Стихотворения и поэмы, стр. 84
Вместо строфы 1.
Шатаясь,
топорщась,
гремя вперебой,
Стоцветной ссыпался радугой,
Залетную вьюгу
выносит прибой
Над морем
и старою Ладогой!
КС. Вместо строфы 2.
И штурман
норвежскую песню поет
Про горькую соль океанов,
Склоняясь над сетью широт и долгот,
Над россыпью меридианов.
14
«Резец», 1927, № 6. Вместо 5–18.
Этот латаный, этот зеленый,
Столько суток шуршавший в траве,
Он качается, ошеломленный,
На веселой твоей голове.
И на что ему звонкая слава:
В нетерпенье, в разгон, в полутьму,
Всё равно, Таганрог и Варшава,
Перестрелка в лесу, переправа
Не припомнятся больше ему.
Ты придешь, и обронишь на стуле,
Среди кепок, фуражек, папах,
И засвищут шляхетские пули,
Застрекочет пропыленный шлях.
Зашатается тропка лесная:
Из-за сумерек, из забытья,
На зеленые волны Дуная
Выбирается лодка твоя.
Вдруг качнулся, и шлем выпадает,
Только руки на крючья легли,
Низкий берег во мгле пропадает
До далекой венгерской земли.
Шлем колышется твой на просторе,
Он пройдет все дороги сполна,
Унесет его в Черное море
Через несколько суток волна.
Но под грохот, под стукот, под пули,
С сумасшедшей такой высоты,
Сразу крепкие руки рванули,
И за шлемом бросаешься ты.
Шлем нашел ты и выплыл; я знаю,
Сколько суток шуршала трава,
Как ходила потом по Дунаю
Аж до Черного моря волна.
Вместо строф 6–13.
А того и никто не приметил,
И такое совсем невдомек,
Что не снес юго-западный ветер
Перержавленный медный значок.
Что значком этим землю опутав,
Под смятенье дружебных судеб,
Доставляли с московских маршрутов
Алюминий, и волю, и хлеб.
Этот латаный, этот зеленый,
Столько суток шуршавший в траве,
Он качается, ошеломленный,
На веселой твоей голове.
15
«Октябрь», 1927, № 7 После строфы 1 и в заключительной строфе.
Гай да гай, отрада —
Жить да помереть!
Только песню надо
Легким горлом спеть.
Сб. «Кадры», Л., 1928 После строфы 13.
Гай да какие во мраке
Легкие тропы легли,
Снова поют гайдамаки
Песни литовской земли.
За Тихорежицким валом
Тихо гундосят слепцы.
Песню ведут запевалы,
Будто коня под уздцы.
Небу аж самому жарко, —
К страху слепцов и корчмарш,
Низкие крыши фольварка
Рубит буденновский марш.
Сб. 1937 Вместо строф 4–14.
Вдруг тропа пропала.
Черный лес горит.
Старый запевала
Так мне говорит:
«Я гляжу, как в сонник,
В дальние кусты, —
Зацветает донник —
Желтые цветы.
Значит, вновь дорога
Длинной колеей
Побежит отлого
По степи родной.
Злых ночей отрада.
Будет месяц мреть,
Только песню надо
Легким горлом спеть».
Он сказал, и снова
Машет тяжело
Коршуна степного
Круглое крыло.
А там, за желтым склоном,
Понтонный мост тонул,
Вел песню о Буденном
Веселый караул.
Она ходила с нами
На самый край земли,
Как дорогое знамя
Ее полки несли.
16
КС.
Около города, около
Сбитых окрест облаков
Медь вычеканивал колокол,
Сколько дорогами цокало
Конных и пеших полков.
Тихие всплески на доньях
Вспомнить, пожалуй, невмочь,
Сабли в тяжелых ладонях,
Синей попоной на конях
Хвастала рыжая ночь.
Дален, бесследен и темен,
Галькой ссыпается шлях,
Пар от казачьих папах
Потом и гарью пропах.
Гай да какие во мраке
Легкие тропы легли, —
Снова поют гайдамаки
Песни литовской земли.
За Тихорежицким валом
Тихо гундосят слепцы.
Песню ведут запевалы,
Будто коня под уздцы.
Небу аж самому жарко,
К страху слепцов и корчмарш,
Низкие крыши фольварка
Рубит буденновский марш.
Верны раскачке шершавой,
Властной и теплой руки,
Снова пройдут под Варшавой
С легкой, как облако, славой
Смутные эти полки.