Проклятая игра, стр. 78

– Я не хочу знать, – сказала Кэрис, читая его мысли. – Если он придет, то придет. Здесь мы ничего сделать не можем.

– Прошлой ночью... – начал он, собираясь напомнить ей, как они выиграли схватку. Она отмахнулась от этой мысли, прежде чем он закончил. Напряжение ее лица было невыносимым; жажда инъекции словно сдирала кожу.

– Марти...

Он искоса поглядел на нее.

– ...ты обещал, – сказала она, обвиняя.

– Я не забыл.

Он мысленно подсчитал: не стоимость самого наркотика, но потерянной гордости. Ему придется идти за героином к Флинну, он не знал больше никого, кому можно было довериться. Сейчас они оба были беглецами, от Мамуляна и от закона.

– Мне придется совершить «телефонный звонок», – сказал он.

– Так соверши, – ответила она.

Она, казалось, изменилась за последние полчаса. Кожа стала восковой, в глазах появился блеск отчаяния, дрожь усиливалась с каждой минутой.

– Не облегчай ему этого, – сказала она.

Он нахмурился.

– Облегчать?

– Он может заставить меня делать то, чего я не хочу, – сказала она. Побежали слезы. Их не сопровождало рыдание – слезы просто капали из глаз. – Может быть, заставит причинить тебе боль.

– Все в порядке. Я сейчас пойду. Есть парень, он живет с Шармейн, и он сможет достать порошок, не волнуйся. Хочешь со мной?

Она обняла себя за плечи.

– Нет, – сказала она. – Я тебе буду только мешать. Иди.

Он натянул пиджак, стараясь не смотреть на нее – смесь хрупкости и жадности его пугала. На ее теле появились капли пота, он собирался в струйки и мягко стекал по ключицам, бежал по лицу.

– Не пускай никого, хорошо?

Она кивнула, ее взгляд обжег его.

Когда он вышел, она закрыла за ним дверь и пошла обратно сидеть на кровати. Слезы снова потекли. Не слезы тоски, а просто соленая вода. Ну, может быть, в них было немного тоски: по этой снова возникшей хрупкости и по мужчине, который уходил, спускаясь по лестнице.

Он был ответствен за ее нынешнее неудобство, подумала она. Он был тем, кто соблазнил ее мыслью, будто она сможет встать на ноги. И куда эта мысль завела ее, их обоих? В эту горячую камеру в середине июльского утра, и так много зла готово сомкнуться вокруг них.

То, что она чувствовала по отношению к нему, не было любовью. Это была бы слишком тяжелая ноша для чувств. Просто слепая страсть, смешанная с чувством предстоящей потери, которое она испытывала всегда, когда сближалась с кем-нибудь, и каждый раз в его присутствии она внутренне оплакивала то время, когда его рядом не будет.

Внизу хлопнула дверь – он вышел на улицу. Она откинулась на кровати, думая о первом разе, когда они занимались любовью. И о том, что даже это совсем личное дело было подсмотрено Европейцем. Мысль о Мамуляне, появившись однажды, стала похожей на снежный ком на крутом холме. Она крутилась, набирая скорость и увеличиваясь, пока не стала чудовищной. Лавина, снежное безумие.

На секунду она усомнилась, что просто вспоминает: ощущение было такое ясное, такое реальное. Затем сомнения исчезли.

Она встала, кровать заскрипела. Это совсем не было воспоминанием.

Он был здесь.

58

– Флинн?

– Привет, – голос на другом конце провода был сиплый со сна. – Кто это?

– Это Марти. Я разбудил тебя?

– Какого черта ты хочешь?

– Мне нужна помощь.

На другом конце установилось долгое молчание.

– Ты все еще там?

– Да. Да. Мне нужен героин.

Сиплость исчезла, ее сменила недоверчивость.

– Ты на игле?

– Мне нужно для друга, – Марти ощутил улыбку, расползающуюся в этот момент по лицу Флинна. – Ты можешь мне немного достать? Быстро.

– Как много?

– У меня сто фунтов.

– Это не так уж и невозможно.

– Скоро?

– Да, если хочешь. Сколько сейчас времени? – Мысль о легких деньгах и об отчаянном понтере смазали мозги Флинна и сделали их готовыми для работы. – Час пятнадцать? Отлично.

Он сделал паузу для вычисления.

– Зайди через три четверти часа.

Это было действенно; следовательно, как подозревал Марти и раньше, Флинн так глубоко влез в дело, что имел легкий доступ к порошку; может быть, он у него в кармане пиджака.

– Я не могу гарантировать, конечно, – сказал тот, только чтобы сдержать свою отчаянную радость. – Но сделаю все, что можно. Лучше и сказать нельзя, а?

– Спасибо, – ответил Марти, – я ценю это.

– Только принеси деньги, Марти. Это единственная оценка, которая мне нужна.

Телефон замолк. Флинн имел привычку оставлять за собой последнее слово. «Ублюдок», – сказал Марти трубке и с треском повесил ее. Его немного трясло, нервы были издерганы. Он подошел к газетчику, взял пачку сигарет и затем побрел обратно к машине. Время ленча; движение на улицах Лондона было интенсивное и потребовалось добрых сорок пять минут чтобы добраться до давно знакомого притона. Времени возвращаться и проверять Кэрис не осталось. Кроме того, он подумал, что она его совсем не поблагодарит за оттягивание покупки. Наркотик ей нужнее, чем он сам.

Европеец появился слишком неожиданно, чтобы Кэрис могла попытаться не допустить его вкрадчивого присутствия. Но слабость, которую она ощущала, вынуждала ее бороться. И что-то было в этом его нападении, что отличало его от прочих. Может быть, его приближение на этот раз было более отчаянным? Ее затылок физически как-то смялся его вхождением. Она потерла шею вспотевшей рукой.

«Я нашел тебя», – сказал он внутри головы.

Она огляделась, ища способ изгнать его.

«Нет смысла», – сказал он ей.

– Оставь нас в покое.

«Ты обращалась со мной плохо, Кэрис. Я должен наказать тебя. Но я не буду; не буду, если ты выдашь мне своего отца. Разве я так много прошу? Я имею на него право. Ты знаешь это в глубине сердца. Он принадлежит мне».

Она слишком хорошо знала, что значит доверять его вкрадчивому голосу. Если он найдет Папу, что он сделает тогда? Оставит ее жить своей жизнью? Нет, он заберет ее тоже, так же, как он забрал Иванджелину, и Тоя, и множество других, о которых знал лишь он один, на это дерево, в этом Нигде.

Ее глаза остановились на маленькой электроплитке в углу комнаты. Она поднялась, ее кости щелкнули, и пошла нетвердой походкой туда. Если Европеец уловит хоть ветер от ее плана, тем лучше. Он был слаб, она это чувствовала. Усталый и печальный: один глаз парит в небе, его сосредоточенность колеблется. Но его присутствие все еще приносило боль, достаточную, чтобы замутить ее мысли. Только дойдя до плитки, она с трудом вспомнила, зачем она здесь. Она заставила свой мозг напрячься как можно сильнее. Отказ! Вот в чем дело. Плитка – это отказ! Она сделала шаг в сторону и включила одну из двух спиралей.

«Нет, Кэрис, – сказал он ей. – Это неумно».

Его лицо появилось перед ее мысленным взором. Оно было огромно и расплылось пятном по комнате вокруг нее. Она потрясла головой, чтобы избавиться от него, но лицо не исчезало. Возникла и вторая иллюзия, кроме его лица. Она почувствовала на себе руки: не душившие, а скорее обнимающие, укрывающие. Они укачивали ее, эти руки.

– Я тебе не принадлежу, – сказала она, борясь с желанием уступить его колыбельным объятиям.

Затылком она как бы услышала песню, ее ритм соответствовал усыпляющему ритму покачивания. Слова были не английские, а русские. Это была колыбельная, она поняла это, даже не зная слов, и песня текла, а она слушала, и, казалось, что вся боль, которую она испытывала, исчезает. Она снова была младенцем на его руках. Он укачивал ее под эту тихую песню.

Сквозь кружево приближающегося сна она уловила взглядом какой-то яркий предмет. Хотя она и не могла осознать, что это, но вспомнила, что это было нечто важное – это рыжее кольцо, которое сияло так близко от нее. Но что оно означает? Этот вопрос беспокоил ее и отдалял желанный сон. Она открыла глаза чуть-чуть шире, чтобы выяснить наконец, что это за вещь и что с ней надо делать.