В объятиях демона, стр. 54

Когда Габриэль открывает дверь и смотрит на Фрэнни, закутанную в одеяло и лежащую у меня на руках, его глаза распахиваются, а рот приоткрывается.

— Она ведь не…

— Она в порядке, не трусь. Просто не слишком хорошо перенесла пиво.

— Думал, у тебя уже нет причин опаивать ее.

— С дороги, умник. — Я прохожу мимо него в гостиную.

— Поосторожней… здесь все белое, — говорит он. — Она что, боролась в грязи?

Я укладываю ее на диван.

— Почти. Ты не мог бы брызнуть на нее святой водички, чтобы она стала чистой?

Он ухмыляется.

— Кое-где, может, и нужно чудо. А некоторым вещам достаточно «Тайда» и отбеливателя. Сними с нее одежду, а я брошу их в стиралку.

— Наверное, лучше все-таки прибегнуть к чуду. Мне сложно бороться с этими подростковыми гормонами. — Я смотрю на Фрэнни и качаю головой. — Они доводят меня до безумия, по правде говоря.

Его губы расплываются в совсем не ангельской улыбке, а брови изгибаются.

— Тогда я сам.

Он склоняется над Фрэнни и стягивает грязные кеды. Я отпихиваю его.

— Подожди на кухне.

Габриэль пожимает плечами и плетется в направлении кухни, по-прежнему лукаво улыбаясь. Когда он удаляется, я снимаю с Фрэнни майку и не удерживаюсь от стона.

Проклятье! Я был прав — черное кружево. Как много я потерял.

Стащив с Фрэнни джинсы, я закутываю ее в одеяло и передаю одежду Габриэлю. Сажусь на стул рядом с диваном и закрываю глаза, позволяя голове запрокинуться. Ангел возвращается и усаживается на стул напротив меня.

— Спасибо за помощь, — говорю я, глядя на Фрэнни. — Я не мог отвезти ее домой в таком виде. Ее родители и без того уверены, что я дьявол, а теперь, когда это уже неправда, я хочу доказать им обратное. — Я машу рукой в ее сторону. — А это бы совсем не помогло делу.

— Она должна вернуться домой сегодня? — спрашивает он.

— Нет. Собиралась остаться у Тейлор.

— Тогда пускай отоспится здесь.

Я давлю в себе гордость.

— И… спасибо, что помог на вечеринке. Я уже не тот демон, что раньше. Теперь не так уж много «пороха в пороховницах».

— Ты о чем?

— Ну ты знаешь, о Белиасе… на вечеринке.

— Это не я, приятель.

— Как бы то ни было, спасибо.

Он качает головой и улыбается.

Я смотрю на крошечную фигурку Фрэнни, спящей на диване.

— Габриэль?

— Да.

— Ее душа по-прежнему чиста? Я ведь не… ну, ты знаешь… не запятнал ее как-нибудь? Я больше не могу знать наверняка.

На его лице появляется обеспокоенность, но очень быстро исчезает.

— Они не имеют на нее никаких прав, если ты об этом. Но не знаю, сколько это продлится, ведь она водится с тобой. А ты оказываешь на нее дурное влияние.

— Это точно. Должен ли я теперь ожидать, когда меня покарают? Ну, гнев Божий и все такое?

На его губах играет улыбка.

— К сожалению, нет, но было бы проще, если бы ты отступил.

Я знаю, что он прав. Всегда знал это, но…

— Кажется, в этом вопросе у меня больше нет выбора. Я не могу быть далеко от нее.

— Да уж, — ухмыляется он. — Я понял это, когда ты заставил меня поджечь тебя святой водой.

— Значит ли это, что Покров не сработал на мне?

— Трудно сказать. Если Белиас и Аваира здесь уже несколько недель, как ты говоришь, то уверен, они следят за тобой.

Я снова смотрю на спящую Фрэнни. Должен же быть способ защитить ее.

— Может, если бы мы просто исчезли — уехали куда-нибудь, — она была бы в безопасности?

— Возможно. Не узнаем, пока не попробуем. Но мы оба понимаем, каков самый лучший выход.

— Отметить ее душу для рая, — покорно отвечаю я. — Почему так важно, чтобы она простила себя?

Его лицо вдруг становится уж очень ангельским.

— Прощение — ключ ко всему, Люцифер.

— Вы, небожители, так все усложняете. — Я выпрямляюсь на стуле. — Что бы случилось, если бы Белиас просто… убил ее? — Вокруг моего сердца сжимается что-то черное и густое, когда я вспоминаю, как близок он был к этому.

— Она отправилась бы в лимб со всеми остальными неотмеченными душами, и ты же знаешь, что Михаил быстренько определил бы ее в рай. Сущность Фрэнни — ее душа — это ключ. В раю она была бы не менее ценной, чем на земле.

— Так я и понял. — Я видел ее сущность и знаю, что он прав. То, как мы танцевали, а я смешивал с ней свою сущность… не похоже ни на что, испытываемое мною раньше. — Я никому не позволю обидеть ее или навредить ей.

— Знаю. Я на это и рассчитываю. — В его голосе отчетливо слышна угроза.

Я снова смотрю на Фрэнни, спящую на диване.

— Я не позволю им заполучить ее, — говорю я, зная, что «им» — это «мне».

Но сейчас я ложусь на диван рядом с ней, обнимая так крепко, будто от этого зависит моя жизнь. Уверен, так оно и есть.

ГЛАВА 21

АДСКИЕ МУКИ

— Ты ведь понимаешь, что я просто изводил Люцифера, когда говорил о непорочном зачатии?

Я с трудом отрываю голову от дверцы машины и смотрю на Гейба сквозь пелену похмелья.

— Что?

— Ну ты знаешь… когда вы приехали той ночью. После того как он рассказал тебе о… том, кто он.

— Ах да. Значит, я не Мария?

— Нет.

— Слава богу. Из меня вышла бы поганая мать, — бормочу я, потирая лоб. — К тому же я не собираюсь оставаться девственницей надолго. — Я снова со стуком опускаю голову на стекло, с болезненной отдачей, превращающей мозг в кашу. — Ой!

— Так тебе и надо, — смеется Гейб.

— Заткнись.

Мы подъезжаем к дому, и на крыльце появляется мама. Гейб открывает дверцу с моей стороны и помогает мне вылезти. Я стараюсь сама передвигать ноги, пока мы идем по дорожке, но Гейбу приходится буквально тащить меня. Дойдя до лестницы, он оставляет эти попытки и подхватывает меня на руки.

— Хорошо повеселились? — улыбаясь, спрашивает мама.

Интересно мне знать, сколько еще семнадцатилетних девчонок могут заявиться домой в девять часов утра с ужасным похмельем и на руках у парня (даже если этот парень самый настоящий ангел, чего мои родители просто не могут знать) и услышать: «Хорошо повеселились?» Это просто омерзительно. Ведь будь я на руках у Люка, все обстояло бы иначе.

— Ну как, Фрэнни? — Гейб сдерживает смех, и если бы у меня хватило сил, я бы врезала ему.

— Заткнись, — вместо этого бормочу я ему в плечо.

Мама идет за нами, пока он несет меня по лестнице и укладывает в постель. Я слышу хихиканье сестер, но не открываю глаз, чтобы посмотреть, кто именно смеется.

Гейб садится на краешек кровати. Проводит пальцем по моему подбородку, вызывая во мне трепет даже в таком отвратительном состоянии.

— Ты справишься? — спрашивает он.

— Ага, если ты застрелишь меня, — отвечаю я.

Он склоняется ко мне и касается губами моей щеки, ведет к уху.

— Не могу, — шепчет он, а затем усмехается.

Интересно, а могу ли я застрелить его?

— Тогда проваливай к чертям собачьим! — говорю я, переворачиваясь на бок и накрываясь одеялом с головой.

Мама, шаркая, выходит из комнаты, щебеча что-то о курином бульоне. Но Гейб по-прежнему здесь — я чувствую его присутствие.

— Что тебе надо? — бормочу я под одеялом.

— То же, что и всегда. Хочу отметить твою душу. Мне нужно, чтобы ты простила себя.

— Нет.

— Почему? Почему ты так уцепилась за это?

Я не заплачу.

— Потому что, — выдыхаю я сквозь слезы. — Мне так надо.

— Надо для чего?

От него у меня трещит голова.

— Можем поговорить об этом в другой раз?

— Давай все же сейчас. Что значит «мне так надо»?

Резкая боль в голове заставляет меня застонать. Я сбрасываю одеяло, чтобы набрать воздуха.

— Я просто не могу. Ты ведь знаешь все мои мысли. Не мог бы ты просто выбрать из них то, что тебе нужно, и оставить меня в покое?

— Если бы ты об этом думала, то смог бы. Вот к чему я и пытаюсь привести тебя — почему ты не можешь отпустить это.

— Потому что не могу.