Золотая Кастилия (сборник), стр. 8

Старый слуга испустил стон, похожий на предсмертный хрип.

— Да будет ваша воля, граф! — сказал он.

— Когда мы едем в Антиб?

— Сейчас, если вы желаете.

— Хорошо; чем скорее, тем лучше.

Сбир поклонился и вышел, чтобы все приготовить к отъезду. Роли переменились, пленник распоряжался своим стражем. Через час граф выехал из Тулона. Всю дорогу граф и сбир пили и ели вместе и разговаривали о посторонних предметах. Бульо наконец убедился, что бесполезно продолжать настаивать, чтобы граф согласился на побег, однако он не отказался от своего намерения, а только отложил его, рассчитывая на действие скуки продолжительного заточения и бездейственной и бесполезной жизни на пылкую натуру своего пленника.

Приехав в Антиб, Бульо по приказанию графа, которому как будто доставляло удовольствие мучить его, стал разыскивать лодку для переезда на остров Сент-Маргерит. Поиски не были ни продолжительными, ни трудными. Имея в руках приказ кардинала, он взял первую же рыбачью лодку и переехал в ней со всеми своими людьми.

Оставляя твердую землю, граф обернулся, и странная улыбка мелькнула на его губах. Бульо, обманутый этой улыбкой, значения которой не понял, наклонился к графу и прошептал:

— Если вы хотите, еще есть время.

Граф посмотрел на него, пожал плечами и ничего не ответил.

Острова Лерен составляют группу из нескольких скал и двух островов, окруженных подводными камнями. Первый называется островом Сент-Маргерит, а второй — Сент-Онорат. В описываемое нами время был укреплен только один из островов, а на другом жили рыбаки и находились развалины монастыря, основанного святым Онора в 400 году.

Остров Сент-Маргерит был необитаем. Никто и не думал поселиться на плоском и представляющем по всей своей длине не совсем безопасное место для пристани судов острове, хотя он чрезвычайно плодоносен и там растут гранатовые, померанцевые и фиговые деревья.

Крепость, довольно важная, которая впоследствии приобрела печальную известность как тюрьма, высилась над прибрежными скалами и занимала большую часть острова. Эта крепость состояла из трех башен, связанных между собой террасами. Время покрыло стены желтоватым мхом; широкий и глубокий ров опоясывал их.

За несколько лет до начала нашего рассказа, в 1635 году, испанцы неожиданно овладели этой крепостью. Кардинал во избежание повторения подобной катастрофы решил поместить в крепости гарнизон из пятидесяти вышколенных солдат под начальством майора, исполнявшего должность губернатора, — старого офицера, которому эта должность служила вместо пенсии и который вдали от забот света вел настоящую жизнь каноника по милости безмолвного соглашения с контрабандистами, которые одни только и приставали к этому острову.

Офицер, командовавший крепостью, был высокий и худощавый старик, с жесткими чертами лица, без руки и без ноги. Его звали де л'Урсьер. Он постоянно ворчал и бранил своих подчиненных. Тот день, когда он уволился из полка, где служил майором, праздновал весь полк, и офицеры и солдаты — до такой степени ненавидели они этого достойного человека.

Кардинал де Ришелье знал толк в людях; выбрав майора де л'Урсьера в губернаторы острова Сент-Маргерит и превратив его в тюремщика, он нашел именно такое место, которое вполне подходило к его сварливому и злобному характеру.

От этого любезного человека граф де Бармон, без сомнения, должен был зависеть довольно долгое время, потому что кардинал с легкостью сажал в государственную тюрьму дворянина, но не торопился выпускать его, и пленник, кроме какого-нибудь из ряда вон выходящего случая, мог почти наверняка знать, что умрет, забытый в тюрьме, если только, как это случалось иногда, кардиналу не придет на ум приказать отрубить ему голову на площади.

После разных переговоров и нескончаемых предосторожностей, показавших строгую дисциплину, поддерживаемую комендантом, пленника с его конвоем впустили наконец в крепость и привели к майору. Он заканчивал завтрак в ту минуту, как ему доложили о прибытии посланца от кардинала. Майор застегнул мундир, надел шпагу и шляпу и приказал впустить посланного. Франсуа Бульо поклонился и передал ему приказ. Губернатор пробежал бумагу глазами, после чего обратил внимание на графа, который стоял несколько позади, небрежно поклонился ему и сказал сухим и надменным голосом:

— Вы — граф де Бармон, так написано в этой бумаге.

— Да, — ответил граф, кланяясь в свою очередь.

— Я в отчаянии, решительно в отчаянии, — продолжал майор, — но у меня строгие приказания на ваш счет. Однако поверьте — гм! гм! — что я постараюсь соотнести мое природное человеколюбие с предписанной мне строгостью. Гм! гм! Будьте уверены, что я знаю обязанности дворян по отношению друг к другу.

Комендант, без сомнения удовлетворенный своей речью, улыбнулся и самодовольно выпрямился. Граф поклонился и ничего не ответил.

— Вас сейчас проводят в вашу комнату, граф, — продолжал комендант. — Гм! гм! Мне хотелось бы, чтобы эта комната была получше, но я вас не ждал, гм! гм! Позднее мы позаботимся о ваших удобствах. Берлок, — обратился он к солдату, неподвижно стоявшему у двери, — проводи этого господина — гм! гм! — в комнату под номером восемь, во вторую башню. Гм! гм! Это, кажется, самая удобная… К вашим услугам, милостивый государь, к вашим услугам, гм! гм!

Майор ушел в другую комнату, а граф в сопровождении Бульо и конвойных последовал за солдатом, который провел его по нескольким коридорам, потом остановился перед дверью, запертой на огромные запоры.

— Здесь, — сказал он.

Граф обернулся к Бульо и дружески потянул ему руку.

— Прощайте, мой старый друг, — сказал он голосом кротким, но твердым, между тем как неопределенная улыбка блуждала на его губах.

— До свидания, ваше сиятельство, — с чувством воскликнул Бульо и удалился со слезами на глазах.

Дверь со зловещим шумом затворилась за пленником.

— Горе тем, кто осмелится помериться силой с графом де Бармоном, — шептал Бульо, задумчиво спускаясь по лестнице, — если он выйдет из тюрьмы… а он выйдет, клянусь в этом, даже если бы мне пришлось подвергнуть опасности свою жизнь для его спасения!

V

Взгляд в прошлое

Фамилия графов де Бармон-Сенектер была одной из самых старинных и самых знатных в Лондоне; происхождение ее было столь древним, что можно было без опасения утверждать, что оно терялось во мраке времен. Один Бармон-Сенектер сражался в Бувине возле Филиппа-Августа. Жоанвильская хроника говорит о кавалере де Бармон-Сенектере, умершем от чумы в Тунисе в 1270 году, во время восьмого крестового похода короля Людовика IX. Франциск I на поле сражения при Мариньяно пожаловал Ангеррану де Бармон-Сенектеру титул графа в награду за храбрость и за удары, которые тот наносил на глазах короля в продолжение этой жестокой битвы. Графы де Бармоны всегда делали военную карьеру и дали Франции несколько знаменитых полководцев.

Но с течением времени могущество и богатство этого рода уменьшилось; в царствование короля Генриха III он был доведен почти до бедности. Однако, гордясь безукоризненным прошлым, он продолжал высоко держать голову в провинции и если, для того, чтобы достойно поддержать свое имя, граф де Бармон испытывал жестокие лишения, никто никогда этого не знал.

Граф поступил на службу к королю Наварры, отчасти затем, чтобы по милости войны улучшить свое положение, отчасти из восхищения перед доблестными качествами этого государя, великое будущее которого, быть может, он угадал. Храбрый, молодой, пылкий, красавец собой, граф имел много любовных приключений и среди прочих одно в Кагоре, с девицей, помолвленной с очень богатым испанцем, которую он успел похитить накануне дня свадьбы. Испанец, очень щепетильный в вопросах чести, требовал удовлетворения от графа, который нанес ему две раны шпагой и оставил лежать замертво на месте. Это дело наделало большого шума и принесло графу большой почет между утонченными молодыми людьми, однако, против ожидания, испанец выздоровел от ран. Они опять дрались, и на этот раз граф так отделал своего противника, что тот волей-неволей должен был отказаться от новой дуэли. Это приключение внушило графу отвращение к волокитству, хотя он не опасался последствий ненависти, в которой поклялся ему неудачливый испанец — герцог Пеньяфлор. С тех пор он больше ничего о нем не слышал, но совесть упрекала его в том, что из пустой прихоти он разрушил счастье честного человека.