Штурмовой отряд. Битва за Берлин, стр. 22
Родченко несколько секунд вглядывался в карту, затем, пожевав губами, кивнул:
– Ага, понял, кудой вам нужно. Ночью ребята из разведбата в ту сторону ходили, сказали, скрытно подобраться можно. Эх, ладно, что уж теперь: мы ведь именно туда и двигали, вот только про эту батарею, мать ее, не знали – фрицы ее только утром установили, когда разведка уже обратно вернулась. А задание у нас было простое: зайти с тыла и с ходу сбить немецкий опорный пункт, что выход из парка на вот эту улицу прикрывает. Вот только теперь, без танков, хрен у нас что получится, разведчики говорили, что там два полноценных дота плюс пулеметные гнезда в подвалах. А вы, стал быть, через метро собрались двигать?
Подполковник неопределенно пожал плечами – в штурмовом комплекте движение вышло почти незаметным, – однако Родченко его понял, криво усмехнувшись в ответ:
– Ладно, ладно, не лезу, кудой не следует. Только учтите, если и вправду через метро пойдете, не выйдет у вас ничего, тарщ подполковник! Там у фрицев бомбоубежище и пункт сбора раненых оборудованы, людей, что селедок в бочке, так что никак не пройдете.
– Точно? – прищурился Виктор Иванович. – Уверен, капитан?
– Уверен. Нет, сам-то я там не был, разумеется, просто довелось на докладе разведки присутствовать, когда они комбату обстановку обрисовывали. Мол, из тяжелых гаубиц бить нельзя, станция совсем неглубоко и своды могут не выдержать, а внизу, значит, несколько тысяч гражданских и раненых… э-эх, все жалеем их, жалеем, а вот они нас разве жалели, когда города наши бомбили да деревни вместе с дитями и бабами жгли? – в сердцах докончил он. – Жалельщики, мля…
– Отставить эмоции, капитан. Хорошо, я тебя понял. Тогда смотри, а что, если мы во-от туточки пойдем? Ну и вы вместе с нами, смысла разделяться сейчас, коль уж нам все равно в одном направлении двигаться, я не вижу. Вы все одно безлошадными остались, нам транспорт изначально не полагался, так что теперь только ножками. Кстати, насчет твоего задания: если другого пути не найдем, поможем вам эти самые доты штурмануть, все равно нам мимо них не пройти. Как думаешь?
И оба офицера, один из своего времени, другой из далекого будущего, склонились над картой…
Захлопнув планшет, подполковник продел ремешок в латунную петельку и призывно махнул рукой Барсукову.
– Держи, Миша, спасибо. Ступай, поднимай ребят, скоро выдвигаемся, нечего тянуть. – Снова повернувшись к Родченко, он продолжил: – Слушай, капитан, коль уж нам с тобой некоторое время вместе воевать, давай прикинем, чем друг дружке полезны можем быть. У тебя с тяжелым вооружением как дела обстоят?
Родченко, для себя уже окончательно решивший, насколько можно откровенничать с командиром непонятной «группы особого назначения генштаба», экипированной и вооруженной лучше, чем его бойцы и немецкие панцергренадеры, вместе взятые (ну, вот не шла у него из головы та труба с гаубичной гранатой внутри, и все тут!), запираться не стал. Да и какой смысл, если все наличное вооружение, как говорится, на виду:
– Два пулемета с полным боекомплектом, «Дегтярь» и фрицевский «сорок второй», противотанковое ружье – мы его в качестве дальнобойной снайперки пользуем, по окнам пулять, фаустпатронов около десятка и тола килограмм с восемь. Ну и ранцевый огнемет с запасным баллоном. На группу, конечно, больше добра полагается… полагалось, – неожиданно смутился он, словно бы оправдываясь перед Трешниковым. – Да только четверых ребят вместе с танками побило. Так что все остальное там осталось, – капитан мрачно дернул головой в сторону затянутой дымом горящих танков поляны. – Второй огнеметный расчет тоже погиб…
– Раненых у тебя сколько? – быстро перевел разговор Трешников. – Тяжелые имеются?
– Один тяжелый и двое легкораненых. Всех перевязали, спасибо вашим бойцам, помогли, а то наш-то инструктор тоже погиб. Хорошие у вас аптечки, я издали глянул. Нам таких не дают. Как Ваське пластмассовую ампулку какую-то кольнули, так сразу и полегчало, а то я уж грешным делом думал: все, не жилец. Пуля в живот – хреновое дело, насмотрелся за три-то года. А так, глядишь, и выживет.
– Дадут, когда массовый выпуск наладят, – буркнул Трешников, выругавшись про себя. Ну, спецназеры хреновы, мало оружия и штурмовых комплектов, так еще и аптечки засветить ухитрились! Хотя, если подумать, глупости все это, после экипировки и «Шмелей» какая уж теперь разница? Помнится, еще Локтев, отвечая на его вопрос, на этом особо внимание акцентировал: «мол, относительно интереса предков к «будущанским» прибамбасам особо не парьтесь, главное, постарайтесь оружия в прошлом не оставлять. Ну а если и потеряете, переживем – потому и «ПП-19-01» с собой берете, что он на основе родного «АК» разработан, а его Михаил Тимофеевич в любом случае через пару местных лет изобретет».
– Тяжелого оставишь у пехотинцев, что батарею захватили, так он всяко быстрее в санбате окажется, остальные пусть готовятся к выходу. На все про все – пять… ладно, семь минут. И да, вот еще что: временно переходишь под мое командование, поскольку, как верно решил товарищ Сталин, в армии должно быть единоначалие. Вопросы?
– Не имеется, товарищ подполковник. Разрешите идти?
– Давай, капитан, иди. Да, кстати, звать-то тебя как?
– Василием мамка с батькой назвали. Ну то есть Василием Ивановичем. Как Чапаева, – с гордостью ответил тот.
– Ну а меня, значится, Витей. Ну то есть Виктором Ивановичем, – усмехнулся Трешников, спародировав капитана. – Как… да просто так. Так что, по бате мы с тобой тезки. Ладно, рад знакомству, дуй к бойцам.
Глава 7
Берлин, апрель 1945 года
Приплюснутые железобетонные блины дотов, расположенные по обеим сторонам перекрестка, Трешнику не понравились с первого взгляда. Категорически. Как, впрочем, и заложенные кирпичом, превращенные в узкие бойницы подвальные окна близлежащих домов с торчащими оттуда решетчатыми кожухами пулеметных стволов. Каждое окно-бойницу немецкие фортификаторы еще и укрепили дополнительно мешками с песком. Саму улицу преграждала высокая, почти в полтора роста, баррикада, основой которой оказались уже знакомые мешки с песком, уложенные в несколько рядов, и сваренные из трамвайных рельсов противотанковые ежи, густо опутанные колючей проволокой.
Понаблюдав за опорной точкой несколько минут, подполковник понял задумку гитлеровцев: перекресток располагался таким образом, что атаковать его в лоб танки не могли. Улицы сходились под острым углом, что было весьма нетипично для берлинской застройки, и двигающиеся со стороны Тиргартена боевые машины должны были повернуть, хотя бы на несколько секунд подставив укрывшимся за баррикадой фаустникам борт. Добивать попавшие в огневую ловушку танки должны гранатометчики, засевшие на вторых этажах выходящих на перекресток фасадами домов – не зря же ажурные балконные решетки заложены мешками с песком и всяким хламом, а над перилами то и дело мелькают надоевшие до оскомины каски. Всего-то делов – дождаться, пока защищенные железобетоном дотов и толстенными стенами старинных зданий пулеметчики отсекут и рассеют пехотное прикрытие, да шарахнуть из «панцерфауста». Или просто забросить на решетки моторного отсека бутылку с зажигательной смесью. А когда танкисты начнут выбираться наружу, надеясь успеть сбить огонь, швырнуть следом гранату или причесать автоматной очередью. Дешево и сердито… и весьма знакомо…
Спецназовцы с бойцами капитана Родченко укрылись в руинах разрушенного во время бомбардировки дома метрах в ста от перекрестка. От здания остались лишь две зиявшие голыми оконными проемами несущие стены, между которыми высился многометровый завал из обрушившихся перекрытий, кровли и внутренних перегородок, перемешанных с обломками мебели, паркетными досками и прочим хламом, поэтому гитлеровцы не сочли бывшую трехэтажку достойным внимания фортификационным объектом. Чем и воспользовались бойцы, незамеченными пробравшись внутрь через захламленный обломками стен, битым закопченным кирпичом печных труб и искореженными листами кровельного железа пустынный двор. Судя по всему, ударная волна попавшей в здание авиабомбы сбросила чердак внутрь дворового «колодца», после чего обрушила все перекрытия до самого подвала.