Сотканный мир, стр. 67

V

Зловещая мадонна

1

Это были черные дни для Шедуэлла.

Он выбрался из Фуги на волне душевного подъема, зачарованный размахом новых устремлений, и тут же обнаружил, что мир, которым он мечтал править, стянули у него прямо из-под носа. И не только мир. Иммаколата, похоже, решила остаться в Фуге, а он надеялся получить от нее поддержку и помощь. В конце концов, она тоже из ясновидцев, пусть они и отвергли ее. Наверное, не стоит удивляться: когда Иммаколата вернулась на свою покинутую землю, она предпочла остаться там.

Какая-то компания у Шедуэлла была. Норрис, король гамбургеров, по-прежнему бросался угождать ему по первому зову, по-прежнему был счастлив служить Коммивояжеру. И конечно с ним оставался Хобарт. Инспектор был безумен, но это и к лучшему. Он был одержим одной-единственной мечтой, и Шедуэлл рассчитывал в один прекрасный день обратить это себе на пользу. Хобарт мечтал возглавить — так он сам говорил — крестовый поход во славу закона.

Однако пока что идти в поход было некуда. Прошло пять долгих месяцев, и с каждым новым днем без ковра отчаяние Шедуэлла возрастало. В отличие от всех остальных, побывавших в Фуге той ночью, он помнил пережитое до мельчайшей детали. Его пиджак, полный чар, помогал сохранять воспоминания свежими. Слишком свежими. Он почти ежечасно погружался в мечты о том мире.

Но он не просто сгорал от желания обладать Фугой. За долгие недели ожидания его одолели куда более дерзкие мечты. Когда эти земли будут принадлежать ему, он сделает то, на что не осмеливался ни один ясновидец: войдет в Вихрь. Эта мысль, единожды зародившись, постоянно терзала Шедуэлла. Возможно, за подобную дерзость он поплатится, но разве игра не стоит свеч? Укрытый завесой облака, называемого Ореолом, Вихрь представлял собой средоточие магии, не превзойденной никем за все время существования ясновидцев, а значит, за всю историю мира.

В Вихре заключалось знание о Творении. Отправиться туда и увидеть тайны мироздания своими глазами — разве это не означает стать равным богам?

2

И сегодня он услышал отголосок, вторивший музыке его мыслей, в маленькой церкви Святых мучеников Филомены и Калликста, затерянной в асфальтовых джунглях Лондона. Шедуэлл явился туда не ради спасения души, его пригласил священник, в данный момент служивший мессу для горстки конторских служащих. Незнакомый человек написал Коммивояжеру, что хочет сообщить важную новость. Новость, из которой он сможет извлечь выгоду. Шедуэлл отправился на встречу без колебаний.

Он был воспитан в католической вере и, хотя давно уже не верил ни во что, все-таки помнил ритуалы, усвоенные в детстве. Он слушал «Санктус», и его губы шевелились, произнося знакомые слова, хотя прошло уже двадцать лет с тех пор, как он слышал их в последний раз. Затем евхаристическая молитва — нечто краткое и сладостное, чтобы не отвлекать бухгалтеров от их вычислений, — а потом Пресуществление.

«Примите и вкусите от него. Ибо это есть тело Мое…»

Старинные слова, старинные ритуалы. Однако они до сих пор обладали коммерческой привлекательностью.

Стоит заговорить о Власти и Могуществе, и аудитория обеспечена. Повелители никогда не выходят из моды.

Крепко задумавшись, он не сознавал, что месса уже закончилась, пока рядом не остановился священник.

— Мистер Шедуэлл?

Коммивояжер оторвал взгляд от своих лайковых перчаток. В церкви было пусто, остались только они двое.

— Мы вас ждали, — продолжал священник, не дожидаясь подтверждения, что говорит с нужным человеком. — Вы пришли очень кстати.

Шедуэлл поднялся со скамьи:

— А в чем дело?

— Не пройдете ли со мной? — предложил священник в ответ.

Шедуэлл не видел причин противиться. Священник провел его через неф в отделанную деревом комнату, где пахло как в борделе: смесь пота и духов. В дальнем конце комнаты — занавеска, которую священник отдернул в сторону, и еще одна дверь.

Прежде чем повернуть в замке ключ, он сказал:

— Держитесь поближе ко мне, мистер Шедуэлл, и не приближайтесь к усыпальнице…

Усыпальница? Теперь у Шедуэлла появились догадки, в чем тут дело.

— Понимаю, — сказал он.

Священник открыл дверь. Перед ними круто уходили вниз каменные ступени, освещенные тусклым светом из комнаты, откуда они вышли. Шедуэлл насчитал тридцать ступенек, потом сбился со счета. Лестница вела в почти абсолютную темноту, сгущавшуюся после первого десятка ступеней, и Шедуэлл, вытянув руки, держался за сухие и холодные стены, чтобы не потерять равновесие.

Однако внизу был свет. Священник обернулся через плечо, его лицо в сумраке походило на бледный шар.

— Идите поближе ко мне, — повторил он. — Это опасно.

Внизу священник крепко взял Шедуэлла за руку, как будто не верил, что он выполнит его указания. Казалось, что они попали в центр лабиринта, отсюда во все стороны разбегались галереи, переплетавшиеся и поворачивавшие под немыслимыми углами. В некоторых горели свечи. В других было темно.

И только когда его проводник свернул в один из таких коридоров, Шедуэлл осознал, что они здесь не одни. В стенах были вырезаны ниши, и в каждой лежал гроб. Шедуэлла передернуло. Покойники окружали их со всех сторон, Шедуэлл ощущал на языке привкус праха. Он знал: есть только одно создание, по доброй воле выбирающее подобное общество.

Пока он пытался упорядочить свои мысли, священник выпустил его руку и со всех ног кинулся бежать по проходу, на ходу бормоча молитву. Причина его бегства — фигура, с ног до головы закутанная во все черное и закрытая вуалью, — приближалась к Шедуэллу по галерее, словно заблудившаяся среди могил плакальщица. Ей не нужно было говорить, не нужно было поднимать с лица вуаль, чтобы Шедуэлл понял: это Иммаколата.

Она остановилась, немного не дойдя до него, и ничего не говорила. От ее дыхания шевелились складки вуали.

Потом она произнесла:

— Шедуэлл.

Голос ее звучал глухо, почти натужно.

— Я думал, ты осталась в Сотканном мире, — сказал он.

— Меня там едва не прикончили, — ответила Иммаколата.

— Прикончили?

За спиной Шедуэлл услышал стук подметок священника, по ступенькам удирающего из подземелья.

— Твой приятель? — поинтересовался он.

— Они мне поклоняются, — сказала она. — Называют меня богиней, Матерью Ночи. Они оскопляют себя, чтобы доказать свою преданность. Вот почему тебе приказали не подходить к усыпальнице. Они считают, что это богохульство. Если бы их богиня не заговорила, они не позволили бы тебе зайти так далеко.

— Почему ты их терпишь?

— Они помогли мне, когда я нуждалась в приюте. Чтобы залечить раны.

— Какие раны?

При этих словах вуаль поднялась, хотя Иммаколата не шевельнула и пальцем. От открывшегося зрелища Шедуэлла едва не вывернуло. Некогда идеальные черты инкантатрикс были изуродованы до неузнаваемости: сплошь раны и шрамы.

— Но как?.. — сумел выдавить он.

— Муж хранительницы, — ответила она. Рот ее был так изуродован, что она с трудом выговаривала слова.

— Это он сделал с тобой такое?

— Он пришел со львами, — сказала она. — А я проявила неосмотрительность.

Шедуэлл не хотел слушать дальше.

— Тебя это задевает, — заметила она. — Ты человек чувствительный.

Последние слова она произнесла с легкой иронией.

— Ты же можешь замаскировать это, правда? — спросил он, думая о ее способности менять внешность. Если она умеет имитировать других, почему бы не подделать собственные совершенные черты?

— Ты что, принимаешь меня за потаскуху? — спросила она. — Раскрашивать себя из тщеславия? Нет, Шедуэлл. Я не стану скрывать свои раны. В них больше чести, чем в красоте. — Иммаколата улыбнулась жуткой улыбкой. — Разве ты так не думаешь?

Несмотря на вызывающие слова, голос ее дрожал. Он чувствовал, что она была измучена и почти отчаялась. Она боялась, что безумие снова обретет над ней власть.