Горбун лорда Кромвеля, стр. 12

Я ожидал, что мой наставник задаст мне множество вопросов, проверяя крепость моей веры, но он лишь предостерегающе вскинул свою пухлую красную руку.

«Юноша, тебе никогда не бывать священником, – отрезал брат Эндрю. – Неужели ты сам этого не понимаешь? Нечего было занимать мое время таким пустым разговором», – добавил он, досадливо сдвигая лохматые брови.

Брат Эндрю редко давал себе труд побриться, и седая щетина покрывала его толстые багровые щеки, подобно инею.

«Я не понимаю вас, брат. Почему я не могу стать священником?»

Он вздохнул, обдав меня запахом перегара.

«Мэтью Шардлейк, вне всякого сомнения, ты читал книгу Бытие, и, следовательно, тебе известно, что Господь создал нас по собственному образу и подобию?» – спросил он.

«Разумеется, мне это известно».

«Ты должен понимать также, что служитель Церкви в первую очередь является воплощением Господнего образа и подобия. Всякий, кто имеет хотя бы малейший телесный недостаток, пусть даже легкую хромоту, не может быть удостоен духовного сана. Что же говорить о тех, кто, подобно тебе, носит на спине здоровенный горб? Как можешь ты служить посредником между простыми людьми, погрязшими во грехе, и величием Господа, если Господь наделил тебя столь отталкивающим обличьем?»

Мне казалось, что я провалился в ледяную прорубь.

«Но это несправедливо, брат, – едва слышно пробормотал я. – Это слишком жестоко».

От злобы лицо брата Эндрю побагровело еще сильнее.

«Юноша, ты что, подвергаешь сомнению учение Святой Церкви? – рявкнул он. – Как ты осмелился явиться ко мне и заявить о своем желании принять духовный сан? Ты отдаешь себе отчет в собственной дерзости, презренный еретик?»

Я окинул взором круглую приземистую фигуру монаха, его покрытую жирными пятнами сутану и злобное небритое лицо.

«Значит, я должен выглядеть так же, как вы?» – выпалил я прежде, чем успел подумать о последствиях своих слов.

Издав грозный рев, монах вскочил со стула и влепил мне сокрушительную затрещину.

«Ты, маленький горбатый уродец! – завопил он. – Убирайся с глаз моих долой!»

Голова моя кружилась, однако я не стал ждать новых затрещин и пустился наутек. Брат Эндрю был слишком тучен, чтобы меня преследовать (год спустя он умер от удара). Я выбежал из собора и поплелся домой, униженный и несчастный. У калитки нашего сада я остановился, наблюдая за тем, как солнце опускалось за верхушки деревьев. Красота весеннего заката казалась мне жестокой насмешкой над моим уродством. Теперь, когда Церковь оттолкнула меня, я чувствовал беспредельное, безнадежное одиночество.

Но вдруг, стоя в сгущавшихся сумерках, я услыхал, что Христос говорит со мной. Да, это было именно так, ибо я не могу найти случившемуся никаких иных объяснений. В сознании моем отчетливо зазвучал дивный голос, которого я никогда прежде не слышал.

«Ты не один», – произнес этот голос с непередаваемой теплотой и сердечностью, и я ощутил, как любовь и покой окутали все мое существо.

Не знаю, как долго я стоял у калитки, глубоко вдыхая свежий весенний воздух, но эти мгновения изменили всю мою жизнь. Христос снизошел ко мне, дабы исцелить боль от оскорбления, причиненного жестокими словами, которые Церковь приписывала Ему. В ту ночь, предаваясь жарким молитвам, я надеялся, что мне будет дарована радость услышать этот голос вновь, но этого больше никогда не случилось. Возможно, Христос говорит с нами лишь один раз в жизни. Возможно, многим не дано и этого.

На следующее утро мы с Марком поднялись с первыми проблесками рассвета, раньше, чем деревня начала оживать. Я по-прежнему пребывал в угрюмом расположении духа, и потому говорили мы мало. Ночью мороз усилился, и теперь трава и деревья были подернуты инеем, но, на наше счастье, снег так и не выпал. Мы выехали из деревни и вновь двинулись по узкой дороге, петлявшей меж лесистых склонов.

Мы провели в пути все утро и начало дня; наконец лес начал редеть, и мы оказались посреди сжатых полей, за которыми виднелись очертания Южных Холмов. Дорога привела нас к подножию холма, где паслись поросшие густой шерстью овцы. Поднявшись на холм, мы увидели раскинувшееся внизу море, медленно катившее свои серые волны. Справа от нас меж невысокими холмами протекала узкая река, которая впадала в море, миновав прибрежную заболоченную полосу. У самого края болота виднелся небольшой городок, а примерно в миле от него – несколько окруженных высокой стеной зданий, возведенных из древнего желтого камня. Над ними возвышалась величественная церковь в норманнском стиле, размерами не уступавшая многим соборам.

– Вот он, монастырь Скарнси, – изрек я.

– Господь вывел нас из всех испытаний целыми и невредимыми, – откликнулся Марк.

– Я полагаю, настоящие испытания ожидают нас впереди, – возразил я.

Когда мы направили усталых лошадей вниз, ветер принес с моря мохнатые тучи и в воздухе закружились первые снежинки.

ГЛАВА 4

Осторожно спустившись с холма, мы двинулись по дороге, ведущей в город. Лошади нервничали, хлопья снега щекотали им морды, заставляя их громко фыркать и мотать головами. К счастью, когда мы въехали на городские окраины, снегопад прекратился.

– Может, заедем к мировому судье? – предложил Марк.

– Нет, – покачал я головой. – Нам надо поскорее добраться до монастыря. Если снег пойдет вновь, сегодня мы так и не попадем туда.

Копыта наших лошадей процокали по мощенной булыжником главной улице Скарнси. Верхние этажи старинных домов нависали над тротуаром; местные жители имели привычку выливать содержимое ночных горшков прямо из окон, так что нам приходилось остерегаться. Мы заметили, что штукатурка, покрывавшая дома, во многих местах облупилась, а немногочисленные лавки имеют довольно жалкий вид. Редкие прохожие бросали на нас безразличные взгляды.

Наконец мы оказались на городской площади. С трех сторон ее окружали невзрачные обветшалые здания, зато четвертая представляла собой широкий каменный причал. Вне всяких сомнений, в былые времена причал этот выходил прямо в море, но сейчас за ним расстилалось поросшее тростником болото, распространявшее сильный запах соли и гниения. Под серым зимним небом болото казалось особенно унылым и навевало грустные размышления. Через болото к морю, стальная полоса которого блестела где-то в миле отсюда, вел канал, такой узкий, что по нему могла проплыть лишь небольшая лодка. Вдали, на болоте, мы различили вереницу осликов, связанных друг с другом веревками; на спинах животных были навьючены корзины. Какие-то люди доставали из этих корзин камни и выкладывали ими берег канала.

По всей видимости, недавно здесь состоялось некое действо, ибо несколько женщин, стоявших у высокого столба в дальнем конце площади, что-то оживленно обсуждали. На высокой табуретке восседала дородная женщина средних лет, ноги которой были прикованы к позорному столбу. Землю вокруг нее покрывали гнилые овощи и фрукты, да и сама она являла собой более чем жалкое зрелище – одежда ее была густо заляпана тухлыми яйцами и прочей дрянью. На голове у нее красовался треугольный колпак, на котором была выведена краской буква «С» – по всей вероятности, первая буква слова «сварливая». Хотя распухшее лицо несчастной покрывали синяки и один глаз наполовину заплыл, вид у нее был довольно жизнерадостный. Одна из женщин протянула ей кружку эля, и та с наслаждением сделала глоток. Заметив нас, она приветственным жестом вскинула кружку и растянула губы в ухмылке. Тут на площадь выбежала толпа радостно хохочущих детей, вооруженных кочанами гнилой капусты, однако одна из женщин замахала руками, отгоняя их прочь.

– Убирайтесь отсюда, – закричала она. Гортанная ее речь напоминала говор жителей деревни, где мы провели минувшую ночь. – Жена Томаса уже получила свой урок, и он пошел ей на пользу. Теперь она больше не будет донимать своего мужа бранью. Отныне они станут жить в мире и согласии. Через час ее отпустят. Хватит с нее.