Проклятая игра, стр. 81

– Что он такое, Кэрис? Что делает его таким уверенным в своей ненаказуемости?

Она уставилась на пылкое лицо Преподобного Блисса. «Крещение в Святом Духе!» – обещал он счастливо.

– Что это значит «что он такое»? – сказала она.

– Во всех смыслах.

Она не ответила. Он прошел к раковине и вымыл лицо и шею холодной водой. Пока Европеец о них заботится, они как овцы в загоне. Не только в этой комнате, в любой. Где бы они ни спрятались, он со временем найдет их убежище и придет. Может, даже случится маленькое сражение – овцы ведь сопротивляются грядущему забою, не так ли? Ему надо было спросить муху. Муха должна была знать.

Он отвернулся от раковины, вода капала со скул, и поглядел на Кэрис. Она уставилась на пол, царапая себя.

– Иди к нему, – сказал он без предупреждения.

Он рассмотрел добрую полудюжину способов начать этот разговор, пока ехал сюда, но зачем пытаться подсластить пилюлю?

Она подняла глаза на него, они были пусты.

– Почему ты это сказал?

– Иди к нему, Кэрис. Иди в него, так же, как и он в тебя. Переверни это.

Она почти смеялась – в ответ на такую бессмыслицу ему был брошен один презрительный взгляд.

– В него? – спросила она.

– Да.

– Ты сошел с ума!

– Мы не можем бороться с тем, чего мы не знаем. А мы не можем узнать, пока не поглядим. Ты можешь сделать это, ты можешь сделать это для нас обоих, – он двинулся через всю комнату к ней, но она снова склонила голову. – Выясни, что он такое. Найди слабость, намек на слабость, что-нибудь, что поможет нам выжить.

– Нет!

– Потому что, если ты этого не сделаешь, что бы мы ни пытались предпринять, куда бы мы ни ушли, он придет сам или пришлет кто-нибудь из своих прислужников и перережет мое горло, так же, как Флинну. А ты? Бог знает, я думаю ты захочешь умереть так же, как я.

Это было грубо, и он чувствовал, как пачкается, произнося это, но знал также, что ее сопротивление велико. Если такая подначка не сработает, у него есть героин. Он сел на корточки перед ней, глядя в лицо.

– Подумай об этом, Кэрис. Подумай об этой возможности.

Ее лицо посуровело.

– Ты видел его комнату, – сказала она. – Это будет то же самое, что закрыться в сумасшедшем доме.

– Он, может быть, и не узнает, – сказал он. – Он не будет готов.

– Я не собираюсь это обсуждать. Дай мне порошок, Марти.

Он встал, лицо было вялым. «Не озлобляй меня», – подумал он.

– Ты хочешь, чтобы я вколол тебе и затем сидел и ждал, так?

– Да, – сказала она слабо. Затем сильнее: – Да.

– Ты думаешь, ты этого достойна?

Она не ответила. На лице ничего нельзя было прочитать.

– Если ты так думаешь, то зачем сожгла себя?

– Я не хотела уходить. Не... увидев тебя еще раз. Быть с тобой, – она дрожала. – Мы не можем победить в этом.

– А если не можем, то нам нечего терять?

– Я устала, – сказала она, качая головой. – Дай мне. Может быть, завтра, когда я почувствую себя лучше, – она поглядела на него снизу вверх, глаза светились в окружении синяков на веках. – Дай мне мой порошок!

– И тогда ты сможешь забыть все это, а?

– Марти, не надо. Это испортит... – она прервалась.

– Что испортит? Наши последние несколько часов вместе?

– Мне нужен наркотик, Марти.

– Это очень удобно. И наплевать, что случится со мной.

Он неожиданно почувствовал, что это неоспоримая правда: ей действительно нет дела до того, как он страдает, и никогда не было дела. Он вломился в ее жизнь, и теперь, принеся ей наркотик, он может спокойно из нее исчезнуть и оставить ее грезам. Ему хотелось ударить ее. Он отвернулся, прежде чем сделать это.

Из-за его спины, она сказала: – Мы можем принять наркотик вдвоем: и ты, Марти, почему нет? Тогда мы будем вместе.

Он долго молчал, прежде чем произнес:

– Никакого героина.

– Марти?

– Никакого героина, пока ты не пойдешь к нему.

Кэрис потребовалось несколько секунд, чтобы осознать эту дурную весть. Не говорила ли она, еще давно, что он разочаровал ее, потому что она ожидала грубости? Она слишком рано это сказала.

– Он узнает, – прошептала она. – Он узнает в тот же миг, как я окажусь рядом.

– Подходи тихо. Ты можешь, ты знаешь, что можешь это. Ты умная. Ты достаточно часто заползала в мою голову.

– Я не могу, – запротестовала она. Неужели он не понимает, о чем ее просит?

Его лицо скривилось, он вздохнул и пошел к своему пиджаку, который был там, куда он его бросил, – на полу. Поискал в карманах и нашел героин. Это был жалкий маленький пакетик, и насколько он знал Флинна, стоил меньше ста фунтов. Но это ее дело, а не его. Она уставилась, замерев, на пакет.

– Это все твое, – сказал он и бросил его ей. Пакет приземлился на кровать рядом. – На здоровье.

Она все еще смотрела, теперь на его пустую руку. Он помешал ей, подняв свою грязную рубашку и отбросив ее снова.

– Что это с тобой?

– Я видела тебя в разгар всего этого бреда. Я слышала, как ты его произносил. И я не хочу запомнить тебя таким.

– Это было необходимо.

Она ненавидела его, глядела на него, стоящего в лучах позднего солнца с голым брюхом и голой грудью, и ненавидела каждую его клетку. Черная весть, которую она поняла. Это было жестоко, но действенно. Это дезертирство было худшим, что случалось между ними.

– Даже если я решу сделать так, как ты говоришь... – начала она; мысль, казалось, избегала ее, – я ничего не выясню.

Он пожал плечами.

– Слушай, порошок твой, – сказал он. – Ты получила, что хотела.

– А как насчет тебя? Что ты хочешь?

– Я хочу жить. И думаю, что это наш единственный шанс.

Даже тогда это был хрупкий шанс, тончайшая трещинка в стене, через которую они могли, если удача им улыбнется, проскользнуть.

Она взвесила все, не зная, почему она даже рассматривает эту идею. В какой-нибудь другой день она могла бы сказать: «Ради нашей любви». Наконец, она произнесла:

– Ты победил.

Он сидел и смотрел, как она готовится к предстоящему путешествию. Сначала она вымылась. Не только лицо, но и все тело, стоя на расстеленном полотенце у маленькой раковины в углу комнаты, а газовая колонка рычала, пока нагретая вода выплевывалась в кувшин. Глядя на нее, он ощутил эрекцию и устыдился того, что может думать о сексе, когда столь многое было поставлено на карту. Но это все глупое пуританство; он должен чувствовать все, что чувствует. Так она его научила.

Закончив, она снова надела нижнее белье и футболку. Все то же самое, что было на ней ко времени его прибытия в дом на Калибан, заметил он: простая, просторная одежда. Затем она села на стул. Кожа покрылась пупырышками. Он хотел быть прощенным, хотел, чтобы ему сказали, что все его ухищрения оправданны и, что бы ни случилось теперь что она понимает: он поступал хорошо, насколько было возможно. Но она не произнесла ни слова. Только сказала:

– Кажется, я готова.

– Что я могу сделать?

– Очень мало, – ответила она. – Но будь здесь, Марти.

– А если... ты понимаешь... если покажется, что что-то идет плохо? Смогу я тебе помочь?

– Нет, – ответила она.

– Когда я узнаю, что ты там? – спросил он.

Она поглядела на него, как будто вопрос был идиотским, и сказала:

– Ты поймешь.

62

Европейца было несложно найти; ее мозг направился к нему с почти огорчившей ее готовностью, как будто в руки давно потерянного соотечественника. Она могла ясно ощущать его напор, хотя нет, подумала она, его сознательный магнетизм. Когда ее мысли достигли Калибан-стрит и вошли в комнату наверху, ее подозрения о его пассивности подтвердились. Он лежал на голых досках комнаты в позе крайней усталости. «Вероятно, – подумала она, – я могу это сделать». Как дама-соблазнительница, она подползла к нему ближе и скользнула внутрь.

Она забормотала.

Марти вздрогнул. Возникло какое-то движение в ее горле, таком тонком, что ему показалось, будто он почти может видеть, как в нем образуются слова. «Говори со мной, – мысленно взмолился он. – Скажи, что все в порядке». Ее тело задеревенело. Он коснулся ее. Мышцы были каменными, хотя она испускала взгляды василиска.