Штурмовой отряд. Битва за Берлин, стр. 36

– Да ну, не может такого быть! Чтоб наш солдат, у которого фрицы всю семью убили или, допустим, сестренку снасильничали, их еще и кормил? Пристрелить – не пристрелит, конечно, но харчем делиться?!

– Сам увидишь. Да, воюем мы зло, не спорю, ни себя, ни врага в бою не жалеем, не хуже меня знаешь, но и душой потом быстро отходим. Все по той же самой причине – не умеет русский человек иначе поступать. К великому счастью, как я считаю. Быть русским, Василий, это большая ответственность…

Несколько секунд капитан раздумывал над словами Трешникова, молча шагая по шпалам рядом с ним, наконец неуверенно произнес:

– Я вот что подумал, товарищ подполковник, правы вы, похоже. Наверное, я бы тоже иначе не смог. Советский солдат с бабами да дитями не воюет, факт. Эх, нужно было той малявке шоколадку дать, у меня пара трофейных в сидоре завалялась.

– Не переживай, Василий Иванович, успеешь еще, – невесело усмехнулся подполковник. – Нам сейчас главное – задание выполнить, ну, и Берлин взять, разумеется. А голодных детишек тут, к сожалению, на всех хватит…

Глава 12

Берлин, окрестности станции «Кайзерхоф», район Вильгельмплац, апрель 1945 года

Спецназовцы двигались двумя группами, каждая по своей стороне туннеля. Вперед, в качестве головного дозора, выслали боевую пару с ПНВ, идущую метрах в пятидесяти и постоянно находящуюся на связи. Капитан Родченко со своим бойцом и майором Ленивцевым замыкали недлинную колонну, прикрывая тыл – в принципе хватило бы и одного майора, однако Трешников поспешил убрать обоих «предков» в арьергард, чтобы не путались под ногами. Да и пользы от огнеметчика в узком туннеле, случись что, никакой: стрелять тут – себе дороже.

Когда прошли большую часть пути, Барсуков неожиданно переключился на личный канал, вызвав Нулевого. Подполковник немедленно ответил:

– Нулевой – Первому, слушаю.

– Командир, я вот чего подумал. Помнишь тот разговор, что наши будущанские сведения, мягко говоря, не шибко соответствуют исторической действительности?

– Помню, и что?

– Да вот сам посуди, видал, сколько гражданских на той станции было? Если б мы заряды не обезвредили, наверняка большинство там и погибло, так? Дети с бабами да старики – так уж точно, в теплой одежке да в холодной водичке особо не поплаваешь. Согласен?

– Согласен. Короче можешь?

– Могу. Вспомни, что в нашем времени про затопление метро писали – мол, точное количество погибших до сих пор неизвестно, и разными исследователями оценивается от ста человек аж до двадцати тысяч. Неслабый такой разброс, а, командир? Все эти тысячи что, в речной воде взяли да растворились? Вот я, например, никак не могу понять, как подобное могло не быть четко зафиксировано в архивах. А ведь не зафиксировано ни нами, ни самими немцами. Ну, знаменитый фильм я в качестве исторического свидетельства не рассматриваю, разумеется.

– Еще короче.

– Если еще короче, то я о том, что все эти, как нас заверяли «подтвержденные и перепроверенные архивные данные» всё чаще оказываются полной лажей, вот о чем! Боюсь, как бы и тот спецтуннель между Рейхканцелярией и «Кайзерхофом», через который группа Монке [16] драпала, и куда мы сейчас целенаправленно топаем, окажется очередной выдумкой историков. Может, они вообще по поверхности до метро добирались, никаких точных данных-то нет.

– Понял тебя. Ну и чего разнылся? Не найдем туннеля, значит, снова поверху пойдем. Не хотелось бы, конечно, очень не хотелось, представляю, какое сейчас в центре рубилово, ну да ничего, справимся.

– Да не ною я, командир. Просто готовились мы, готовились, а выходит, ни хрена не подготовились. Надеюсь, хоть с планом бункера все нормально будет.

– Вот тут не сомневайся, наш тренировочный макет полностью аутентичен оригиналу, зуб даю. Это-то, как ты выразился, как раз «подтверждено и перепроверено», я лично и немецкие и послевоенные схемы видел, когда наши его осматривали. Главное – дойти. Зато, ежели дойдем, то этот самый Монке уже вряд ли в плен попадет, он ведь последние дни почти безвылазно в бункере заседает, любимого гросфатера охраняет.

– Тогда ныть прекращаю. Но как вернемся, отдельный рапорт о недоработках подготовительной стадии операции накатаю, так и знай! Возможно, даже с обсценной лексикой!

Трешников фыркнул:

– Дык это само собой, можно подумать, я не накатаю, причем в трех экземплярах! Ты сейчас даже представить себе не можешь, сколько нам потом отписываться придется, точно тебе говорю – рука отнимется в клавиатуру тыкать. Вот только до рапорта еще дожить нужно. Все, товарищ майор, харе языком молоть, похоже, подходим. Возвращайся на общий канал, мало ли что…

Подход к станции оказался забаррикадирован, на сей раз весьма серьезно: заслон из железнодорожных шпал и уложенных в несколько рядов мешков с песком перекрывал туннель почти под самый потолок; в расположенных на уровне груди амбразурах торчали стволы трех пулеметов. Наверху, под самым сводом, находились два небольших прожектора, сейчас выключенных. Проход же на ту сторону представлял собой узкий лаз вдоль стены, прикрытый опутанной колючей проволокой чугунной решеткой, протиснуться в который мог только один человек. Короче, к встрече нежданных гостей защитники станции подготовились серьезно. С другой стороны, чему удивляться, именно здесь и начинался «правительственный квартал» – сколько там от Вильгельмплац до Вильгельмштрассе, и дальше, соответственно, до восточного крыла Рейхсканцелярии?

Остановив отряд метров за тридцать, подполковник без особых душевных сомнений вышел вперед, встав между рельсов, и трижды мигнул немецким фонариком с опущенным зеленым светофильтром. Разумеется, он понятия не имел о принятых сегодняшней ночью световых сигналах, просто решил, что зеленый свет – вроде как разрешительный, мол, свои мы, свои. Вот мигнул бы красным – тогда точно «алярм». Короче, самый обычный светофор, простейшая ассоциация на уровне подсознания.

Как ни странно, в ответ также мигнули три раза, и тоже зеленым. Хмыкнув, Трешников поглубже надвинул на лоб кое-как обтянутый трофейным чехлом шлем, и двинулся к баррикаде; майор Барсуков пристроился слева, чтобы, случись что, не мешать рабочей руке командира. Правую ладонь он уже привычно водрузил на висящий на шее «МП-40» – в основном ради маскировки, поскольку стрелять из него он не собирался. Свое оружие имеется, да и экстрактированные гильзы полетят вверх-вправо, то есть в сторону подполковника.

– Halt! Wer du bist? Identifizieren Sie sich [17], – без особой, впрочем, агрессии или тревоги в голосе осведомились через ближайшую амбразуру. Ствол пулемета, правда, чуть сместился в сторону, чтобы при необходимости наглухо перекрыть правую сторону туннеля. Подполковник нисколько не сомневался, что остальные пулеметчики тоже разделили цели.

– А кто со мной говорит? Назовитесь первым. Здесь группа особого назначения Oberkommando der Wehrmacht, потому я не обязан рапортовать первому встречному ни о моем имени или звании, ни о цели задания, тем более не зная, с кем говорю.

Как и ожидал Трешников, подобный напор и холодно-пренебрежительный тон – он буквально цедил слова, выплевывая их сквозь зло сжатые зубы – возымел действие: после непродолжительного молчания из-за баррикады раздалось:

– Гауптштурмфюрер Ринге, дивизия СС «Нордланд». Обороняем подходы к станции «Кайзерхоф», имеющей стратегическое значение.

– Оберст… впрочем, вам достаточно одного звания. Пропустите моих людей, мы спешим.

– Но, простите, господин полковник, меня не предупреждали…

– И не должны были, – презрительно бросил подполковник, решивший не допускать прежней ошибки, и морально дожать эсэсовца, прежде чем тот вспомнит о пароле. – Если бы вы оказались чуть собраннее, герр гауптштурмфюрер, вероятно, обратили бы внимание на мои слова о группе специального назначения. Или мимо вас по несколько раз в сутки ходят подобные группы? Может быть, позвоним бригаденфюреру Монке – надеюсь, вы хотя бы в курсе, кто это? Или сразу в Oberkommando – зачем мелочиться?