Красная ворона (СИ), стр. 1

Александра Созонова

Красная ворона

ЧАСТЬ 1 ВЫДУМЩИК

Дожки

Ринат родился раньше меня на два года, десять месяцев и одиннадцать дней. Когда я еще только училась садиться и улыбаться, он уже потерял льняные кудри, заменив их рыжими вихрами, и прилично говорил: редко, но по делу.

Лет до шести (моих) он не замечал моего существования вовсе. Так, мельтешит что-то под ногами — вроде не кошка, раз не пушистая и без хвоста. Порой совершает робкие попытки познакомиться поближе, которые безжалостно пресекаются: объект представляет нулевой интерес.

Может показаться странным, что два ребенка, живущие в одной семье, не общались и не играли вместе месяцами. Но у нас была просторная квартира с широкими коридорами, высоченными потолками и отличной звукоизоляцией. Мне предоставили свою комнату, Рину — свою. Даже нянь было две. Точнее, няня Рина, простая старушка, перешла ко мне по наследству, стоило мне появиться на свет. А для него наняли тетеньку с высшим образованием, чтобы с младых лет учила английскому и хорошим манерам.

Хотя родители старались заботиться и не ограничивать своих отпрысков ни в чем полезном и нужном, ощущения семьи как таковой в нашем доме не возникало. Ни мягкого гнезда, ни теплого очага, ни уютной норки. Просто несколько людей разного возраста и пола обитали по какой-то причине под одной крышей.

Родители много работали, и в будни, и в выходные, постоянно были заняты, и виделись мы редко. Даже завтракать, обедать и ужинать отчего-то полагалось в разное с ними время, хотя просторная кухня вполне могла вместить всех шестерых (вместе с нянями).

Самым печальным в мои рассветные смутные годы было то, что детское одиночество не сближало: единственный родной братик не желал меня замечать.

В девять лет Ринат серьезно заболел — что-то с легкими. Два месяца провалялся в больнице, а когда выписался, врачи порекомендовали свежий воздух и отдых от всех занятий. Обеих нянь спровадили в отпуск, а меня и брата отвезли в глухую деревню, где очень кстати проживала мамина двоюродная тетя, а для нас — троюродная бабушка.

В деревню мы были доставлены папой. Всю неблизкую дорогу за рулем своего «москвича» он хмуро молчал, видимо, обдумывая насущные проблемы. Мы с братом сидели на заднем сидении, и я страшно робела, впервые в жизни оказавшись с ним в таком тесном соседстве без посредничества нянь. Ринат, возбужденный поездкой, пребывал в непрестанном движении. Хаотично взбрасывал в разные стороны кисти рук, забирался с ногами на сиденье, а потом ужом сползал под него, вращал лохмато-рыжей головой на тонкой шее. Он то и дело задевал меня — ступней, локтем, плечом, — не замечая этого. Даже глаза не оставались в покое: то расширялись, то сужались, ведя себя настолько свободно, насколько позволяли лицевые мышцы — в компании с носом, губами и подбородком. Папа почти не делал замечаний, сосредоточенно глядя в лобовое стекло. А я, наоборот, не спускала глаз с брата. Мне казалось, что весь он крупно дрожит или вибрирует, и словно перетекает из одной формы в другую. Это было захватывающе интересно, и я смотрела, не отрываясь, хотя и порядком трусила.

— Что вылупилась?

Он не выдержал, наконец, гнета моего внимания. Я тут же опустила глаза и весь оставшийся путь изучала узор своей новенькой клетчатой юбки.

Дом, в который мы были доставлены на исходе дня, оказался настоящим деревенским — из круглых бревен. Примерно так я его и представляла, по книжкам, но все равно было необычно и здорово: скрипящие доски выскобленного до желтизны пола, веселые полосатые половички, которые жалко было топтать ногами, железная громоздкая кровать с пирамидкой уменьшающихся подушек. Бабушка, она же тетя, оказалась грузной, шумной и деловитой. Баба-тетя — так стал называть ее брат с первых минут, и я следом за ним. Она поправила пару раз, но быстро смирилась, что предложенный ею вариант — баба Таня — был нами отвергнут.

Нас с братом поселили вместе, в комнате на втором этаже. Там были зеленые в цветочек бумажные обои, шелушащиеся от ветхости, и столь же ветхая пожелтевшая тюлевая занавеска на пыльном окне. Спать мы должны были — о чудо! — прямо на полу, на матрасах, набитых соломой. Белье, правда, присутствовало, но простыни и наволочки, усеянные заплатками, расползались от каждого движения.

Дав бабе-тете исчерпывающие инструкции, чем и когда кормить детей, во что одевать и в какое время укладывать спать, папа с облегчением отчалил. И мы помахали ему вослед с не меньшей радостью. Точнее, помахала одна я — братик в момент отъезда «москвича» интенсивно исследовал двор и даже не оглянулся.

Баба-тетя тут же наплевала на инструкции, накормив в неурочное время вкуснейшими зелеными щами с домашней сметаной и посоветовав ходить босиком и одеваться полегче, «чтоб не запариться».

До позднего вечера я исследовала сад и огород и провела время насыщенно и приятно: в компании клубники, черной смородины, двух коз и выводка цыплят. Но в незнакомой комнате, забравшись под одеяло с вылезающей отовсюду ватой, окруженная странными шорохами и чужими запахами, струхнула. Долго крепилась и сопела, но не выдержала — разревелась. Сперва тихо, стараясь не нарушить ровный ритм дыхания быстро провалившегося в сон брата. Но страх не уходил — нарастал. И я завыла в голос, уже не думая ни о чем и ни о ком.

Из-за собственного воя не расслышала шагов. Фигура Рината, выросшая в темноте, вызвала еще больший приступ ужаса, а значит, и слез.

— Что ты ревешь?!

— М-м-мне страшно…

Брат присел на край матраса и тяжело, по-взрослому, вздохнул.

— И кого ты боишься? Здесь нет ни души, кроме нас с тобой.

— Я домо-ой хочу… Здесь все… все… шуршит и пахнет…

— Ну и пусть пахнет. Не серой ведь, как в аду. И не туалетом.

За дверью послышались тяжелые шаги, и Ринат мгновенно переместился на свое ложе.

— А кто это тут шумит? Кто ноет-воет, слезу пускает? — Вошедшая баба-тетя, не зажигая света, прошествовала ко мне. — Ты, что ль, Иринка?..

— Я. Страшно…

— Сериал не дала досмотреть, на самом интересном месте завыла. Небось братец пугает?

— Нет-нет!

— А то смотри у меня, — развернувшись к Ринату, она во тьме погрозила ему пальцем. — Не вой, девонька. Я тебе колыбельную спою.

Баба-тетя подоткнула на мне одеяло, взбила подушку (я еле сдержалась, чтобы не чихнуть от поднятой пыли) и низко заголосила:

От колыбельной стало еще страшнее. Что это за бабай, которому во что бы то ни стало потребовалась Ирочка — то бишь я?..

— Ну, как? Засыпаешь? — поинтересовалась баба-тетя. — Не боишься больше?

— Нет, — пискнула я.

— Ну, тогда я пойду седьмую серию досматривать. Спокойной вам ночи!

Баба-тетя тяжело поднялась и вышла, скрипя половицами.

А я опять заскулила, правда, тихо: бесформенный страх обрел имя — «бабай», похититель и пожиратель маленьких девочек.

— Ну, что мне с тобой делать?!

— Тут баба-ай…

Ринат вскочил и зажег свет — одинокую электрическую лампочку без абажура.

— Посмотри! Тут нет никого.

— А может, он спрятался, а потушишь лампу — вылезет! Тебе хорошо: он не Рината просил ему дать, а Ирочку…

Брат опять опустился на мой матрас.

— Да уж. Лучше б она не пела.

Он на пару секунд прикрыл веки, словно задумался. А когда открыл, глаза стали другими. Темно-серые, они посветлели и позеленели. Но главное — рябь круговых волн разбегалась от зрачков до края радужек. В волнах поблескивали искры или светлячки. Немножко напоминало море — не у горизонта, а вблизи от берега. Было страшно и завораживающе. Позднее я поняла, что, когда глаза брата становятся такими, вокруг начинают происходить странные вещи и случаются всяческие чудесности. Но тогда я этого еще не знала и так испугалась, что забилась в угол и даже перестала плакать.