Математические досуги, стр. 17

Девушки в общежитии сказали мне, что я поступила благородно, но я-то знала истинную цену своему поведению. Если бы я его любила, фиг бы, Зинка получила его обратно, ей повезло, что чувство прошло. С другой стороны, я поняла, что в моей жизни таких разборок больше не будет никогда — при одном намеке на что-либо подобное чувство будет проходить незамедлительно. Так оно потом всю жизнь и шло — я ни разу не перебежала дорогу ни одной женщине, бросая мужиков и считая, что они-то переживут.

Свадьба у моего целителя с Зинкой все-таки была. Они получили комнату в общежитии, и я их видела часто. У нее при виде меня в глазах появлялся алчный блеск, он бледнел, а я не чувствовала ничего.

Живот у новобрачной так и не вырос. Оказалось, что она пошла к врачу, рассказала, что вот, парень обещал жениться, она поддалась, а он теперь — в кусты. Поплакала там. Врачиха прониклась и дала ей фальшивую справку. Широкую гласность эта гнусность приобрела благодаря подружкам новобрачной, с которыми она необдуманно поделилась своей тайной.

Все жалели ее мужа, так глупо попавшегося, и даже начали говорить, что зря я его оставила. Но я вины за собой не чувствовала. Я навсегда разучилась жалеть мужчин и больше никогда в жизни ни один из них не высек из моего сердца ни одной искры сочувствия: я всегда была на стороне женщины.

Тем более, что много лет спустя я повела своего сына на концерт детского хора Центрального Телевидения, и там в одном из номеров объявили солистом мальчика с фамилией моего врачевателя. По возрасту этот мальчик вполне мог быть его сыном. Значит, ребенок все-таки появился, пусть с опозданием, ну и пусть. И значит, я была права, что ушла, ведь самое главное — это то, что человек родился, он родился, несмотря ни на что.

ИЗ ДНЕВНИКА…

Если закрыть зонт слишком рано, то успеешь вымокнуть до того, как попадешь в трамвай, но если замешкаешься, берегись: толпа сомнет тебя и твой зонт, да еще и обругает. По случаю дождя, окна закрыты, что не мешает воде проникать внутрь. Часть сидений пустует из-за натекшей воды — все стоят вплотную друг к другу, даже вжавшись друг в друга.

Эта интимнейшая близость особенно отвратительна, потому что вынуждена и неуместна, все взвинчены, все кипят, толпа вулканов теснится в трамвайном вагоне, готовая взорваться в любой момент по любому, самому плевому поводу.

Мокрое платье липнет к ногам, мокрые волосы — ко лбу и шее, но убрать их нечем, рук не поднять.

Окна трамвая запотели, по ним ползут кривые струйки, вагон заполнен духотой, влажными испарениями, запахами не слишком свежей мокрой одежды, пота, спиртного перегара и табачной гари. В этом букете запах французских духов кажется навязчивым и тошнотворным… Еще миг — лопнет сердце, и наконец-то закончится эта пытка, но тут трамвай замирает, распахиваются двери, и можно, наконец, выпасть из вагона.Свежий запах дождя заполняет легкие, дождь поливает тебя, но это даже приятно после липкой нечистоты трамвая. И вот, наплевав на все, идешь под дождем, в туфлях хлюпает вода, подол намок и тяжело бьет по икрам, зонт абсолютно бесполезен, но все это мелочи. Главное — ты дышишь.

…

Я даже себе самой не могу признаться, что прозевала жизнь, проспала ее, проболтала, профукала. Как же мне объяснить это им?

На все мои попытки, нерешительные надо признать, — ирония:

— О-о! Давно ли такая деловая?!

Да, они правы, недавно. К огромной моей печали, слишком-слишком недавно.

Тратила свое единственное достояние бездумно и бездарно, как все вокруг меня, но они-то, они почему не объяснили?! Хотя что это я? Как они могут объяснить то, чего в их понимании не существует? Ведь полная уверенность в своей абсолютной правоте и непогрешимости. А спроси: «Что вы сделали за свою жизнь?» — удивятся и оскорбятся. Как же, жили честно, правильно, дочь вырастили (о, эта фальшь, эта игра на публику в заботливых и чадолюбивых родителей!) — чего же еще?

И никогда не узнают и не поймут, что это значит — жить в полную силу, не растратив ни мгновения зря, не потеряв ни секунды…

А я — узнаю ли это я?

…

Люди, зачем разговариваете? Зачем раскрываете рты, что за истины спешите изречь, торопитесь?

Все говорят, говорят… О чем? Цены, болезни, анекдоты, начальник — идиот, а эта стерва…, дурак он…, не хочу, хочу,буду, не буду, ты, я, вы, мы, за что, потому что, и ладно, вот здорово, ешь, не ешь…

О— о-о! Сколько же можно?!

Хочу тишины пустой комнаты, чтобы даже молчать в ней было некому. Чтобы никто не шуршал газетой, чтобы нигде не бормотал телевизор, не ныло бы радио, не раздавались бы шаги, кашель, дыхание.

Говорят, сибиряки — молчуны. Хочу в Сибирь! Тишины хочу, тишины…

Мама часто говорит, что меня нужно поселить на необитаемом острове, раз я так людей не люблю.

Я согласна. Но еще лучше было бы — на необитаемом астероиде.

Эпизод 10.

Время катило свои волны, я то барахталась в них, то пыталась упрямо идти навстречу, а они вновь и вновь сбивали меня с ног, и опять меня било о прибрежные камни, и я захлебывалась, кричала беззвучно — никто не слышал, да и не слушал меня, и вот наступил момент, когда прибой вынес меня, утомленную этой бесплодной борьбой, полуживую, оглушенную, — с пятимесячным сыном Мишкой на руках при отсутствии какого-либо присутствия его отца в обозримом пространстве вокруг — в город моего детства, в родительский дом.

Ребенок был слабеньким, непрерывно болел, и я была вынуждена взять академический отпуск в институте. По этой причине из общежития меня выселили, пришлось уехать к родителям — больше мне деться было некуда.

Родительский дом, отнюдь, не стал для меня тихой гаванью, где можно было бы залечить душевные раны, прийти в себя, найти силы и продолжить жить обновленной и окрепшей.

Родители только утвердились в своем представлении обо мне как о существе никчемном и ни на что не способном. Мой развод, мой ребенок — все это возмущало их, потому что давало окружающим их людям повод для пересудов и сплетен. Они не могли понять, как это я посмела отказаться от статуса замужней женщины, и никакие мои доводы в расчет принимать не хотели. Кажется, они оба — мама тоже, и это меня ставило в тупик, — искренне считали, что мужчина не только имеет право, но даже, чуть ли, не обязан вести рассеянный образ жизни, гулять с друзьями и подругами, ничего не делать по дому и не обращать внимания на ребенка, а женщина, жена, должна к такому его поведению относиться с пониманием, не упрекать, ждать, заниматься хозяйством и детьми, да при этом еще при каждом удобном случае рассказывать всем, попавшимся под руку, какой у нее замечательный муж и повелитель.

Я очень быстро перестала спорить с ними — уже через неделю после моего приезда в доме наступила тишина. Не оставить меня у себя они не могли — опасались общественного мнения, которое легко бы им простило, если бы они выгнали непутевую дочь, но был еще ребенок, внук, а это была своеобразная священная корова: ведь дедушки и бабушки просто обязанны обожать своих внуков, какими бы ни были у них отношения со своими детьми — родителями этих внуков.

Я с малышом вновь заняла свою прежнюю комнату и стала ее обживать. Коляска для сына у меня была — однокурсники подарили, — кроватку отдала соседка, вот только высокого стульчика не было, и я кормила сына, держа его на коленях.

Родители были готовы обеспечить нас питанием, но обо всем другом я должна была позаботиться сама. Это было непростой задачей. Алиментов мне выпадало не более двадцати рублей в месяц, и нужно был изобрести что-нибудь, чтобы на эти деньги одевать Мишку и одеваться самой.

Дни у меня были невероятно насыщенные, я крутилась, как белка в колесе и вечером, уложив сына, падала без сил, чтобы в шесть утра снова вскочить и впрячься в очередной день.

Родители вставали в семь. К этому времени я уже успевала вымыть сына и накормить его, и мы сидели с ним в нашей комнате — он играл в кроватке, а я убирала: вытирала пыль, застилала постель, гладила его и свои вещички. Родители уходили на работу, не заглянув к нам и не поинтересовавшись, как дела у внука, сначала меня это обижало, а потом я привыкла и даже стала находить в этом некоторое удобство: по крайней мере, никто не вмешивался в мои отношения с ребенком и не диктовал, как мне его растить.