисс этот был как бы «победой» Комуча — ему уступили, показав, что «правый лагерь» действительно хочет соглашения.

2. За кулисами

Так родилось Уфимское Государственное Совещание, которому надлежало создать Всероссийское правительство. Совещание это в основе своей было до некоторой степени ошибкой. Оно рассматривало себя как пуп земли русской, совершенно не считаясь с теми государственными образованиями, которые создались на Юге России. Между тем, конечно, оно должно было стремиться к созданию центрального правительства только для Восточной России, где образовался самодовлеющий антибольшевицкий фронт, не претендуя на объявление себя с самого начала, без соглашения с Югом, властью всероссийской. Авторитет власти заставил бы слиться с нею другие государственные образования. Естественно, на это толкнули бы или дела новой власти, или имена правителей; на последнее и рассчитывали в Москве. Для того чтобы эта власть была признана, надлежало её создать так, чтобы она была приемлемой для самых разнообразных кругов. К сожалению, эти условия не были соблюдены в Уфе, и поэтому новая власть с самого начала имела претенциозный характер. Претенциозность всегда действует раздражающим образом. Фактически власть эта создавалась только для Востока, для объединения деятельности многочисленных областных правительств, и прежде всего Самарского и Омского.

* * *

До последнего времени наиболее полно и с политической и с бытовой стороны знаем мы о том, что происходило в Уфе 20–23 сентября (нов. ст.), из воспоминаний Л.А. Кроля [436]. В настоящее время в издании Русского Ист. Архива в Праге появился отчёт (по копиям) общих собраний Совещания и согласительной «комиссии по организации власти». На основании опубликованного материала легче представить себе политический облик Совещания. Документ этот производит тяжёлое впечатление.

Мы познакомимся с тем, что происходило на официальных собраниях. Но, быть может, не менее показательна закулисная сторона Совещания, всё ещё недостаточно выясненная и мало отвечающая той внешней помпе и тем декларативным заявлениям, на которые не скупились некоторые из участников Совещания. Ораторские фиоритуры не передают, конечно, драматичности условий, в которых протекало ответственное Государственное Совещание. Эту закулисную сторону — атмосферу сплетен, интриг, а порой недвусмысленных угроз — участник Совещания ген. Болдырев рисует в очень непривлекательных красках [с. 44–45]. Его характеристика местами тенденциозна — там, где она писана в добровольном уже «изгнании».

Дело вовсе, конечно, не в «интригах», а в разном понимании сущности дела и в обострённых на этой почве отношениях: недаром, как говорят, у Дутова «разболелась голова» от красной гвоздики при открытии Собрания. Комуч желал видеть Совещание в Самаре не только в целях воздействия на общественное мнение. Его лидеры избегали Челябинска не только из-за опасения какого-либо неправомерного действия со стороны более мощного Сибирского правительства, — они не доверяли собственным военным силам. Эсеры боялись заговора по инициативе своего военного министра Галкина [437]. Мы знаем, что энергичный Лебедев посылается в Уфу с «диктаторскими» полномочиями для охраны Совещания на случай заговора. Трудно пока выяснить, какую роль во всех этих предположениях играло самовнушение и болезненная подозрительность, заставлявшая верить всем фантастическим слухам и сплетням. Настроения войсковых частей в Уфе действительно были агрессивны по отношению к Самарскому правительству. Но ведь это далеко ещё от «заговора». Утгоф увидел «заговор» в собрании офицеров, по инициативе подп. Солодовникова (нач. контрразведки уфимского штаба Нар. армии), заявивших, что они будут подчиняться штабу Сибирской армии, и надевших вместо георгиевской кокарды Комуча бело-зелёную сибирскую. Эсеровские политики, по-видимому, серьёзно реагировали на «заговор», — по крайней мере, Утгоф полагал, что можно было бы арестовать и расстрелять (!!) Галкина, опираясь на инструкторские роты и на чехов, будто бы готовых оказать помощь, но только на это не шёл Вольский [с. 34–35]. Если таковы были настроения Комуча, то его политические противники аналогичных выступлений ждали от Самары. «В дни напряжённой борьбы, — рассказывает сибирский делегат Серебренников, — мои сотрудники иногда начинали пугаться создавшейся обстановки. Я помню, как ген. Бобрик однажды сказал мне: «Знаете, я боюсь, как бы эсеры не вздумали задержать нас здесь. Не затребовать ли нам из Челябинска свои паровозы на всякий случай»» [«Сиб. Арх.». I, с. 9].

Вся эта атмосфера, по мнению Болдырева, не оставалась без влияния на ход работ согласительной комиссии: «она нервничала и путалась в противоречиях». Я не знаю, что именно конкретно имел в виду Болдырев, говоря о «противоречиях». Несомненно, атмосфера враждебности мешала открыто идти на необходимые уступки. Два лагеря образовались и здесь: Комуч, позицию которого поддерживали мусульманские правительства, и… все остальные. Среди этих остальных наблюдались разные оттенки, но все они так или иначе находили общую линию, коренным образом расходившуюся с линией, которую пытались на Совещании вначале вести довольно изолированно малоуступчивые представители Комуча.

* * *

Далеко не однородна была в то время позиция количественно главенствовавшей на Совещании партии соц.-революционеров. Совершенно правильно отмечает Болдырев: «У них (т.е. у Комуча) были весьма сложные внутренние расхождения… Левое крыло Комуча считало всякие уступки гибельными, указывало на реакционность кадет и правых группировок Совещания, но в конце концов в силу партийной дисциплины и левое крыло, за исключением непримиримых Коган-Бернштейна и Чайкина, пошло за умеренным большинством, руководимым Авксентьевым, Зензиновым, Роговским и Гендельманом» [с. 45]. «Непримиримые» не исчислялись двумя указанными лицами — мы с ними встретимся позже. Их не так мало, но они не оставили открытого следа в деятельности Совещания, относясь к нему, по существу, отрицательно [438].

Как-то незаметной оказалась и роль «правых» в эсеровской группе — действующим лицом является среди них один только Авксентьев, и то больше в роли председателя Совещания. Ему более чем кому-либо принадлежит честь того, что Уф. Совещание пришло к определённым результатам. На пользу ли общего дела? Это вопрос уже другой. Но не авксентьевская точка зрения победила на Совещании; не за ним «в силу партийной дисциплины» пошла главная масса эсеровского центра. Выразителем мнения большинства явился Гендельман. Он олицетворяет собою как бы центр, у которого был свой правый уклон (Архангельский) и левый (Минор). Этот центр занимал колеблющуюся позицию. Её Утгоф определяет так: «Нельзя не признать, но нельзя и не сознаться». Правая группа с.-р. (Розенблюм, Павлов, Аргунов, Лазарев, Подвицкий, Лотошников, Кутузов, Брешко-Брешковская) безоговорочно шла на соглашение с «буржуазией» и учитывала одиозность, которая была разлита вокруг в отношении партии. Правым, по характеристике Утгофа, казалось, что «вся беда в том, что эсеры не способны на государственный разумный компромисс» (Лазарев предостерегал даже от выдвижения партийных кандидатур) [с. 35].

вернуться

435

Представителем нар. соц. был Ф.3. Чембулов. Он разошёлся с представителем «С. Воз.». Его позиция вообще не очень понятна и нарушала директивы Центр. Ком. партии, который он представлял в Совещании. Многое в его действиях объясняется, очевидно, той неосведомлённостью, о которой мы говорили.

вернуться

436

Касаются более или менее подробно Уфимского Совещания и Болдырев и Майский. См. тоже упомянутую статью Утгофа в «Былом».

вернуться

437

Секретарь Комитета членов У.С. Николаев уверяет, что в августе полк. Каппель будто бы вызывался в Челябинск на особое военное совещание по свержению Комуча. Но Каппель был лоялен [«Воля России». X, с. 126].

вернуться

438

Чернова, приехавшего 19 сентября в Самару, на всякий случай держали «под спудом», «не допуская его в Уфу» — из письма Авксентьева партийным единомышленникам [«Пр. Рев.». Кн. 1].

«Непоявление лидера п. эсеров на территории Комитета, — поясняет Майский, — объяснялось специфическими причинами. Руководители Комитета считали Чернова слишком «левым» и чересчур «одиозным» для буржуазно-офицерских элементов Поволжья и потому под разными предлогами задерживали его прибытие в Самару. Действительно, Чернов попал на Волгу уже к шапочному разбору. Но зато на недостаток внешних знаков почёта ему жаловаться не приходилось: «председателя Учредительного Собрания» поселили в лучшем номере гостиницы «Националь», перед дверью поставили вооружённый караул, устроили торжественный банкет с речами и иностранцами в ознаменование его прибытия и, наконец, заставили всех управляющих ведомствами явиться к нему для «всеподданнейшего доклада» каждому по работам своего министерства» [с. 66]. Ср. у Аргунова.