Страна Рутамята, стр. 24
Ко-мне-не-приставай ласково поглядела на него и сказала ласково: «Может быть теперь ты расскажешь что-нибудь о Джонни Зануде». И он начал рассказ.
Джонни Зануда наводил блеск на двери банка. Двери были медные, и Джонни Зануда стоял с тряпками, золой и замшей и доводил медь до блеска.
«Медь сияет и блестит, в ней, как в зеркале, отражается вся улица,– рассказывал он на прошлой неделе Бродяжке Бесси. – Если там появляются попугаи, пони, поросята, или котята, щенята, обезьянки, или ожерелья, мороженое, бананы, пироги, шляпки, туфельки, блузки, совки для мусора, мышеловки, кофейные чашки, носовые платки, английские булавки, или алмазы, бутылки и большие входные двери с дверными звонками, Джонни Зануда может увидеть, как они отражаются в меди.
Я потру медные двери и все вещи начинают прыгать из сияющей меди прямо мне в руки. Лица людей, дымовые трубы, слоны, желтые колибри и голубые васильки, в которых я вижу спящих парочками кузнечиков, все они появляются, как только я их позову, из сияющей меди дверей. Если как следует начистить медь и как следует загадать медное желание, и так вот чистить и желать, все, что хочешь выпрыгнет из сияния меди прямо тебе в руки».
«Теперь ты видишь, что мальчики иногда выполняют свои обещания, когда уезжают далеко-далеко»,– сказал слепой Нос-Картошкой девочке Ко-мне-не-приставай.
«Они добились того, чего хотели. Теперь останутся там или опять будут искать чего-то нового?» – спросила она.
«На это ответить могут только кузнечики,– вот что сказал старик. – Кузнечики старше. Они больше знают о прыжках. А особенно те кузнечики, которые могут говорить „да“ или „нет“ я считать – раз, два, три, четыре, пять, шесть».
Он молча сел, перебирая клавиши аккордеона, как будто пытался подобрать мелодию к словам: «Нас целуют при встрече, когда мы приходим, нежно целуют нас на прощанье, когда мы уходим».
5. Две истории о двух девочках с горячими сердечками
Однажды утром, когда большие белые облака плечом к плечу катились по скату огромного голубого неба, Гулена Глазкинс пришла туда, где сидел слепой Нос-Картошкой, посверкивая медными завитушками своего аккордеона.
«Тебе нравится посверкивать медными завитушками?» – спросила Гулена.
«Да,– ответил он. – Когда-то давно медные завитушки были золотыми, но золото украли, когда я отвернулся».
Он прикрыл веками слепые глазницы: «Я им благодарен за то, что они взяли золото, которое им понадобилось. Моим пальцам медь не хуже золота». И он пошел посверкивать медными завитушками аккордеона, посвистывать короткую строчку из старой песенки: «Завтра не догнать вчера, раньше началось вчера».
«Чудное утро и солнце льет ушаты света»,– сказал он Гулене, а та ответила: «Большие белые облака плечом к плечу катятся по скату огромного голубого неба».
«Апрель опять повсюду»,– промурлыкал он, как будто что-то не договаривая.
«Похоже на то – апрель опять повсюду»,– промурлыкала Гулена, как будто что-то не договаривая.
Они как будто плыли по течению, старик своей дорогой, девушка – своей, но только скоро они доплыли до истории, и вот так и именно такими словами она и была рассказана.
Пунцовая Розочка была хорошенькой девушкой с глазами голубыми, как голубизна неба в начале апреля. Ее губки напоминали тёмно-красные розочки, ждущие прохлады летнего вечера.
Совсем юной она встретила Портупея, солдата. Они решили пожениться – он обещался ей, она ему. Но он ушел на войну. Две коротких войны, а в промежутке одна длинная – и там в далекой стране он женился на другой и не вернулся к Пунцовой Розочке.
Потом все еще очень юной она встретила Выше-Выше-Прыга. Он был танцор и танцевал хо здесь, то там. Он танцевал днем, вечером и всю ночь напролет, а потом спал до полудня. Он пообещал на ней жениться, и она пообещала выйти за него замуж. Но он уехал в один город, потом в другой, потом в третий. Он женился на одной женщине, потом на другой. Каждый год доходили слухи о новой жене Выше-Выше-Прыга, танцора. Пунцовая Розочка была еще достаточно юна, и она забыла о своем обещании и об обещании Выше-Выше-Прыга, танцора, уехавшего от нее.
Потом появился Три Гроша. Он не был ни солдатом, ни танцором, ни вообще не был кем-то. Его ничто не заботило, он все время менял работу, то клеил обои, то работал штукатуром, то крыл крыши дранкой, там, где крыша прохудилась, то открывал консервы открывалкой для консервов.
Три Гроша пообещал Пунцовой Розочке жениться на ней, и она тоже ему пообещалась. Только он всегда опаздывал сдержать свое слово. Если свадьбу назначали на вторник, он появлялся в среду, если на пятницу – запаздывал до субботы. Так свадьба и не состоялась.
Пунцовая Розочка сказала сама себе: «Отправлюсь-ка я поучиться уму-разуму, пойду поговорю с женами Выше-Выше-Прыга, танцора, а если повезет, заберусь так далеко, что разыщу жену Портупея, солдата – может быть жены тех, кто обещался мне, расскажут, как добиться, чтобы кто-нибудь сдержал обещание».
Она паковала и паковала чемодан до тех пор, пока тот не был запакован так, что в нем осталось место лишь для чего-то одного. Тут она стала решать, что взять – зеркало или часы.
«Ум твердит мне, надо взять часы – по ним я всегда смогу решить еще рано или уже поздно,– сказала она сама себе. – Но сердце мне твердит – возьми зеркало, потому что взглянув на себя в зеркало, я всегда смогу решить, я уже старше, или еще моложе».
Наконец она решилась, взяла часы, оставила зеркало – ведь так твердил ум. Она собралась, открыла дверь, вышла из дома, пошла по одной улице, потом по другой, потом по третьей.
Но сердце не переставало твердить ей – вернись, поменяй часы на зеркало. Она пошла назад, открыла дверь, вошла в дом, в свою комнату. Глядя на часы и зеркало, она сказала: «Еще одну ночь переночую дома, а завтра решу, что взять с собой».
И с той поры Пунцовая Розочка каждое утро умом принимает решение взять часы. Она берет их и трогается в путь, а потом возвращается, потому что сердце ее перерешило взять зеркало.
Если утром ты придешь к ее дому, то увидишь, как она стоит на пороге с голубыми как голубизна неба в начале апреля глазами и губами, напоминающими тёмнокрасные розы в прохладе летнего вечера. Ты увидишь, как она выходит из дома и идет за ворота с часами в руке. Подожди еще немного и ты увидишь, как она возвращается, входит в ворота, в дом, в свою комнату, кладет часы и берет в руки зеркало.
Потом она решает подождать до завтрашнего утра с решением о том, что надо решить. Ее ум твердит одно, сердце другое. В конце концов она остается дома. Иногда она смотрит на себя в зеркало и говорит: «Я еще молода, а пока я молода, у меня есть время решить».
Гулена Глазкинс почесала подбородок мизинцем и сказала: «Что за странная история. Она бы меня расстроила, если бы я не видела, как большие белые облака плечом к плечу катятся по скату огромного голубого неба».
«Эту историю хорошо рассказывать, когда повсюду опять апрель, а я посверкиваю медными завитушками аккордеона»,– отозвался слепой Нос-Картошкой.
Ранним летним вечером луна висела над верхушками деревьев. Мягкий лунный свет струился вниз, будто желая что-то сказать шелесту листвы в ответ.
В тот необычайный летний вечер девушка по имени Гулена Глазкинс пришла туда, где слепой Нос-Картошкой сидел на углу улицы с аккордеоном. Она медленно и задумчиво подошла туда, где он сидел в вечерней тени. Она рассказала ему о летней луне над верхушками деревьев и о том, что лунный свет пытается что-то сказать шелесту листвы в ответ.
Старик откинулся назад, тронул клавиши аккордеона и произнес, как будто выпустил из себя то, что давно-давно томилось в нем.
«В такие вечера у каждого дерева своя собственная, ему одному принадлежащая луна. Если вскарабкаться на тысячу деревьев за вечер, соберешь тысячу лун,– промурлыкал он. – Сегодня вечером ты напомнила мне о тайнах, что скрываются глубоко-глубоко во мне».