Сотканный мир, стр. 110

Даже поэт молчал. Хотя Кэл до сих пор помнил стихи Безумного Муни наизусть, теперь они стали пустыми словами и нисколько не трогали его.

Во всем этом имелся один утешительный момент: похоже, новообретенный стоицизм не помешает хранителю одной-единственной книги. Он будет бдителен, однако постарается ничего не ждать — ни катастрофы, ни откровения.

Но нельзя сказать, будто он совсем ничего не ждал от будущего. Ведь он был обычным чокнутым: испуганным, усталым и одиноким. В конце концов, таковы его соплеменники, но это вовсе не значит, что все потеряно. Пока их до слез трогает минорный аккорд, пока они радуются при виде счастливого воссоединения любовников, пока в их осторожных душах есть место для игры случая и они смеются в лицо Богу, в итоге они обязательно спасутся.

А если нет, то ни для одного живого существа нет надежды.

Книга третья

Возвращение из Пустой четверти

Часть десятая

В поисках Бича

I

Никакой передышки злодеям

До того как сюда пришли люди, Руб аль-Хали была пустым местом на карте мира. После того как они пришли, она осталась таким же пустым местом.

Само ее название, придуманное кочевниками-бедуинами, на протяжении бесконечных веков обитавшими в пустынях Аравийского полуострова, означает «пустая четверть». И если они, знакомые с пустотой, способной свести с ума большинство людей, назвали это место пустым — вот наилучшее доказательство его невообразимой пустоты.

Однако среди европейцев, для которых название ничего не доказывало и которые с начала девятнадцатого столетия искали новые края, где можно испытать себя на прочность, Руб аль-Хали быстро стала легендой. Возможно, потому, что это самое большое испытание, какое земля может предложить любителям приключений, и пустынность этой пустыни не сравнится ни с одной другой, экваториальной или арктической.

Никто там не жил и не мог жить. В этой обширной пустоте, на двухстах пятидесяти тысячах квадратных миль запустения, барханы кое-где достигали высоты небольших гор, сменяясь время от времени залежами растрескавшихся от жары камней, достаточно больших, чтобы между ними затерялось целое племя. Не было дорог, воды и смены ландшафтов. Большинство смельчаков, отправившихся туда, были поглощены пустыней и добавили к ее пескам свои превратившиеся в пыль кости.

Однако для определенной породы людей — наполовину безумцев, наполовину искателей, мечтавших затеряться в песках, она была просто приключением. Бесчисленные экспедиции отступали, поглядев в лицо доводящей до исступления пустоте Пустой четверти, или же канули в ней.

Одни бросали ей вызов во славу картографии, намереваясь нанести ее на карту для тех, кто придет вслед за ними, однако быстро обнаруживали, что здесь нечего наносить на карту, кроме собственной отрезвевшей души. Другие приходили в поисках затерянных гробниц и городов, где несметные сокровища только и ждали смельчака, способного забраться в этот ад и взять их. Были еще и такие — методичные, скрытные, — которые во имя науки хотели проверить какие-то геологические или исторические теории. А некоторые искали здесь ковчег или затерянный Эдем.

Однако всех их объединяло одно: когда они возвращались из Пустой четверти — даже если путешествие вглубь песков занимало какой-нибудь день, — они менялись. Никто не в силах взглянуть в глаза такой пустоте и возвратиться к родному очагу, не оставив навеки частицу себя в этих песках. Многие, кто однажды выжил среди барханов, возвращались сюда снова и снова. Они словно ждали, чтобы пустыня испытала их по-настоящему, и не успокаивались, пока это не случалось. А те немногие несчастные, кому было суждено умереть в своей постели, со смертного одра видели не лица родных людей, не цветущую вишню за окном, а пустоту, взывавшую к ним так, как может взывать только бездна, обещающая душе блаженное забвение.

Много лет Шедуэлл слушал речи Иммаколаты о пустоте, в которой обитает Бич. Чаще всего она толковала об этом абстрактно, как о некоем месте из песка и страха. Шедуэлл успокаивал ее как мог, но быстро перестал вслушиваться в ее бормотание.

Однако когда он, с окровавленными руками и ненавистью в сердце, стоял на холме и глядел на долину, где недавно лежала Фуга, Шедуэлл припомнил слова Иммаколаты. Следующие месяцы он посвятил поиску этой пустыни.

Уже в самом начале исследований он наткнулся на картинки, изображавшие Руб аль-Хали, и пришел к выводу, что это та самая пустыня из пророческих видений инкантатрикс. Даже сейчас, в конце столетия, это место оставалось загадкой. Маршруты чартерных рейсов до сих пор прокладывали в обход, и хотя теперь через пески была проложена дорога, пустыня по-прежнему сводила на нет все попытки исследовать ее территорию. Поэтому Шедуэлл столкнулся с проблемой: если Бич действительно обитает в Пустой четверти, как отыскать его в бескрайней пустоте?

Он начал консультироваться со специалистами, в особенности с одним исследователем по фамилии Эмерсон, дважды пересекавшим Пустую четверть на верблюде. Теперь это был прикованный к постели старик, который поначалу презрительно отнесся к Шедуэллу из-за скудости его познаний. Однако после нескольких минут разговора старик увидел одержимость своего гостя, оттаял и дал немало дельных советов. Он говорил о пустыне как о любовнице, оставившей у него на спине шрамы от плетки, чью жестокость он мечтает испытать снова и снова. Когда они расставались, Эмерсон воскликнул:

— Завидую вам, Шедуэлл. Видит бог, я завидую вам!

Эмерсон сказал, что пустыня всегда ценила одиночек, но Шедуэлл не поехал в Руб аль-Хали один. Он взял с собой Хобарта.

Хобарт больше не стоял на защите закона, как раньше. В ходе расследования событий, погубивших почти всю его бригаду, он был признан ответственным за содеянное. Его могли бы посадить в тюрьму, однако отцы города решили, что он не в себе (на самом деле он изначально был не в себе) и если в суде выйдет на всеобщее обозрение дело о том, что власти нанимают на службу сумасшедших, это вряд ли прибавит им популярности. Вместо этого было сфабриковано целое новое дело. Все, кто отправился с Хобартом в Фугу и погиб там, были признаны героями, а те, кто вернулся, повредившись в уме, получили приличные пенсии. Несколько безутешных вдов предпринимали попытки разоблачить обман, однако настоящие объяснения оказались куда более невероятными, чем ложь. К тому же никто из выживших не мог связно описать, что они пережили. Те скупые подробности, которые они смогли выдавить из себя, служили лишним доказательством их ненормальности.

Хобарт, однако, не считал безумие поводом для отставки, поскольку пребывал в его объятиях долгие годы. Видение живого огня, из-за которого он и примкнул к походу на Фугу, до сих пор не отпускало инспектора, хотя пиджак Коммивояжера пропал. Понимая, что тот не станет смеяться над его одержимостью, Хобарт предпочел остаться с Шедуэллом. С таким хозяином его мечта едва не осуществилась, и, хотя их общие амбиции не были удовлетворены, Коммивояжер до сих пор говорил на языке, который был понятен Хобарту в его помешательстве. Когда Шедуэлл заговорил о Биче, инспектор тотчас понял, что это дракон из его грез, названный иным именем. Он смутно помнил, что искал чудовище в каком-то лесу, но нашел лишь смятение. Тот дракон был просто позором, а не настоящим чудовищем, которое он все еще мечтал повстречать. Теперь он знал, где ждет его сказка не в лесу, а в пустыне. Там дыхание монстра обращает в прах и песок все живое.

Поэтому они вместе отправились в селение на южной границе Пустой четверти, место столь ничтожное, что оно даже не имело названия.