Берег черного дерева и слоновой кости (сборник), стр. 40

В тот вечер, однако, когда ассиры прекратили, наконец, пение, пляски и увеселения, придуманные в честь белых, путешественники могли спокойно отдохнуть в одной из самых больших хижин деревни Акоонга. Молодые люди, занявшись разговором о своем возвращении, отыскивали глазами Лаеннека и, не найдя его, отправились по указаниям Кунье на берег Рембо Ниуге. Они нашли Лаеннека сидящим у реки; он рассеянно смотрел на воду, которая походила на широкую серебряную ленту.

— Вы страдаете? — спросил Барте. — Зачем вы уединились?

— Извините меня, друзья, но печаль неразлучна с жизнью, которую я веду, и у меня не всегда хватает силы противодействовать моему настроению… Вы спрашиваете меня, страдаю ли я? Отвечу вам откровенно… Это странно, не правда ли? Я страдаю от вашей радости.

— От нашей радости?

— Да, за пять месяцев я так привык к вашему присутствию, что бывают минуты, когда я чувствую невозможность более одному вести ту жизнь, которую прежде так любил…

Молодые люди были тронуты до слез.

— Любезный Лаеннек, — ответил Гиллуа, пожимая ему обе руки, — вы никогда не хотели серьезно поговорить с нами об этом, но настала минута сказать вам: мы положительно рассчитываем, что сначала вы поедете с нами в Габон, куда нас призывает наша служба, потом во Францию, где вас ожидает помилование, двадцать раз уже заслуженное вами.

— Не обманывайте себя пустой мечтой, — сказал бывший моряк более твердым голосом, — и будьте уверены, что я вам скажу мое последнее слово. Как ни тягостна для меня наша разлука, я оставлю вас по прибытии в Габон и вернусь в Конго. Вы знаете, я поклялся королю Гобби, а Лаеннек не изменяет своему слову. Пребывание во Франции не уменьшит сожалений о прошлом, а я давно уже потерял и привычку и любовь к цивилизованной жизни, чтобы снова разыгрывать ничтожную роль в чуждой мне среде. Может быть, я обманываюсь, но мне кажется, что люди, рождающиеся в моей среде в Европе, всю жизнь вынуждены трудиться, приносить себя в жертву другим, не совсем понимая общественные законы, которым они покоряются; они умирают моряками, рыбаками или камнетесами, как родились, и кажутся мне нисколько не счастливее невольников, которых я заставляю работать на себя в Конго. Я знаю, что так должно быть, что не все моряки могут быть адмиралами, не все рыбаки — судохозяевами, не все камнетесы — адвокатами или префектами… Но для чего хотите вы, чтобы я опять занял место на таком жизненном пути, где, я это знаю заранее, могу только маршировать и повиноваться?.. Допустим, что приговор военного суда будет отменен, — я все-таки буду принужден подчиняться общественным требованиям, к которым потерял уважение, между тем как здесь я сам себе господин и с карабином на плече, с беспредельным простором пред собою, пользуюсь воздухом, солнцем, свободой…

Барте и Гиллуа смотрели на Лаеннека с искренним изумлением; степной странник явился им совершенно в новом свете. Они не подозревали, до какой степени жизнь в лесах и созерцание природы развили индивидуальность бывшего бретонского рыбака.

Задумчиво и с волнением вернулись они в свою хижину, не обменявшись ни одним словом. Но несколько раз ночью среди странных звуков, смешивавшихся с однообразным журчанием реки, молодые люди слышали, как Лаеннек вздыхал…

Габон. — Прощание с Лаеннеком

Два дня пути провели путешественники на берегу Огове, несколько выше озера Овенге. Они проехали в пироге эту величественную реку, неизвестные источники которой, вероятно, сливаются с большими озерами, и очутились среди племен фанов и бакале, поселившихся на этих берегах.

Они немедленно приняли меры, чтобы добраться до Габона сухим путем, который молодые люди предпочитали поездке по реке, чтобы долее остаться с Лаеннеком и проститься с ним, потому что не надеялись, чтобы он переменил свое намерение даже в виду французской земли.

Готовясь прибыть на место назначения, от которого были удалены странными приключениями, они начали заниматься этой интересной и малоизвестной страной, где обязанности службы могли удержать их на несколько лет. Барте, который сделал из всеобщей географии свое любимое занятие, был рад отплатить Гиллуа за уроки ботаники и естественной истории, преподанные ему во время их продолжительных странствований.

Габон, по донесению лейтенанта Пижара, был в 1839 году большим центром торговли, где не думала еще поселиться ни одна нация, несмотря на многочисленные выгоды его центрального положения как пункта снабжения провиантом эскадр и торгового пути во внутренние земли. В феврале «Малучна» — шхуна под командованием Буе — бросила там якорь, и договор, заключенный с Денисом, королем левого берега, дал Франции право основаться на этом берегу.

Однако в 1840 году тот же офицер, пораженный значительной смертностью, обнаружившейся между белыми в невольничьих факториях, расположенных с этой стороны Габона, вздумал выбрать лучшую позицию. В 1842 году был заключен договор с королем Квабеном на приобретение местности и права поселения на правом берегу, и скоро блокгауз [35], окруженный временными укреплениями, упрочил в этих местах господство Франции.

Внутренний бассейн Габона, начинающийся у островов Кункей и Парро, суживается к востоку и наконец становится рекой шириной в одну милю. В этот бассейн впадает несколько притоков: Коя и Воголей — на северном берегу, Комо — на восточном, Мафуга и Дамбо-Уе — на южном берегу.

Эти пять притоков судоходны на некотором расстоянии от своего устья. Далее идут песчаные отмели, и реки суживаются до такой степени, что становятся непроходимыми даже для лодок. Комо, текущий с востока, судоходен более остальных, это главная артерия бассейна.

Берега залива, или, лучше сказать, лимана Габона, населены исключительно неграми понго, племенем ленивым и хитрым, сделавшимся посредником между торговлей европейской и внутренней.

Отвращение понго (или понгове, как говорят некоторые путешественники) к любым промыслам замечается в одинаковой степени у всех племен, населяющих берега залива. Единственная причина, выводящая их иногда из апатии, это — желание достать продукты белых; для этого одни занимаются маклерством, другие охотятся, и все трудятся некоторое время только для того, чтобы иметь возможность потом отдыхать и пить много алугу. Они презирают земледелие, оттого что страна удовлетворяет почти без труда их малейшие потребности, а также и потому, что обработка земли предоставляется женщинам и невольникам. Бананы, иньям, таро и маниок составляют их главную пищу; зажиточные туземцы прибавляют сушеную рыбу, слоновье мясо, копченого кабана, которые охотничьи племена внутренних земель выменивают на прибрежье.

Кочующие племена, до сих пор отдаленные от моря, ведут почти всю торговлю слоновой костью в Габоне через прибрежных жителей, от которых получают ружья, порох, ром и прочее. Таким образом, фаны предпочтительно обмениваются товарами с бакале, нравы которых схожи с их правами.

Некоторые операции происходят помимо этого пути; например, разные деревни бакале остались еще верны своим древним обычаям, сами охотятся за слонами и продают продукты, когда найдут случай; но трудности пути и завистливые посредники делают прямые сношения с европейскими факториями затруднительными.

В Габоне начинается и идет вдоль залива Гвинеи длинный берег, называемый Берегом Слоновой Кости; там специально идет торговля этим предметом.

Однако слоновой кости становится все меньше. Не только в Габоне, но и на всем пространстве Берега Слоновой Кости фактории жалуются на уменьшение изо дня в день оборотов. Действительно, по мере того как охотничьи народы верхней страны знакомятся с белыми и привыкают к их продуктам, они умудряются доставать их как можно легче и находят, как понго, посредничество менее трудным и менее опасным, чем охота.

Отсюда постоянное стремление отдаленных племен приблизиться к берегам моря. Так, булу, жившие прежде в верхней части притока Комо и слывшие неустрашимыми охотниками, были отодвинуты к западу племенем бакале; бакале, в свою очередь, оттеснены фанами, прибывшими из внутренних земель. Этой-то склонности охотничьих народов сделаться посредниками торговля обязана уменьшением в ее обороте слоновой кости, а вовсе не убыли слонов, которые, напротив, все еще очень многочисленны.