Хосе Марти. Хроника жизни повстанца, стр. 9
Холодными зимними вечерами, когда уроженцам тропиков казалось, что угли камина излучают всего лишь негреющий звездный свет, друзья говорили о родине. Именно в такую, отданную волнующим воспоминаниям минуту юный поэт записал в альбоме Карлоса:
Друзья знали, что в ближайшие годы им не удастся вернуться домой. И они решили: чтоб быть полезными родине, нужно бороться за Кубу и в Испании. А для этого прежде всего учиться.
Мадридский университет? Да, конечно. Но не только. И Марти начинает знакомиться с третьим Мадридом — великой столицей испанской литературы, живописи, театра и… испанского красноречия.
С красноречием Марти столкнулся в первую очередь, ибо Соваль повел его в литературно-политический клуб Атенео. Пепе внимательно выслушал ораторов, и его поразило, сколько пыла тратят они на незначительные проблемы.
— Нет, Карлос, нет, — говорил он другу, — не об этом должны говорить настоящие люди. На Кубе, которую здесь считают частицей Испании, сотни и сотни тысяч людей полностью бесправны, а в Атенео спорят о пустяковых деталях избирательного ценза!
— Что поделаешь, — отвечал Карлос, — у них свои проблемы…
Испании действительно хватало проблем. Политическая кутерьма в стране достигла апогея, когда в сентябре 1868 года под аплодисменты либералов генералы Прим и Серрано низложили Изабеллу Бурбон. Генералы пошли на это, хотя первый провозгласил ее совершеннолетней в тринадцать лет и преподнес корону, а второй несколькими годами позже был ее интимным другом.
После нескольких месяцев Первой республики кортесы высказались за либеральную конституционную монархию. Срочно потребовался подходящий король. Карикатуры изображали двух генералов перед кучкой претендентов:
«Восемь песет скипетр и корона, господа! Кто больше? Дешево испанские скипетр и корона! Восемь песет раз, восемь песет два…»
Аукцион кончился в ноябре 1870 года. Кортесы «избрали» королем итальянского принца Амедея Савойского. Амедей был неглуп и с первых дней проявил себя либералом настолько, насколько может быть либералом испанский король. Но и клерикалы, и офицеры, и родовая знать игнорировали «избранного» простым большинством монарха, а народу, уже выступавшему за республику с оружием в руках, «Макаронник I» был попросту не нужен.
С появлением Амедея в Мадриде началась чехарда кабинетов. Сторонники короля, расколовшись на консерваторов и радикалов, правили страной по очереди, вдохновенно поливая друг друга грязью.
Взаимные обвинения отнимали много сил, и консерваторы еле успели предотвратить рост действительно серьезной оппозиции, запретив деятельность секции Интернационала.
Право же, при всем этом какая-то каторга на Кубе просто не заслуживала внимания правительства. Ощущение беспокойной неопределенности волновало министров куда больше.
Но Пепе все-таки думал, что Испания просто не знает подробностей кубинской трагедии. Ведь либералы Мадрида так критически разбирают даже туалеты своего монарха! Неужели же они промолчали бы, зная о «Сан-Ласаро»?
И он решил рассказать Испании все то, что узнал и увидел сам. Наивной была вера юноши в честность власть имущих, но именно эта вера стала «виновником» появления на свет книги «Политическая тюрьма на Кубе».
«Я не хочу говорить о себе, когда я говорю о страданиях. Другие страдали больше меня». Пепе написал эти слова и будто наяву увидел своих товарищей по несчастью: Лино Фигередо, негритенка Томаса, Дельгадо и многих, многих других. Избитые, больные, окровавленные, они протягивали к нему руки, прося о помощи. И он снова писал, писал… Стиль восемнадцатилетнего ссыльного сегодня может показаться излишне цветистым, но даже спустя века этим фразам нельзя будет отказать в страсти и убежденности:
«Позор! Другого слова для этого не сыщешь. Бесчестие! Иначе это не назовешь.
Там, в Гаване, во имя национального единства позорят, бичуют, убивают. Здесь, в Испании, оно волнует, возвышает души, воспламеняет сердца.
Народные представители, опьяненные красивыми фразами лжепатриотизма, одобрили действия правительства, ничего не зная о трагической судьбе гаванских узников. Конечно, они не знали об этом, ибо только страна, не имеющая ни достоинства, ни сердца, могла устами своих представителей одобрить столь позорные деяния.
Испания твердит о своей чести. А в моих грезах я вижу, как депутаты испанских кортесов с завязанными глазами, взявшись за руки, кружатся с головокружительной быстротой, освещенные, точно Нерон, страшным заревом. Вокруг них, как факелы, пылают пригвожденные к столбам человеческие тела, над ними залитая зловещим багровым сиянием оглушительно хохочет какая-то призрачная фигура. На лбу у нее написано: «Национальное единство». А депутаты все кружатся в неистовом хороводе.
Кто же осудил несчастных узников? Испанское правительство или — что более точно — национальное единство?
А теперь, отцы отечества, заявите от имени родины, что вы одобряете гнуснейшие надругательства над человеком и полное забвение самой элементарной справедливости.
Заявите это, узаконьте, одобрите этот позор — если только вы решитесь это сделать…»
Едва успев закончить рукопись, Пепе слег. Карлос еле успевал ухаживать за больным другом и бегать на улицу Сан-Маркос, где издатель Рамон Родригес печатал книгу за умеренную плату.
Наконец настал час, когда в комнате Пепе появились связанные бечевкой пачки. Автор перелистал свою первую книгу и грустно усмехнулся:
— Разве можно на тридцати страницах рассказать о страдании народа, Карлос?
Однако оказалось, что рассказать можно. Мадрид заметил книгу юного ссыльного.
Старый дон Калисто Берналь, обосновавшийся в Мадриде кубинский юрист и либерал, добрый гений всех ссыльных, приехал к больному, чтоб познакомиться с ним и обнять его за смелость и честность.
Рупор республиканцев, газета «Эль Хурадо Федераль», постаралась довести содержание книги до республиканских депутатов.
Лопес де Айяла, бывший министр по кубинским делам, пометил в настольном календаре: «X. Марти — новое (!) имя. Мин. заморск. терр. — ошибочн. полит.».
Прочел книжку Пепе и дон Антонио Кановас дель Кастильо. Лидер испанских консерваторов счел нужным выступить с порицанием «экстремистских» взглядов автора в Атенео, но великодушно похвалил его страстность и яркий дар «агитатора».
Без сомнения, гневные строки Марти о «национальном единстве» были прочитаны и официальным Мадридом. И невозмутимое молчание правительства ясно сказало Пепе, как жестоко он обманулся, веря в неведение сильных мира сего.
«Я ГОТОВ СДЕЛАТЬ ВСЕ…»
К весне у Пепе прибавилось сил, и он решился на операцию. Предстояло удалить опухоль, появившуюся в паху после цепей «Сан-Ласаро». Доктора брали недорого — Марти не знал, что Соваль потихоньку от него сам выплачивает эскулапам львиную долю гонорара.
Операция принесла некоторое облегчение, и через несколько недель вместе с верным Карлосом и новыми друзьями Пепе уже гулял по расцветающему Мадриду.
Издание книги и лечение поглотили почти все, что было в его и Карлоса кошельках. Врачи предписывали Марти усиленное питание, а у друзей хватало лишь на картошку и соленые сардинки. Выход был один — работать. И Пепе, уже зачисленный вольнослушателем в Мадридский университет, по вечерам сам становился учителем.
Вскоре он смог регулярно платить за квартиру. Случайная работа по переводу английского трактата, «полного технических и необычных слов», позволила ему отправиться за новой парой ботинок. Впрочем, до магазина обуви он не дошел, а купил фоторепродукции с картин Лувра. Новые ботинки появились лишь через месяц, когда «Эль Хурадо Федерал» напечатала пару его заметок.