Дневник для Стеллы, стр. 28

Письмо XIII

Лондон. 4 января 1710—1711 [354].

[четверг]

Был нынче в Сити (где пообедал) и на обратном пути своими собственными прекрасными ручками отдал двенадцатое письмо в почтовую контору, и произошло это не ранее девяти вечера. Обедал я с людьми, о коих вы никогда не слыхали, а посему не имеет смысла вам о них рассказывать: некая сочинительница и типограф [355]. Домой я для моциона прогулялся пешком и в одиннадцать лег в постель, но все время, пока раздевался, я сам с собой разговаривал и размахивал руками, как если бы МД были рядышком, и опомнился лишь, когда очутился в постели. Прошлой ночью я написал архиепископу, что дарственная грамота насчет первин уже составлена и что лорд Питерборо отбыл в Вену, но, судя по всему, лорды уговорили его задержаться, дабы расспросить о положении дел в Испании и узнать, в чем, по его мнению, кроется причина поражения наших войск. Так что я ввел архиепископа в заблуждение, однако же, полагаю, особого греха в том нет.

5. Господин секретарь Сент-Джон послал нынче за мной так рано, что я принужден был отправиться, не побрившись, и тем нарушил свой обычный распорядок. Я зашел поэтому к Форду и попросил у него принадлежности для бритья, чтобы все же привести себя в пристойный вид. Боже милостивый! какой нелепицы я здесь свидетель: мать и сестра сэра Эндрю Фаунтейна пожаловали сюда из Вустершира, более чем за сто миль, чтобы проститься с умирающим. Они добрались сюда только вчера, так что пока они находились в пути, он уже давно мог либо умереть, либо выздороветь. Услыхав об их приезде, я не мог сдержать своего раздражения, чему все, кто отирается вокруг сэра Эндрю, весьма удивились и стали доказывать мне, сколь великим утешением для него и его близких будет, если он испустит дух у них на руках. Я знаком с его матерью, другой такой Оверду свет не видывал [356], а его сестрица, говорят, еще похлеще, так что, боюсь, как бы бедняге не стало снова худо. Здесь и без того, пока жизнь сэра Эндрю была в опасности, его братец, пройдоха из пройдох, все время стонал в соседней комнате, а сиделки утешали его, уговаривая не принимать этого так близко к сердцу, а ведь в случае кончины сэра Эндрю все его имущество должно было достаться этому псу — невежественному, никчемному, подлому распутнику. Я впервые обедал сегодня с Офи Батлером и его женой, а вы, конечно, ужинали с деканом и проиграли за картами двадцать два пенса. Итак, миссис Уоллс разрешилась девочкой, которая умерла через два дня после крестин, и, между нами говоря, мать не так уж этим опечалена: она слишком дорожит своим досугом и развлечениями, чтобы обременять себя детьми. Иду ложиться спать.

6. Утро. Вчера вечером я пошел за углем, чтобы подбросить немного в камин после того, как Патрик завалился спать, и увидел в чулане несчастную коноплянку, которую он купил, чтобы привезти ее Дингли; она обошлась ему в шесть пенсов и смирная, как соня. Сдается мне, она и не подозревает, что она птица: куда ее ни посадишь, там она и сидит, словно ей неведомы ни страх, ни надежда. Мне кажется, что от скуки она не протянет и недели. Перед тем, как ее купить, Патрик советовался со мной. Я со всей очевидностью представил ему непомерность цены и безрассудство его затеи, доказывая, что ему все равно не удастся довезти ее по морю невредимой, но он не внял моему совету и еще раскается. Нынче утром холодно даже в постели, но я слышу, как хорошо горит огонь в соседней комнате, в той самой, какую вы имеете обыкновение называть столовой. Надеюсь, что погода сегодня будет хорошая; а теперь позвольте мне, сударыни, встать, слышите. — Вечером. Утром я должен был навестить декана или господина председателя [357], как вы его, кажется, изволите именовать, не так ли? А почему бы мне собственно и не навестить декана, точно так же, как это делаете вы? — Небольшого роста брюнет лет под пятьдесят? — Да, да, он самый. — Такой славный достойный человек? — Да, да, он самый. — Довольно-таки себе на уме? — Да. — Из тех, кто понимает свою выгоду? — Как и все прочие смертные. Но позвольте, как же это могло случиться, что МД и я ни разу там не встретились? — Весьма приятное лицо и бездна остроумия. — И вы, конечно, знакомы и с его женой? [358] — О господи! Да вы о ком говорите? — О докторе Эттербери, разумеется, декане Карлайла и председателе. — Престо, какой же вы, право глупый, ведь я думала, что вы говорите о нашем декане собора св. Патрика. — Бестолочь, бестолочь, бестолочь, боже, какая бестолочь! По пути в Сити мне преградило дорогу сборище мальчишек и девчонок, сновавших, словно мухи, вокруг кондитерских лавок, владельцы которых по недомыслию своему выдвинули их на два ярда вперед на середину улицы и которые были сплошь уставлены большими кексами [359], покрытыми сахарной глазурью и украшенными полосками фольги. Потом я зашел к книготорговцу Бэйтмену [360] и выложил сорок восемь шиллингов. Я купил три небольших томика Лукиана [361] на французском для нашей Стеллы, и прочее, и прочее. Потом я заглянул к Гэруэю [362] в надежде встретить там Стрэтфорда и пообедать с ним, но оказалось, что купцы сегодня отдыхают от трудов праведных и что он отправился в мой конец города, а посему я пообедал с сэром Томасом Фрэнклендом в почтовой конторе, и мы выпили за здоровье нашего Мэнли. Дело в том, что в одной газетенке напечатано, будто его уволили, но секретарь Сент-Джон заверил меня, что это досужая выдумка и что ее сочинитель — заядлый тори. Я что-то не заметил здесь ни малейших признаков рождественского веселья.

7. Утро. Ваш лорд-канцлер отбывает завтра в Ирландию; я с ним не видался. В качестве капеллана он берет с собой некоего Трэпа [363]; это священник, претендующий на остроумие, второсортный памфлетист, выступающий на стороне ториев, которые с ним расплатились, отправив, его в Ирландию. Трэпа я тоже ни разу не видал. Вчера неподалеку от биржи я встретил Тая и вашего Смита из Ловета [364]. Тай и я сделали вид, что не замечаем друг друга, но Смита я остановил, поскольку он сказал, что скоро едет в Ирландию, возможно даже на этой неделе, и рассказал ему о вашей посылке, которая находится сейчас в Честере. Сегодня же утром пошлю передать Стерну, чтобы он вместе со Смитом позаботился о посылке. Итак, доброго вам утра, сударыни, и позвольте мне встать. — Не успел я нынче вечером возвратиться домой, то есть несколько минут тому назад, как тотчас взял в руки этот листок, но потом сказал, нет — нет, как хотите, МД, но на сей раз вам придется подождать, и уже было отложил листок в сторонку, но потом, как я ни занят, а все же не смог с собой совладать и решил сперва спросить вас, как вы поживали после нашей утренней беседы. Немного погодя мы опять поговорим, а до той поры позволь мне, маленький листок, осторожно отложить тебя вот сюда — а теперь примемся за дело; говорю тебе, лежи смирно; да нет же, ничуть я тебя не отталкиваю, просто отложил в сторонку. — Так. — А теперь я уже в постели и могу немного с вами побеседовать. Господин секретарь Сент-Джон чрезвычайно спешно прислал за мной сегодня утром, но я решил сначала побриться, боясь, что отложи я это на потом, то пропустил бы утреню. Я побывал при дворе, где в последнее время всегда многолюдно, а потом пообедал с молодым Мэнли [365] у сэра Мэтью Дадли. — Потолкуем, пожалуй, немножко о политике. Я опасаюсь, что все мы окажемся втянутыми в партийные распри. Виги после своего падения превратились в самых злонамеренных негодяев на свете. А у нас, как на грех, погибло несколько кораблей, шедших из Виргинии. Боюсь, как бы люди не стали думать, что при нынешних министрах добра не жди; а стоит кабинету министров заслужить дурную славу и парламент будет избран такой, какой заблагорассудится королеве, будь то вигийский или торийский. Кроме того, наши сторонники, как мне кажется, несколько пересаливают в своих нападках на герцога Мальборо. Сельские тории требуют во что бы то ни стало расследования ошибок прежнего кабинета; они, конечно, правы, но я что-то не вижу, чтобы это было очень по душе министрам. Единственное, на мой взгляд, спасение для нас — это мир, но я убежден, что нам не получить такого мира, на какой мы рассчитывали, и тогда у вигов будет повод вопить о том, чего добились бы они, если бы остались у власти. Я постоянно, насколько могу себе позволить, твержу об этом министрам, и рискну сказать немного больше, особенно в отношении герцога Мальборо, который, как утверждают виги, намерен сложить с себя командование; а бывало ли когда, спрашиваю я, чтобы мудрое правительство отстраняло генерала, который девять лет подряд одерживал победы, которого так страшатся враги и солдаты которого верят, что он непременно будет побеждать; на войне ведь, как вам известно, уверенность — это девять десятых успеха. Министры выслушивают меня внимательно и необычайно любезны, но, боюсь, что на действия кабинета чрезмерное влияние оказывают личные счеты. А между тем, они нисколько всем этим не обеспокоены и так беспечны и веселы, словно никакое бремя не отягощает их сердца и плечи, подобно врачам, которые берутся лечить, но сами не чувствуют боли, как бы ни страдал их пациент. — Тьфу, к чему я все это говорю? А к тому, что, как я убеждаюсь, мне куда легче писать о политике вам, чем кому бы то ни было на свете. Но, клянусь, голова моя от всего этого идет кругом, и я от души хотел бы быть в Ларакоре с моими дорогими очаровательными МД.