Стихотворения и поэмы, стр. 91
55. ПЕЙЗАЖ
«Новый мир», 1930, № 10.
Так тихомолком, ни шатко, ни валко,
Редкие колки проходят, мельчась,
Перепелов тормошит перепалка
В этот сквозной замороженный час.
Часто погоня срывается в окрике,
Волны и молния, грохот и сон,
Небо, и то в этом сумрачном округе
Нас с четырех окружает сторон.
Старого друга седеющий волос,
Жимолость, желоб, скользящий назад,
Ветер, и с петель срывается волость,
Сумрак, и жалобно шурхает сад.
К берегу жмутся березы, но кроме
Этой кромешной, отверженной тьмы,
Глухо по каплям стекающей в громе,
Что еще нынче запомнили мы?
В севернорусском дорожном ландшафте
Странная есть пред рассветом пора.
Скоро ли утро сойдет с гауптвахты,
Сонные тучи возьмет на ура.
Скоро ли снова, сорвавшийся с петель,
Здесь разгуляется северный ветер?
Но тихомолком, ни шатко, ни валко,
Редкие колки проходят, мельчась,
Перепелов тормошит перепалка
В этот сквозной замороженный час.
71
«Октябрь»,1933, № 11. После строфы 9.
Но час придет. В глухой рассветной рани,
Восстав от сна, спеша во все концы,
В святивших крест на белой Иордани
Огонь живых направят мертвецы.
72
«Год семнадцатый», альманах третий, М., 1933. После строфы 15.
А сколько шахтеров под этой заметью
Ушло невозвратно с земли живых,
Погибло от пули и пало замертво
В сквалыжную славу и прибыль их.
73
«Год семнадцатый», альманах третий, М., 1933. После строфы 9.
Шарабан мы гнали по льду,
Дружны наши голоса,
Прямо к острову Аскольду
Он летит без колеса.
Салютуй на крутоярах,
Осень, стягами рябин, —
Из романсов этих старых
Не спасется ни один.
75
«Резец», 1934, № 3. После строфы 3.
Он каторжанин. Просто ли убийца
Из тех, что, грусть по миру волоча,
Сначала могут в женщину влюбиться
И, рассердясь, зарезать сгоряча?
Или солдат, презревший артикулы?
Иль, может быть, тунгус широкоскулый?
Или далеких округов повстанец?
Иль террорист, что бомбу нес в руке,
Раскосоглазый, рыжий оборванец,
В больших очках и старом армяке?
Как вал гремит, вскипая на просторе!
Иль то поет архангела труба,
Иль это вза?боль гневается море,
У берегов вскипая, как шерба.
77
Сб. 1952. После строфы 16.
За Байкалом мамонт смотрит в окна,
Сто веков назад он в льдину вмерз…
Где же ты, заветная Олёкма,
Отзовись за столько тысяч верст!
78
Ол 2. После строфы 1.
Там беркут полощет свой клюв синеватый
И ржавые перья в чужой вышине,
А страшные горы, а злые Карпаты
Дымятся, как вражий пожар при луне.
82
«Октябрь», 1933, № 11. После строфы 8.
Попы проходили, хоругви развесив,
Но буду ль я думать, что станет с того,
Забросив десяток казенных профессий,
Тогда я подполья учил мастерство.
85
Ол. После строфы 5.
Золотой самородок, брошенный
На распутье пяти дорог,
Смертной мукой рот перекошенный,
Убегающий в тьму острог.
После строфы 6.
Пусть наплывом склерозной извести
Смерть крадется ко мне в тиши,
Как полночное небо, вызвезди
Все просторы моей души.
86
Ол. Перед строфой 1.
На середине жизненной дороги, в синей смуте
Неодолимо чей-то голос шел,
И вот звезда блестит, как шарик ртути,
И теплый снег покрыл пустынный дол.
Крутые, как рога, крылатые тропинки
Всю жизнь мою расскажут без запинки.
Немало дел и добрых и недобрых,
Как вал реки, заключено в гранит.
Не обо всем расскажет мой биограф,
Не всё людская память сохранит.
Настанет ночь бела и неказиста,
В озерах мгла раскинет невода,
И снова входит в кровь авантюриста
Сентиментальности жестокая вода.
Где молодость вальяжная, блатная?
Ты плотно жалась к моему плечу,
Хоть от тебя открытка доплатная,
Я за нее всей жизнью заплачу.
96
«Октябрь», 1933. № 11. После строфы 5.
Мне б увидеть в годы те,
Пыль стирая бархаткой,
Север в жаркой красоте,
Стратопланы в высоте,
Триста верст над Арктикой.
Век, что в ростепель прошел,
Не чужой, не нанятый,
Через горы, через дол,
В том краю, где гиб монгол,
Вымирали мамонты.